Разумеется, досмотровая группа в вертолете “Си кинг” моряка не слышит. Зато видит новую картинку: флаг, разбитый на четыре клеточки, раскрашенные алым и белым в шахматном порядке.
Униформ. “Вы идете к опасности”.
Досмотровая группа в вертолете против желания улыбается: а то они сами не знают. Они перед вылетом обновили завещания, оставили конверты семьям. Вертолет уходит в набор высоты с разворотом и бросается наутек, хаотично дергаясь то вправо, то влево. Не то, чтобы это помогало от современных зенитных автоматов — но линкор вслед не стреляет. И вообще, кажется, не предпринимает ничего. Досмотровая группа облегченно крестится и выдыхает — после таких полетов атеизм тает, как снег под солнцем. Всю дорогу до авианосца вертолетчики и высадочная партия перебрасываются ничего не значащими словами с искренним облегчением; вот, наконец-то и родная палуба.
Вертолет садится — а на катапульты поднимаются штурмовики. А крейсеры с управляемым ракетным оружием открыли пусковые контейнеры. Даже эсминцы, кажется, готовы стрелять — хоть Алого Линкора никто не видит, кроме радара вон того “самолета-ковбоя”, Е-2С “Хокай”, наматывающего патрульные круги над авианосной группой.
Досмотровая группа с неописуемым облегчением вываливается на палубу. Кто-то утирает пот. Кто-то щурится на закатное небо.
— Здесь что-то не так, — первым собирает себя в кулак старший, как ему и положено. — Линкор мог нас грохнуть без особенных проблем.
— Он же Миротворец, — пилот неловко улыбается. — Черт, черт, черт. Я чувствую себя как сопляк в Бронксе, которого старшие парни послали насрать на чужой территории.
Тут раздается первый взрыв — прямо за кормой авианосца поднимается высоченный белый столб; водяное дерево рушится на палубу, обламывая кормовой лифт и сминая поднятый на нем “Томкэт”, как бумажный.
А потом страшный визг, тряска задней оконечности, вибрация, проникающая даже в зубы: погнуты и бьют вразнос гребные валы. Авианосец колотит ужасно долгие шесть секунд, пока вахта в машинном разъединяет валы и турбины. А потом снизу появляются струйки пара: лопатки турбин где-то все же пробили корпус, и рабочее тело — водяной пар с температурой шестьсот градусов, при давлении сто тридцать пять атмосфер — весело устремляется на свободу. Конечно, ситуация предусмотренная, и отсечные завесы уже падают, и аварийные команды уже там — но в отсеках главного турбозубчатого агрегата успел разверзнуться ад.
Грохот уже со всех сторон, больше десятка взрывов. Танкер из тонкой, неброневой стали; он лопается воздушным шариком, раздавленным томатом, через десять секунд на месте двадцатитысячетонника только громадное нефтяное пятно и россыпь оранжевых спасательных плотиков. Успел экипаж в них запрыгнуть, или автоматы просто так их надули?
— Черт! — старший досмотровой группы озирается. — Судя по фонтану, там больше тонны взрывчатки!
Оба крейсера — и ракетный и ПВО — стремительно садятся кормой. Взрыв не на корпусе, но больно уж близкий и очень уж мощный. Швы разошлись, борта смяты; крейсера выглядят получившими пинок под корму — собственно, так и есть.
О пуске ракет и подъеме самолетов никто уже не думает. Авианосец еще можно удержать на воде, для него такая торпеда не смертельна. А вот мелочь… Крейсера сидят уже по привальный брус; мало надежды, что водоотливы справятся: сотрясение наверняка сорвало с фундаментов моторы и генераторы, растрескало отливные магистрали. Электричества нет, и воду откачивать нечем — а резервные переносные помпы не тянут, они же не рассчитывались на случай, когда пятнадцатитысячетонному крейсеру отрывает задницу по самую шею. Буксир-спасатель в АУГ один, и он пока еще лишь огибает нефтяное пятно на месте гибели танкера.
Эсминцев нет. Ни единого. Авианосец встряхнуло, крейсера смяло — мелочь поразрывало на куски. От кого-то дрейфует задранный в зенит полубак и корма — а от кого-то лишь россыпь оранжевых плотиков на воде; и матерящийся в нос командующий АУГ приказывает:
— Запросите помощь у “Винсона”, или кто там ближе!
— Сэр, — офицер связи давно не мальчик, но сейчас он белее мела. — У них все то же самое!
— Как?
— У всех четырех АУГ, включая нашу. Третий флот не боеспособен, сэр!
— Во-о-от ка-а-ак… Подлодки?
— Подлодки, сэр, как ни странно, исправны.
Немного подумав, адмирал подводит итог:
— Скорее всего, его чертовы роботы заминировали нас, когда мы там стояли, как придурки на параде. Наши водолазы прощелкали это дело. А может быть, и не заминировал. Может быть, самонаводящиеся торпеды, только почему их не засекли акустики? Нет, скорее всего, эти твари как-то прицепились к борту и ехали с нами от самого чертова Рапа-Нуи… А ведь он действительно Миротворец: для подлодок такой взрыв означает гибель, без шансов, с надводных же кораблей спастись можно… Тем более, он же мог взорвать все это не за кормой, а под миделем или под погребами, и добиться еще и детонации боезапаса — но не стал. И спасатель он трогать не стал, и на “Нимиц” выделил единственный заряд… Кстати, сколько всего взрывов?
