гда тот бросал взгляд на эту буковку! О, я буду любить этот знак всю жизнь, поскольку он постоянно будет напоминать мне о тебе, ведь это невероятная удача, что он оказался твоей буквой!
Затем Блейкни коротко пересказал ей все события последних дней.
– Увы, лишь рискнув жизнью прекрасной Терезы, я мог спасти тебя. Ибо в этом мире не существует более никаких шпор, которые смогли бы подвигнуть Тальена на открытое восстание.
Затем, обернувшись, он посмотрел сверху вниз на своего поверженного врага. Тот не имел возможности даже двинуться, настолько крепко он был привязан к креслу, от чего вся ненависть сконцентрировалась в его лице, перекошенном страшной болезненной гримасой, и в его глазах, выпученных, готовых выскочить из орбит.
Сэр Перси Блейкни вздохнул с некоторым сожалением.
– Меня очень печалит только одно, мой дорогой месье Шембурлен, – после некоторого молчания сказал он. – Нам с вами никогда уже более не удастся померяться остроумием. Сдохла ваша гнусная революция… Пришло к концу ваше бесцветное владычество… И я очень доволен, что мне до самого конца хватило выдержки, чтобы не убить вас. Возможно, мне следовало уступить, ведь я лишил вашу гильотину такого лакомого куска. Но за это она, конечно же, отыграется на вашей братии, месье Шьянелен. Завтра – Робеспьер со своими подручными, затем его друзья, подражатели и вы в том числе… Грустно. Вам так часто удавалось меня удивлять. Разве не забавно, что, заклеймив беднягу Рато, вы решили, будто теперь никогда уже не ошибетесь на его счет? Подумайте об этих вещах, мой удивительный месье. Припомните наши милые беседы, мой донос на гражданку Кабаррюс… Вас больше всего убедило клеймо на моей руке. Ведь было же совершенно очевидно, что весь этот донос на прекрасную даму – чистейшая ложь! Для меня не составило труда подсунуть Терезе все эти письма и лохмотья. Однако на меня она злиться, рискну утверждать, не будет, поскольку я всегда выполняю свои обещания. Завтра Тальен станет величайшим человеком Франции, а его невеста – некоронованной королевой. Поразмыслите-ка обо всем этом, мой дорогой месье Шовелен! У вас еще достаточно времени. Рано или поздно кто-то придет и освободит вас и тех двух молодцов, которые лежат в коридоре. Но никто не сможет избавить вас от гильотины, когда подойдет ваш черед… Если только я не возьмусь за это…
И слова его потонули в веселом беззаботном смехе.
– Неплохая идея, не правда ли, а-а-а? – сказал он сквозь смех. – О, обещаю вам, я непременно подумаю об этом!…
На другой день Париж едва не сошел с ума от радости. Никогда еще улицы этого города не были так переполнены веселящимся народом. Из окон торчало множество зрителей, и даже крыши были заполнены ликующими людьми.
Семнадцатичасовая агония завершилась. Тот, которого еще вчера все называли избранником народа, сидел, или даже, скорее, лежал в повозке с закрытыми глазами и с раздробленной челюстью.
Казнь состоялась в четыре часа дня под торжествующие вопли опьяневшего от неожиданной радости народа. Овации, в которые вдруг выплеснулось приветствие происходящему, эхом разнеслись по всей Франции; эхом, отголоски которого о многом заставляют задумываться и в наши дни.
Но к Маргарите и ее мужу вся эта суматоха не имела уже никакого отношения. Они весь день провалялись, запершись в небольшой квартирке на рю Анье, которая была снята сэром Перси Блейкни на эти беспокойные дни. Здесь прислуживали ему астматик Рато с матушкой, которые теперь были до конца своих дней обеспечены безбедным существованием.
Когда же над ликующим городом сгустились тени, и церковные колокола зазвонили к вечерне, из Сент-Антуанских ворот выехала обыкновенная рыночная повозка, управляемая благочестивым садовником и его женой. Никому до этой повозки теперь не было никакого дела, так что она совершенно спокойно могла отправляться куда угодно. Паспорта были в полном порядке. Впрочем, даже если бы их и не было, то в этот великолепнейший день, когда люди вновь решились почувствовать себя людьми, сокрушив тиранию, кому бы пришло в голову подозревать другого в измене и шпионаже.