Но никто не мог даже представить себе, что творилось в сердце храброго и отчаянного авантюриста, уже повисшего над такой бездной унизительнейшего состояния, перенести которое человек вряд ли способен. Какие мысли скрывались за этим чистым лбом, склоненным над последними строчками злополучного письма?
Толпа находилась уже на площади Домон. Идущие впереди начинали подыматься по ступеням, ведущим к южному валу. Шум не прерывался ни на мгновение; Пьеро и Пьеретты, арлекины и коломбины буквально пьянели от собственного же возбуждения.
Поднявшись на ступени и увидев раскрытое окно едва ли не на уровне земли, они издали единый мощный вопль: «Ура!» – приветствуя отечески позаботившееся о них парижское правительство, которое так милостиво позволило им повеселиться. Они кричали о том, как превосходно устроен праздник, как великолепно шествие и горящие факелы, пока из толпы не донесся громкий, перекрывающий все голос:
– Allons! Покажите-ка нам этого проклятого англичанина!
– Дайте взглянуть на чертова Сапожка Принцессы!
– Да, да, покажите-ка, покажите, на что он похож! Они теперь орали, толкались и плясали прямо перед самым окном, громко требуя, чтобы им показали английского шпиона.
Мокрые от дождя и разгоряченные от возбуждения лица пытались заглянуть в распахнутое окно. Колло дал солдатам резкое распоряжение отогнать толпу и закрыть ставни, однако толпа не поддавалась. Ей очень не понравилось такое пренебрежение, и множество кулаков тут же вынесли из окна все стекла.
– Мне никак не закончить, я не в состоянии разобрать ваш жаргон в такой суматохе, – пожаловался сэр Перси Шовелену.
– Осталось совсем немного, сэр Перси, – попробовал с нервным нетерпением уговорить его Шовелен. – Давайте покончим с этим делом, и уходите из города.
– Тогда отгоните подальше проклятую толпу, – спокойно упорствовал сэр Перси.
– Они не хотят уходить… Они хотят видеть вас. – Сэр Перси, сидя с пером в руке, погрузился на мгновение в глубокое раздумье.
– Они хотят меня видеть, – вдруг рассмеялся он. – Разрази их всех гром… А почему вы не хотите им этого позволить?
И, несколькими решительными росчерками закончив письмо, он старательно вывел со множеством завитков свою подпись, в то время как толпа продолжала все более и более неистово требовать показать ей Сапожка Принцессы.
Шовелен почувствовал, что сердце его готово разорваться от радости.
Сэр Перси, положив на письмо ладонь, встал, отодвинул стул и произнес приятным и громким голосом:
– Дьявольщина… Давайте позволим взглянуть на меня!
Говоря это, он схватил руками оба стоящие на столе подсвечника и, выпрямившись во весь свой огромный рост, поднял их над головой.
– Письмо… – прямо-таки прохрипел Шовелен.
Но только его дрожащая рука потянулась к лежащей на столе бумаге, как Блейкни с неожиданным громким криком швырнул подсвечники. Они грохнулись со звоном на каменный пол, свечи погасли и разлетелись, и вся комната погрузилась в непроницаемую тьму.
По толпе прокатился вопль ужаса. Всего лишь мгновение назад они видели огромную фигуру, казавшуюся совсем неестественно высокой из-за вытянутых рук и причудливо мигающего освещения находящихся сверху сальных свечей, как вдруг все исчезло. Пьеро и Пьеретты, барабанщик и трубачи – все в суеверном ужасе бросились в разные стороны.
В комнате также произошло замешательство. Раздался крик:
– Окно! Окно!
Никто не понял, кто это крикнул, и даже кричавший впоследствии обо всем забыл. Возможно, что кричали несколько человек, инстинктивно стремясь не упустить пропавшего из виду врага, или, скорее всего, поддавшись суеверному ужасу толпы и желанию скрыться. Они быстро перемахнули через подоконник и, спрыгнув на вал, бросились в разные стороны, якобы в погоню.
После чего Шовелен яростно заорал:
– Письмо!!! Колло!! Мне! В его руке!.. Письмо!..
Это был отчаянный вопль, свидетельствовавший о происходящей во тьме схватке. После которого раздался ликующий крик Колло д’Эрбуа:
– Письмо у меня! В Париж!
– Победа! – эхом откликнулся Шовелен, не скрывая вожделенной радости. – Победа! К вечерне, дружище Эбер! Тащите попа, скорее!
Чутье хищника привело Колло д’Эрбуа прямо к двери; он грубо толкнул ее, и комната осветилась из коридора слабым светом. Его неуклюжая мужичья фигура четко вырисовалась в дверном проеме, он в восторге размахивал письмом, несущим бесчестье врагу Республики, подняв его высоко над головой.
– В Париж! – орал ему вслед Шовелен. – К Робеспьеру!.. Письмо!
После чего, едва не задохнувшись, грохнулся на ближайший стул.
Колло более не оглядывался, он уже свирепо командовал солдатами, которые должны были сопровождать его на пути в Париж. Это были отборные гвардейцы, доблестные ветераны старой муниципальной гвардии. Несмотря на всю окружающую суматоху, они ни на мгновение не сломали своих рядов и в строгом порядке вышли вслед за гражданином Колло из комнаты.
Со двора донеслись храп лошадей, стук подков, крики Колло; не прошло и пяти минут, как грохот копыт по мостовой растворился где-то вдали.