Пока офицеры уточняют у сигнальщиков и сводят результаты, аварийные партии справляются с креном громадного авианосца, давят несколько мелких пожаров от разорванной проводки. Спасательные плотики направляются к нему со всех сторон. Буксир, наконец, достигает крейсера ПВО — ракетный исчез, на его месте с пугающим звуком закручивается воронка. Хотя бы второй крейсер удержать на воде!
Патрульным самолетам приказано возвращаться к Острову Пасхи, Четвертому Флоту полным ходом бежать на помощь. Ни единого выстрела, ни единой ракеты… Аргентинцев хотя бы полными залпами пугал. Внезапно адмирал понимает: а так и было задумано. Не перетопить всех к чертям собачьим — а перепугать. Ночь, снаряды, всплески выше мачт, ужас.
И вот с ними теперь так же.
— Черт, — адмирал сжимает кулак, не обращая внимания, что ломает зажатый в нем легонький алюминиевый бинокль, — да этот сукин сын попросту нас отшлепал!
— Да этот сукин сын попросту нас отшлепал! Вот задница!
Сенатор, в молодости летавший с авианосцев, гневно размахивает пустым стаканом. — Америка не потерпит! В газеты! Пресс-конференцию! На законное требование досмотра так отреагировать! Где наш Седьмой Флот?
— Идет полным ходом от Японии к экватору и перехватит противника через тридцать шесть часов, — отвечает референт. Сенатор, летавший с авианосца всего раз в жизни, напротив, доволен:
— Что ж, повод отличный. Первый выстрел не за нами.
— Сэр, моряки докладывают, что выстрелов не было. Ни ракет, ни снарядов.
— А восемнадцать… Или семнадцать… Самонаводящихся торпед по каждой АУГ? Нет, юноша, тут уже все честно. Превосходно! Рано или поздно нам пришлось бы столкнуться с этими гостями. Теперь инициатива исходит от противника, мы же только защищаемся. Джон…
Сенатор, летавший в молодости с авианосцев — Джон Маккейн третий, сын и внук офицера флота — замирает. Ставит пустой стакан, смотрит на черепахообразного собеседника. Тот жмурит глаза:
— Вы совершенно правы. Пресс-конференцию. На послезавтра.
Референт записывает: какие журналисты что спросят, какие якобы зрители зададут наводящие вопросы. Какое впечатление должно получиться в итоге.
Представительный джентльмен в превосходно сидящем синем шерстяном костюме поднимает обе ладони примирительным жестом:
— Джентльмены, джентльмены! Стоит ли нам ставить на карту все? Он ведь нам ничем не угрожал.
— Он и не угрожал. Просто убил две тысячи моряков и потопил целый флот Америки. Ни Гитлеру, ни япошкам такого не удавалось. Хотя бы поэтому мы не можем пропустить его к Владивостоку. Если он с нами сотрудничать не желает, если на радиозапросы он молчит…
— Намного хуже, если бы он сейчас на всю планету задавал бы вопросы. Мы два дня назад клялись ему в любви, а сейчас кидаемся дерьмом, как истеричные макаки. Можно ли нам, в таком случае, верить?
Джон Маккейн машет рукой:
— Он молчит. Если эта ценность не наша, то не бывать ей ничьей больше. А патлатых и нытиков мы раздавим. Второй Вьетнам нам тут не нужен, мы не пойдем на поводу писников. Поэтому всех! Стратегическую авиацию! Ударные субмарины! Седьмой Флот, японцев — этих он заминировать никак не мог. Южных корейцев, до последнего корыта! Я помню, во Вьетнаме их спецназ отлично себя показал. Всех! Пусть русские видят, что наш союз не разваливается. Если Миротворец не с нами — он враг.
— Вы прямо как Ленин, — поляк в синем шерстяном костюме кривит губы. — Кто не с нами, тот против нас.
— Так Ленин был прав, — сенатор, летавший в молодости с авианосцев, пожимает плечами. — Потому-то и сверг thzarizm, потому-то и выиграл гражданскую войну. Мы обабились. И вот уже получили по морде тряпкой. Нет! Нам необходима разведка боем.
Поляк пожимает плечами. Спрашивает у референта:
— Моряки сообщили, сколько противник использовал торпед в залпе?
Референт сверяется с кожаной папочкой:
— Три АУГ получили по восемнадцать подрывов, четвертая — семнадцать. В ней было на один эсминец меньше.
И тогда поляк — прямо как есть, не сбрасывая великолепного синего пиджака, не тратя секунды на избавление от роскошных туфель крокодиловой кожи, разгоняется по палубе яхты навстречу ветру и прыгает в распахнутый алый восход, в розовую зарю, в холодные океанские валы; звенит на палубе стакан, выливается добрый джин. А поляк размашистыми гребками удаляется от яхты, совершенно не обращая внимания на встревоженные крики за спиной. И отточенный ум, вознесший Збигнева Бжезинского на самый верх, доставивший ему деньги, почет и восхищение, спасает поляка в очередной раз.
Семьдесят вторая торпеда, подводный робот в пластиковом корпусе, с плавниковым движителем — отчего все гидроакустики принимают его за большого тунца или там акулу — болтается под левым бортом яхты, в тени, чтобы не увидел вахтенный. Сейчас робот втягивает штангу наблюдательного комплекса; и где-то далеко к северо-западу, по морскому: “к норд-весту”, в рубке Алого Линкора его аватар, так и не выбравший себе ни флага, ни имени, качает головой с искренней грустью: а ведь не будь Маккейн фанатичным придурком, почему бы и не договориться?