— Хватит с него, — распорядился Шовлен, когда стоны начали слабеть, как будто бедняга вот-вот потеряет сознание. — Нам незачем его убивать.
Солдаты послушно надели пояса, а один их них злобно пнул еврея в бок.
— Оставьте его здесь, — распорядился Шовлен, — и быстро идите к повозке. Я следую за вами.
Он подошел к лежащей Маргерит и посмотрел на нее. Она, очевидно, пришла в себя и делала слабые усилия подняться. Ее большие голубые глаза с ужасом смотрели на залитый лунным светом пейзаж, со страхом задержались на еврее, чьи вопли привели ее в чувство, и, наконец, устремились на Шовлена в его аккуратном темном костюме, который в течение последних беспокойных часов даже не был измят. Он саркастически улыбался, а в его светло-голубых глазах, остановившихся на лице Маргерит, застыла злоба.
Наклонившись, Шовлен с насмешливой галантностью поднес к губам ледяную руку Маргерит, наполнив ее ощущением неописуемого отвращения.
— Должен выразить сожаление, дорогая мадам, — заговорил он с безупречной вежливостью, — что обстоятельства, против которых я бессилен, вынуждают меня оставить вас здесь. Но меня утешает мысль, что я не покидаю вас беззащитной. Несомненно, наш друг Беньямин, несмотря на испытанные им небольшие неприятности, послужит вам надежным покровителем. На рассвете я пришлю за вами эскорт, а до тех пор, полагаю, вы найдете в лице Беньямина преданного, хотя и несколько медлительного слугу.
У Маргерит хватило сил только на то, чтобы отвернуться. Ее сердце мучительно сжалось. Вместе с сознанием к ней вернулась страшная тревога. Что с Перси? Что с Арманом?
Молодая женщина не знала, что произошло после того, как она услышала веселое пение «Боже, храни короля!», которое показалось ей вестником смерти.
— С большой неохотой я вынужден вас покинуть, — закончил Шовлен. — Au revoir, дорогая мадам. Надеюсь, мы скоро встретимся в Лондоне. Увижу ли я вас на приеме в саду у принца Уэльского? Нет? Ну, что ж, тогда умоляю напомнить обо мне сэру Перси Блейкни.
И с последней иронической улыбкой и поклоном он снова поцеловал ей руку и исчез на тропинке, по которой до него направились солдаты, сопровождаемый невозмутимым Дега.
Глава тридцать перваяСпасение
Маргерит, все еще в полуобморочном состоянии, прислушивалась к быстро удаляющимся шагам четверых мужчин.
Так как вокруг по-прежнему царила тишина, она могла, прижав ухо к земле, отчетливо слышать звуки их шагов, пока они, наконец, не свернули на дорогу, а вскоре слабое эхо колес старой повозки и вялый топот тощей клячи дали ей понять, что враги находятся на расстоянии четверти лье от нее. Маргерит потеряла счет времени, устремив взгляд в залитое лунным светом небо и прислушиваясь к монотонному рокоту волн.
Бодрящий запах моря проливал бальзам на ее усталое тело, в то время как ум терзало сознание его бесполезности, мучительное ощущение неизвестности.
Маргерит даже теперь не знала, где Перси, находится ли он в руках солдат республики, подобно ей терпя насмешки жестокого врага. Она не знала, не лежит ли рядом в хижине безжизненное тело Армана, в то время как Перси, которому, возможно, все-таки удалось бежать, считает, что руки его жены запятнаны кровью родного брата и его друзей.
Боль и усталость были столь сильны, что Маргерит искренне надеялась после всех тревог, волнений и интриг последних дней остаться навсегда под этим ясным небом, шорохом прибоя и осенним бризом, нашептывавшими ей последнюю колыбельную. Кругом было тихо и пустынно, как во сне. Даже слабый скрип колес телеги затих вдали.
И внезапно торжественное молчание нарушил звук, который едва ли когда-нибудь слышали эти пустынные утесы побережья Франции.
Звук этот был столь необычным, что, казалось, бриз перестал шелестеть, а камешки скатываться вниз! Измученная Маргерит решила, что затуманенное сознание в момент приближения смерти играет с ней какую-то таинственную шутку.
Этим звуком являлось чисто британское, доброе и старое «Черт возьми!»
Чайки, пробудившись в своих гнездах, оглядывались с изумлением; одинокая сова заухала вдалеке; остроконечные утесы словно нахмурились при этом неслыханном святотатстве.
Маргерит не верила своим ушам. Приподнявшись на локтях, она напрягала зрение и слух, стараясь понять значение этого в высшей степени земного звука.
На несколько секунд над пустынным побережьем вновь воцарилась тишина.
И затем Маргерит решила, что она, должно быть, просто грезит в эту волшебную лунную ночь. С расширенными от изумления глазами и готовым остановиться сердцем она оглядывалась вокруг, услышав:
— Черт возьми! Крепко же бьют эти ребята!
На сей раз Маргерит не могла ошибиться — только одна пара чисто английских губ могла произнести эти слова характерным, слегка ленивым тоном.
— Черт возьми! — послышалось в третий раз. — Я слаб, точно крыса!
Маргерит вскочила на ноги.
Неужели она спит? Неужели эти пустынные утесы — врата рая? Неужели благоуханное дыхание бриза разбужено взмахами крыльев ангелов и несет ей несравненную радость после испытанных страданий? Или же она просто бредит?
Маргерит снова прислушалась и опять услышала вполне земной английский язык, ни в коей мере не напоминавший шепот райских кущ или шелест ангельских крыльев.