Глава XXXIVВечерня
На старый форт Гейоль опустилась тишина. Шум толпы, уже совершенно забывшей о всех своих страхах, доносился теперь издалека, словно рокот далекой бури, периодически прерываемый короткими вскриками, визгом, пением труб и барабанными трелями.
В комнате, где всего несколько минут назад царило гнетущее напряжение, где полыхали эмоции и тревожно бились сердца, где разыгралась великая драма мести и ненависти, страсти и любви, теперь наступила полная тишина.
Солдат не было; одни пустились в погоню, другие умчались с Колло д’Эрбуа, третьи пошли провожать священника в церковь.
Изнуренный нервным ожиданием, внезапным торжеством и весьма смутно понимая, что происходит вокруг, Шовелен сидел тем не менее совершенно довольный и счастливый.
Он наконец-то дождался того момента, когда мог увидеть своего врага полностью раздавленным и уничтоженным. Ему теперь не было никакого дела до того, что происходит с Маргаритой и сэром Перси Блейкни. Скорее всего, англичанин выпрыгнул в окно или же убежал через дверь – он теперь заинтересован в том, чтобы как можно скорее убраться из этого города вместе с женой. Сейчас прозвонят к вечерне, ворота везде будут открыты, порт будет свободен и…
А Колло уже в миле от Булони и на милю ближе к Парижу…
Какой смысл теперь беспокоиться об этом ничтожном придорожном цветочке, об этом опороченном и оставленном в дураках Сапожке Принцессы?..
Шовелен дремал, погрузившись в некое подобие тупого оцепенения, сковавшего его со всей силой изнурительной усталости, накопившейся за последние четыре дня. Бывший посол совершенно потерял ощущение пространства и времени. Вдруг его внимание привлек неожиданный легкий шум: кто-то тихо ходил по комнате.
Он стал внимательно вглядываться в темноту, но никак не мог ничего разглядеть. Тогда Шовелен встал и подошел к двери. Она была все еще открыта. Неподалеку за ней висела масляная лампа, тускло освещавшая коридор. Он взял ее и вернулся в комнату. В это время до его слуха долетели первые удары маленького церковного колокола, звонящего к вечерне. Дипломат шагнул в комнату, подняв высоко над головой лампу, ее слабый свет выхватил из темноты великолепную фигуру сэра Перси.
Последний, приятно улыбаясь, легко и небрежно поклонился; в руках у него была шпага, изготовленная некогда в Толедо для некоего Лоренцо Ченчи. Шовелен же совершенно забыл, где оставил ее неразлучную подружку.
– По-моему, как раз настал тот самый день и час, – с присущей ему придворной грацией произнес сэр Перси, – когда мы с вами должны наконец-то скрестить шпаги. Если не ошибаюсь, южный вал здесь совсем рядом. Вы пойдете первым, а я следом, сэр?
Неожиданно столкнувшись с такой отчаянной наглостью, Шовелен ощутил в своем сердце леденящий ужас. Щеки его побелели, рука, держащая лампу, дрогнула, и он до боли закусил губу. Сэр Перси стоял перед ним, продолжая улыбаться и указывая приглашающим жестом в направлении южного вала.
От церкви Сен-Жозеф вновь долетел легкий звон колокола, отбивающего вторую молитву.
Невероятным усилием воли Шовелен попытался взять себя в руки и стряхнуть странное оцепенение, сковавшее его при новом столкновении с этим человеком. Он достаточно спокойно подошел к столу и поставил на него лампу. В его мозгу стали мелькать последние воспоминания – письмо… Колло, летящий к Парижу!
Ему теперь нечего было бояться, кроме смерти от руки этого ужасного авантюриста, превратившегося в конце концов в своем унижении и ничтожестве в простого убийцу.
– Оставьте все эти глупости, сэр Перси, – просто ответил он. – Вы же прекрасно знаете, что я никогда и не собирался сражаться с вами этими отравленными клинками…
– Конечно, знаю, месье Шовелен… А вот знаете ли вы о том, что у меня есть огромнейшее желание убить вас, как собаку, едва лишь вы двинетесь с места!
И, отбросив шпагу, в одном из тех импульсивных неконтролируемых порывов он бросился к Шовелену, накрыв, словно гигант, его маленькую тщедушную фигурку, и… остановился на мгновение, ощутив всю ничтожность и беззащитность своего ненавистного противника. В это мгновение Шовелен забыл даже о страхе.
– Если вы убьете меня теперь, сэр Перси, – сказал он спокойно, с ненавистью разглядывая стоящего перед ним человека, – вам все равно уже не удастся уничтожить письмо, которое в данный момент находится на пути в Париж.
Как он и предполагал, после его слов сэр Перси переменил поведение. Злость исчезла с красивого лица, черты разгладились, а огонь мести в ленивых синих глазах растворился без остатка. И в следующий момент по всему старому форту прокатилось эхо веселого громкого хохота.
– Ну, месье Шуберлен! Это дивно… чертовски дивно! Понимаете ли вы это, мой д’рагой?.. Кукушкина мать, да это же самая великолепная шутка из всех, что я слышал в последнее время! Месье думает… Черт! Да я подохну от смеха… Месье полагает… что это чертово письмо, которое везут в Париж… что английский джентльмен в короткой схватке позволит отнять у себя письмо…