Но вновь и вновь лишь звенел колокольчик; Робеспьер, задыхаясь от ненависти и страха, посинел и стал хвататься руками за горло.
– Кровь Дантона душит тебя! – как нож, вонзился в него чей-то крик.
И эти слова оказались последним решающим ударом по поверженному властителю. В следующий момент какой-то другой неизвестный депутат выпалил то, что было у всех на устах:
– Требую обвинительного декрета против Робеспьера!
– Обвинения! – заревели все. – Обвинительного декрета! Обвинительного декрета!
Председатель вновь позвонил в колокольчик. Вопрос был поставлен немедленно, и решение принято единогласно.
Максимилиан Робеспьер, только что являвшийся неограниченным властелином Франции, был признан виновным.
Глава XXXIV. Вихрь
В этот момент все было кончено. Уже через несколько минут избранника народа Робеспьера, этого падшего идола, вместе с его неразлучными друзьями – Сен-Жюстом, Кутоном, Леба и братом Огюстеном – вытолкали в находящуюся по соседству комитетскую комнату. Их объявили виновными и тут же подписали приказ об аресте. Что же касается дальнейшего, это было всего лишь делом прекрасно отлаженной машины – общественный обвинитель и гильотина.
К пяти часам конвент полностью опустел. Депутаты спешили донести до всех весть о случившемся. Тальен же сразу направился в Консьержери, горя нетерпением встретиться с Терезой. Но ему было отказано в этом. Он пока еще не диктатор: Робеспьер, хотя и поверженный, все еще властвовал.
В городе началось непонятное замешательство. Повсюду бегали люди, размахивая на ходу пистолетами и шпагами. Прокламации, расклеенные по всем углам, все еще призывали казнить всех, оказавшихся под арестом.
И вот в свой обычный час загремели по мостовой всем хорошо знакомые повозки с очередными жертвами. Народ, смутно ощущавший приближение каких-то важных событий, начал громко требовать освобождения обреченных. Декрет об осуждении Робеспьера еще не был опубликован, но люди, собираясь вокруг повозок, уже кричали: «Свободу! Свободу!»
Показался генерал Анрио во главе своих жандармов, который в ответ на вопли толпы «Этого нельзя делать! Отпустите их!» орал, размахивая пистолетом: «Это нужно сделать! На гильотину!» И повозки, остановившиеся было на мгновение, вновь загромыхали дальше.
Весь этот шум слабым эхом долетал до уединенного дома по рю де ла Планшет, на последнем этаже которого томилась несчастная Маргарита Блейкни. Нервы ее были уже на пределе. Она окончательно потеряла ощущение пространства и времени и ни о чем не имела представления. Все ее существо напряженно ожидало теперь лишь того обычного тихого вечернего часа, когда вновь по каменному полу прихожей раздадутся торопливые шовеленовские шаги и до нее вновь донесутся возгласы солдат, приветствующих его появление, звон оружия, короткие язвительные вопросы и ответы. Часа, в который она вновь ощутит мучительную близость врага, поджидающего ее возлюбленного.
И вот этот голос, нарочито громкий, чтобы ей все было слышно, раздался:
– Завтра истекает четвертый день, капитан. Я могу уже больше не появиться.
– В таком случае, – донесся ответ капитана, – если мы к семи часам не арестуем англичанина…
И Шовелен с сухим смешком закончил сам:
– Все остается без изменений, гражданин! Но я все же думаю, что англичанин придет.
Маргарита прекрасно понимала, о чем они говорят. Это предвещало смерть либо ей, либо ее мужу, или же, что было вероятнее всего, им обоим. Целый день она просидела возле раскрытого окна, сложив в непрерывной молитве руки, обращаясь к Богу с единственной просьбой – хотя бы еще раз увидеть возлюбленного, в то время как глаза ее с тоской скользили по далекому горизонту. Ни для борьбы, ни для надежды сил у нее уже не осталось.
В это время центр событий переместился на площадь л'Отель де Виль, где, укрывшись на какое-то время, спасался Робеспьер со своими друзьями. Тюрьмы, одна за другой, отказались принять избранника народа: для начальников и тюремщиков все это казалось слишком чудовищным святотатством. А жандармы, получившие приказание сопровождать падшего тирана, то ли потому что еще не были окончательно уверены в его падении, то ли просто от испуга, подчинились его требованию и проводили бывшего идола к л'Отель-де-Виль.
Собранное на скорую руку новое заседание конвента никаких результатов не принесло. Напрасно Тальен требовал, чтобы предатель Робеспьер и его друзья были объявлены вне закона. Генерал Анрио тем временем, жестоко разогнав народ, занял со своими жандармами площадь перед Ратушей и объявил Робеспьера диктатором Франции. Войска муниципальной жандармерии разъезжали по улицам Парижа с криками: «Да здравствует Робеспьер! Смерть предателям!»
Но едва лишь жандармы скрывались из виду, как на улицу выползали люди, собирались толпами и пускались во всевозможные сплетни, предположения и рассуждения, от которых чаши весов дрожали, склоняясь то в ту, то в другую сторону.
– Робеспьер – диктатор Франции!
– Он приказал арестовать членов конвента!