Она окинула взглядом утесы, одинокую хижину, длинную полосу скалистого берега. Где-то выше или ниже, за валуном в расщелине, должен скрываться от ее жадного взгляда обладатель этого ленивого голоса, еще недавно так раздражавшего ее, а теперь готового сделать счастливейшей женщиной на свете.
— Перси! Перси! — истерически закричала Маргерит, разрываемая между надеждой и сомнением. — Я здесь! Иди сюда! Где ты, Перси?
— Рад слышать твой зов, дорогая, — откликнулся все тот же сонный голос, — но, увы, я не в силах к тебе подойти. Эти проклятые лягушатники скрутили меня, точно гуся на вертеле, а я слаб, как мышь, и не могу даже пошевелиться.
Маргерит все еще ничего не понимала. Откуда исходит этот дорогой ей голос, в котором звучат нотки боли и слабости? Ведь поблизости никого не видно, кроме еврея у скалы… О Боже! Неужели это возможно?!
Тот, кого Маргерит принимала за старого еврея, сидел спиной к ней, скрючившись и тщетно пытаясь подняться при помощи связанных рук. Маргерит подбежала к нему, сжала ладонями его голову и… увидела устремленный на нее взгляд добродушных и веселых голубых глаз, сверкающих на грязной и уродливой маске.
— Перси!… Муж мой!.. — проговорила Маргерит, задыхаясь от переполнявшей ее радости. — Слава Богу!
— Мы сможем возблагодарить Бога совместно, дорогая, — весело ответил он, — если ты сумеешь ослабить эти проклятые веревки и избавить меня от весьма неэстетичной позы.
У Маргерит не было ножа, ее пальцы ослабели и онемели, но она со слезами счастья начала распутывать зубами веревки, связывающие эти дорогие и измученные руки.
— Черт возьми! — воскликнул сэр Перси, когда веревки, наконец, поддались ее бешеным усилиям. — Случалось ли когда-нибудь, чтобы англичанин оказался выпоротым проклятыми иностранцами и даже не попытался дать сдачи?
Было очевидно, что его терзает боль, так как, когда веревки были сброшены, он в изнеможении рухнул около скалы.
Маргерит беспомощно огляделась вокруг.
— Достать бы хоть каплю пресной воды на этом ужасном берегу! — воскликнула она в отчаянии, видя, что сэр Перси вот-вот потеряет сознание.
— Нет, дорогая, — с улыбкой пробормотал он, — лично я предпочел бы каплю доброго английского бренди! Если ты пошаришь в карманах этого грязного балахона, то найдешь мою флягу, а то я не в силах шевельнуться…
Выпив немного бренди, сэр Перси заставил жену последовать его примеру.
— Вот так-то лучше, малышка! — сказал он, удовлетворенно вздохнув. — Да, в весьма странном состоянии обнаружила сэра Перси Блейкни, баронета, его супруга! Клянусь Богом! — добавил он, проведя рукой по подбородку. — Я не брился почти двадцать часов и, должно быть, омерзительно выгляжу… Что же касается этих пейсов…
Смеясь, сэр Перси стащил парик с пейсами и попытался распрямить затекшие от долгой неподвижности руки и ноги. Затем он склонился вперед, устремив долгий и внимательный взгляд в голубые глаза жены.
Нежные щеки и шея Маргерит покрылись густым румянцем.
— Перси, — прошептала она, — если бы ты только знал…
— Я все знаю, дорогая, — мягко произнес он.
— Но сможешь ли ты когда-нибудь простить…
— Мне нечего прощать тебе, любимая. Твои героизм и преданность, которые я, увы, столь мало заслужил, с лихвой искупили этот злосчастный эпизод на балу.
— Так значит, — прошептала Маргерит, — ты все время знал?..
— Да, — ответил ей муж. — Но если бы я знал, какое благородное сердце у моей Марго, я бы доверял ей так, как она того заслуживает. Тебе бы не пришлось бежать вслед за мужем, который должен за многое просить у тебя прощения.
Они сидели бок о бок, облокотившись на скалу, и он опустил усталую голову на ее плечо. Теперь Маргерит заслуживала, чтобы ее называли «счастливейшей женщиной Европы».
— Мы в том положении, когда слепой ведет хромого, не так ли, дорогая? — промолвил сэр Перси со своей прежней веселой улыбкой. — Но я не знаю, что больше болит — мои плечи или твои маленькие ножки.
Он наклонился, чтобы поцеловать пальцы на ногах Маргерит, торчащие из разорванных чулок, являя собой трогательное свидетельство ее страданий и преданности.
— Но Арман!.. — внезапно воскликнула она, охваченная ужасом и угрызениями совести, ибо вернувшееся к ней счастье стерло в ее голове мысли о любимом брате, ради которого ей пришлось пойти на тяжкий грех.
— О, не беспокойся об Армане, любимая, — ответил сэр Перси. — Разве я не поручился тебе, что с ним будет все в порядке? Сейчас твой брат с графом де Турней и другими беглецами находится на борту «Мечты».
— Но каким образом? — задохнулась от изумления Маргерит. — Я не понимаю.
— И тем не менее, это достаточно просто, дорогая, — улыбнулся он, — Когда я обнаружил, что эта скотина Шовлен присосался ко мне, как пиявка, я решил, что так как я не могу стряхнуть его, то лучше всего взять его с собой. Мне нужно было добраться до Армана и остальных, а все дороги патрулировались, и каждый солдат охотился на твоего покорного слугу. Я знал, что после того, как мне удалось ускользнуть от Шовлена в «Серой кошке», он будет подстерегать меня здесь, каким бы путем я ни пришел. Мне хотелось не спускать с него глаз, а британская голова никогда не уступи