Изабель похлопала Махельт по спине. Они ехали в сильный дождь, и темно-зеленый шерстяной плащ промок.
— Я бы все отдала, чтобы сказать, что это неправда, но не могу. Он сейчас спит, но, когда проснется, он захочет всех вас увидеть. Твои сестры тоже в пути.
Махельт отстранилась, вытирая щеки ладонями.
— Мама, мне так жаль. Я должна была бы спросить, как ты, а не виснуть у тебя на шее, как ребенок.
Изабель нежно улыбнулась дочери.
— Но ты и есть мой ребенок, — сказала она. — Даже несмотря на то что ты теперь совсем взрослая женщина и у тебя свои дети.
Махельт нервно рассмеялась.
— Пусть так, но я здесь, чтобы помочь. Мама, с тобой все в порядке? — она снова отступила и взяла мать за плечи, глядя на нее с тоской и беспокойством.
Изабель вздохнула и покачала головой.
— Нет, — сказала она. — Со мной не все в порядке, но я пока держусь, и это все, о чем я молюсь… иметь силы держаться.
Мать и дочь снова обнялись, и теперь это было объятие двух взрослых женщин.
Изабель выходила из часовни в Кавершаме после службы, когда прибыл Жан Дэрли. Его конь тяжело дышал от долгой скачки. На темных боках блестел пот. Сопровождающих Жана не было видно, видимо, он обогнал их. Вильгельм позавчера послал его в Уэльс, чтобы он разобрался с делами в Нетервенте, и Изабель была удивлена, снова увидев его так скоро.
Жан спешился и, шатаясь, подошел к ней. В руке у него был зажат полотняный мешок. Его взгляд был полон беспокойства.
— Миледи, с графом все в порядке? — то, как он задал вопрос, и то, что он не поприветствовал ее, выдавало его страх и объясняло причину его спешки.
— Ему не стало лучше, — она коснулась его запачканного рукава. — Но он пока жив и будет рад вас видеть.
Жан облегченно вздохнул и вытер лицо рукой.
— Слава Богу! Я все время, пока ехал, молился, чтобы не опоздать.
Он посмотрел на полотняный мешок, который держал в руках.
— Что в нем? — с любопытством спросила Изабель.
Он пожал плечами:
— Не знаю, миледи, но милорд настаивал, чтобы я обязательно привез его. Сверток лежал на дне его большого дорожного сундука в Пемброуке. Изабель нахмурилась. Она припоминала, что видела когда-то этот мешок, но никогда не обращала на него особого внимания. А в нем, оказывается, было что-то важное…
— Я посмотрю, не проснулся ли он, — сказала она. — Передохните, освежитесь, а потом идите в его покои.
Жан заморгал, как разбуженная днем сова, глядя на свою заляпанную грязью одежду, а потом презрительно фыркнул в сторону своей подмышки.
— Простите меня, миледи. Я думал только о том, как быстрее попасть в Кавершам.
— Тут не за что извиняться, — она легонько подтолкнула его. — Ступайте.
Она смотрела, как он уходит, спотыкаясь от усталости и немного косолапя после долгой скачки.
— Как ты думаешь, что там, мама? — спросила Махельт.
— Понятия не имею, — ответила Изабель, — но это, очевидно, имеет большое значение для твоего отца.
В мешке оказались два куска простой шелковой ткани, вытканной, однако с исключительным мастерством. Она даже казалась нерукотворной. Ткань расстелили на постели Вильгельма, и в его глазах вспыхнул живой огонек, которого Изабель не видела уже несколько недель. Он пощупал ткань, и на его лице появилось мечтательное выражение.
— Я купил это в Иерусалиме более тридцати лет назад, — рассказал он членам семьи и рыцарям, собравшимся у его постели. — Она — символ обета, который я принес Господу: что я сделаю все возможное, чтобы быть достойным Его. Я поклялся, что мое тело после моей смерти будет передано Ордену храмовников. Я до сих пор помню, как жару, мух, пыль у себя на зубах… и данную мной клятву. Я старался выполнять ее, хотя у меня и не всегда получалось.
Он молчал некоторое время, глядя на ткань. Изабель подумала было, что он устал, но цвет его лица был по-прежнему хорошим, без серо-восковых теней под глазами, которых она так боялась.
— Жан, — тихо произнес он после долгой паузы, — во имя твоей любви ко мне и твоей преданности мне я передаю это тебе на хранение. Укрой меня этой тканью, когда я умру, и гроб, в котором я упокоюсь.
— Да, милорд, — хрипло проговорил Жан.
— Хорошо. Еще я хочу, чтобы ты купил простого серого полотна, качество не имеет значения. Оно понадобится только для того, чтобы защитить шелк от грязи и дождя, если мое последнее путешествие придется на плохую погоду, — он говорил будничным тоном, как будто надиктовывал обычное письмо Вальтеру или Майклу. Его спокойствие в этот момент и то, насколько четкими были его указания, заставили Изабель прикусить губу. Махельт, стоявшая рядом с ней, плакала открыто.
— Будет исполнено, милорд, — сказал Жан дрогнувшим голосом. Его глаза наполнялись слезами.
Вильгельм коротко кивнул:
— После моих похорон отдай серое полотно братьям Ордена, и пусть они поступят с ним, как сочтут нужным.
— Милорд, — голос Жана оборвался, и он начал сворачивать шелк.