– Будут вырезаны все заключенные!
– Pardi! Очень мудро! Меня так уже тошнит от этих бесконечных повозок и от этой чертовой гильотины.
Город жужжал, как растревоженный улей. Слабое, нерешительное большинство с ужасом ожидало очередной катастрофы. Всевозможные оппортунисты пока помалкивали, готовые в любой момент присоединиться к той или иной партии. Трусы просто предпочитали скрываться или, если встречались с жандармами Анрио, – кричать: «Да здравствует Робеспьер!», а оказавшись по соседству с Тюильри: «Да здравствует Тальен!»
В Тюильри заседал конвент, Анрио угрожал ему своими пушками. Но члены генеральной ассамблеи, несмотря ни на что, оставались на местах. Председатель собрания приветствовал их краткой речью.
– Граждане депутаты! – начал он. – Пришло время для нас умереть на своем посту!..
И они спокойно сидели, объявив восстание вне закона и ожидая артиллерийской атаки робеспьеровского приверженца. Гражданин Баррас был назначен главнокомандующим муниципальной гвардии и всех прочих сил, оставшихся в распоряжении конвента. Он сразу же приказал собрать все верные войска, способные противостоять жестоким жандармам генерала Анрио, отважившегося на открытый бунт против правительства. Но, тем не менее, бедняга Баррас пока что мог противопоставить ему всего лишь несколько жалких ружей.
В пять часов, когда Анрио стянул последних своих жандармов к Отель-де-Виль, Баррас, в сопровождении двух адъютантов, направился лично комплектовать свое войско. Он намеревался посетить все заставы, дабы иметь представление, на какие части Национальной гвардии пока еще можно положиться.
По дороге, около Сент-Антуанских ворот, новоиспеченный главнокомандующий столкнулся с бывшим послом Шовеленом. Барраса распирало от новостей.
– Почему вы пропустили заседание ассамблеи? – спросил он первым делом у коллеги. – Это был самый величайший из всех моментов, какие я когда-либо видел! Тальен блистал! Робеспьер же был просто гнусен! И если нам наконец удастся раз и навсегда свергнуть этого монстра, то эра свободы и братства – не за горами!
На этом он несколько запнулся и продолжил уже с раздражением:
– Нам необходимы верные солдаты! Любые войска, какие только можно найти! Вся муниципальная жандармерия в распоряжении Анрио – пушки, мушкеты, ружья! И одного слова Робеспьера достаточно, чтобы вся эта сволочь навалилась на нас! Нам просто необходимы люди! Люди! Люди!
Однако Шовелена это мало интересовало. Падет ли Робеспьер, победит ли – теперь ему было совершенно безразлично; когда вот-вот должна завершиться его собственная грандиозная драма отмщения! Что бы там ни происходило, кто бы ни захватил власть, отмщение останется только за Шовеленом, и никто не имеет на него никакого права. И при любом повороте событий английский шпион неизбежно будет сразу же отправлен на гильотину.
Баррас, страстные тирады которого Шовелен слушал с нескрываемым равнодушием, неожиданно изумившись индифферентности своего собеседника, хмуро повторил:
– Мне нужны любые войска, какие только можно найти. У вас всегда есть в распоряжении весьма боеспособные люди, гражданин. Где они?
– Работают, – сухо ответил Шовелен. – Они заняты делом гораздо более важным, чем выяснение отношений между Тальеном и Робеспьером.
– Pardi! – горячо воскликнул Баррас.
Но Шовелен уже перестал обращать на него внимание. На колокольне ближайшей церкви пробило шесть. Еще один час, и его самый главный враг падет!
Бывший дипломат резко повернулся на каблуках и неожиданно натолкнулся на какого-то человека, который сидел, опершись о стену, в сдвинутом на глаза алом колпаке, подтянув к носу колени и жуя соломинку.
Шовелен, нагнувшись пониже, различил на его руке все еще воспаленную букву «М».
– Что вы тут делаете, Рато? – грубо окликнул он.
Рато попытался, хотя и с некоторыми трудностями, но все же подобострастно, встать на ноги.
– Я только что работал у матушки Тео, – заныл он. – Она отпустила меня отдохнуть.
Шовелен злобно пнул беднягу носком сапога.
– Так идите и отдыхайте где-нибудь подальше отсюда. Городские ворота не место для подобного сброда.
Подвергнувшись такому неоправданно жестокому обращению, несчастный поспешил поскорее убраться.
Баррас же, наблюдавший со стороны за этим маленьким происшествием, вдруг проявил некоторую заинтересованность к странному бродяге, и, когда угольщик проходил поблизости, один из его адъютантов иронично заметил:
– Весьма неприятный клиент этот месье Шовелен, не правда ли?
– Правда ваша, – с готовностью подхватил Рато. После чего с тупым упрямством несправедливо обиженного человека сунул под нос гражданину Баррасу – свою изуродованную руку. – Посмотрите, что он сделал со мной!
Баррас нахмурился.
– Вы что, каторжник? Почему тогда на свободе?
– Я невинен. Я совершенно свободный гражданин Республики. Но я оказался у гражданина Шовелена на пути, и вот… у него постоянно все какие-то там планы…