Вильгельм какое-то время наблюдал за ним, а затем взглянул на Изабель. Она сжала губы и не отвела взгляда, хотя рыдания душили ее.
— А сейчас, — тихо проговорил он, — я хочу остаться наедине с женой. Мне есть, что ей сказать, и, я думаю, ей тоже.
Собравшиеся покинули комнату. Жан держал шелк в руках очень почтительно и одновременно так, словно ему хотелось бы оказаться от него подальше. За последним человеком закрылась дверь, и Вильгельм с Изабель остались одни.
Она медленно приблизилась к его постели, как будто ей нанесли смертельную рану.
— За все годы нашего брака ты никогда мне об этом не говорил, — произнесла она убитым, полным боли голосом.
Он протянул ей руку, но она ее не взяла.
— Это касалось только меня и Бога, — ответил он нетерпеливо, отчего ей захотелось ударить его, но она тут же устыдилась своей злости. — Ты всегда знала о моих связях с Орденом тамплиеров.
— Да, но не об этом… Такое стоило бы скрывать от остальных, но не от меня.
Он спокойно посмотрел на нее:
— Я разделил с тобой, Изабель, больше, чем с кем бы то ни было другим в своей жизни. Когда мы только поженились, я сказал тебе, что у меня всегда будет то, что я никому не стану открывать, и ты это тогда приняла. Почему же ты не можешь смириться с этим сейчас?
Она покачала головой:
— Я принимаю, но мне жаль, что я этого не знала.
— В таком случае, раз пришло время говорить правду, давай уж говорить ее целиком, — сказал он. — Если я хочу умереть как храмовник, я должен отказаться от всего мирского. Тебе это известно.
Изабель молча кивнула.
— Достань из третьего дорожного сундука плащ.
Изабель прикусила губу: ей хотелось спросить, сколько еще «сюрпризов» припрятано у него в сундуках, разбросанных по всем их замкам. Но она молча выполнила его просьбу. У нее в груди клокотали злость и обида. Изабель думала, что после тридцати лет, проведенных вместе, она знала о Вильгельме все. Теперь выяснялось, что она совсем его не знала, а времени почти не осталось.
Плащ был из тяжелой, искусно сотканной, некрашеной шерсти. Он весил так много, что у нее руки задрожали, когда она его подняла. На левой стороне груди была нашивка из кроваво-красного шелка в виде креста Ордена тамплиеров. Изабель вздохнула и попыталась взять себя в руки, понимая, что, если душевная боль вынудит ее закричать, она уже не сможет остановиться. Дрожа, она вернулась к кровати и положила плащ на постель.
— Когда он у тебя появился? — нетвердым голосом спросила Изабель.
Он ответил, помедлив:
— Перед тем как мы в прошлом мае отправились осматривать наши владения. Для меня это было частью наведения порядка в жизни. Я хотел, чтобы все было подготовлено.
Изабель присела на постель и посмотрела на свои руки.
— Когда мы поехали в Париж, — прерывающимся голосом произнесла она, — помнишь, я надевала при дворе нарядные туфли? В них я посещала приемы короля Филиппа, гуляла и танцевала, пока не сносила их подошвы до дыр. Я тебе тогда не сказала: я хотела их сберечь до своих похорон, но потом передумала. А теперь ты показываешь мне ткань для савана, которую ты хранил тридцать лет, и еще этот плащ… Я не могу.
Она покачала головой. Чувства не давали ей говорить.
Он вздохнул со смирением:
— Я знал, что, если скажу тебе, ты это воспримешь болезненно. Я никогда не делал тайны из того, что собираюсь принести обет Ордену тамплиеров, когда буду умирать. Мне пришло в голову, что стоит заказать этот плащ, пока я еще в добром здравии. Он, как и ткань для савана, являются частью моего приготовления к смерти — для меня это личное. Как бы я хотел, чтобы ты поняла…
— Я понимаю, — хрипло проговорила она, — но мне все равно больно.
Он осторожно провел рукой по плащу.
— Я хотел рассказать тебе об этом сейчас, потому что скоро мне придется сообщить остальным.
Она посмотрела на него, почувствовав, как ее охватывает паника.
— После того как я принесу обеты Ордену храмовников, я больше не смогу обнять тебя. И ты не сможешь ко мне прикоснуться. Это запрещено, — его голос был мягок, но неумолим.
Какая-то часть ее всегда понимала, что этот момент наступит. Однако понимать, мысленно готовиться к чему-то далекому и оказаться с этим лицом к лицу — не одно и то же. Слово «нет» едва не вырвалось наружу.
— Изабель… — он с тревогой смотрел на нее.
Она прикусила губу. Слезы капали с ее ресниц и струились по лицу.
— Ты действительно этого хочешь?
— Да, — ответил он. — Я тридцать лет назад поклялся в том, что принесу обеты тамплиерам, и теперь пришло время исполнить обещание. Ради моей чести и моей души. Это нужно сделать.
Ей хотелось топать ногами и кататься по полу, швырять вещи и зайтись от крика, потому что так не должно было быть. Но она сдержалась. Это был его выбор, и она должна была его принять. Она любила его всю свою взрослую жизнь и ради любви должна была пройти по этому пути до конца.
Она медленно поднялась с постели и, сняв вуаль, распустила косы. Ее волосы все еще были густыми, хотя теперь в них было больше серебряных нитей, чем золотых. Потом она сняла пояс и туфли и забралась в постель рядом с Вильгельмом.