Это оборвало беседу, так как Этьен и Леон весьма скверно владели английским языком.
— А ты чего молчишь, Маргерит? — недовольно осведомился граф. — Я хочу услышать, как ты усвоила язык нашей кузины.
— Марго говорит по-английски достаточно бегло, — сказала я.
— Но с французским акцентом! Почему жители наших стран с таким трудом учат язык друг друга? Можете вы объяснить мне это?
— Это вызвано движениями рта во время разговора. Французы используют лицевые мускулы, которые никогда не используют англичане, и наоборот.
— Я уверен, кузина, что у вас на все готов ответ.
— По-моему, так оно и есть, — заметила Марго.
— Значит, к тебе вернулся дар речи?
Марго слегка покраснела, а я спросила себя, почему, как только граф начинал мне нравиться, он сразу же портил дело какой-нибудь злой выходкой.
— Не думаю, чтобы Марго когда-нибудь его теряла, — резко ответила я. — Просто, как большинство из нас, она иногда не расположена к беседе.
— Тебе повезло с защитником, Маргерит.
Леон, запинаясь, спросил по-английски, где мы провели наш отдых.
Последовала краткая пауза, после которой граф ответил по-французски, что неподалеку от Канна.
— Примерно в пятнадцати милях от границы, — добавил он, и я была шокирована его бойкой ложью.
— Я плохо знаю эти места, — сказал Леон, — но мне приходилось там бывать. — Он обернулся ко мне. — Как называется это место?
Я не ожидала так быстро оказаться в затруднительном положении, но понимала, что это мог быть первый случай из многих.
Прежде чем я смогла ответить, граф пришел на помощь.
— Кажется, Фрамерси — не так ли, кузина? Признаюсь, что раньше никогда не слышал этого названия.
Вместо меня ответил Этьен:
— Должно быть, это маленькая деревушка.
— Таких мест тысячи по всей стране, — продолжал граф. — Во всяком случае, там им было спокойно, а именно в этом Маргерит нуждалась после болезни.
— В наши дни во Франции нелегко найти спокойное место, — заметил Этьен, вновь перейдя на французский. — В Париже не говорят ни о чем, кроме дефицита.
— Жаль, — обратился ко мне граф, — что вы приехали во Францию, когда страна в таком трудном положении. Пятнадцать-двадцать лет назад все было по-другому. Удивительно, как быстро могут собираться тучи. Сначала появляется легкая тень на горизонте, и сразу же небо начинает темнеть, становясь все более грозным. — Он пожал плечами. — Кто может сказать, куда идет Франция? Все, что мы знаем, это то, что гроза приближается.
— Возможно, ее удастся избежать, — предположил Этьен.
— Если только еще не слишком поздно, — пробормотал граф.
— Не сомневаюсь, что уже слишком поздно. — Глаза Леона внезапно сверкнули. — В стране избыток бездействия, бедности, налогов, а высокие цены на продукты означают для многих голод.
— Но всегда же существовали богатые и бедные, — напомнил ему граф.
— А теперь появились люди, которые утверждают, что так не всегда будет.
— Они могут это утверждать, но что они в состоянии сделать?
— Некоторые горячие головы считают, что могут кое-что сделать. Они собираются не только в Париже, но и во всей стране.
— Банда оборванцев! — с презрением произнес граф. — Пока армия остается верной королю, им ничего не удастся сделать. — Нахмурившись, он обернулся ко мне. — В этом столетии во Франции неспокойно. Когда в прошлом веке нашей страной управлял Людовик XIV — король-солнце, великий монарх — никто не осмеливался оспаривать его власть. В его эпоху Франция была впереди всего мира. В науках, в искусстве, на поле битвы никто не мог сравниться с нами. В тс годы народ не возвышал голос. Потом на престол взошел его правнук Людовик XV — весьма обаятельный человек, однако, совершенно не понимавший народ. В молодости его именовали Людовиком Возлюбленным, так как он был очень красив. Но легкомыслие, расточительность, равнодушие к воле народа сделали его одним из самых ненавидимых монархов, которых когда-либо знала Франция. Бывали времена, когда он не осмеливался проехать верхом через Париж, и для него специально строили дорогу в объезд. Именно тогда монархия стала непрочной. Наш теперешний король[145] добр и благороден, но, увы, он слаб. Хорошие люди не всегда оказываются хорошими правителями. Вы хорошо знаете, кузина, что добродетель и сила сочетаются весьма редко.
— Позволю себе не согласиться с вами, — возразила я. — Не будете же вы отрицать, что святые, умиравшие за свою религию зачастую мучительной смертью, располагали не только несомненной добродетелью, но и силой?
За столом на миг воцарилось молчание. Марго казалась обеспокоенной. Я осознала, что прерывать рассуждения графа, да еще противоречить ему было весьма необычным явлением.
— Фанатизм! — фыркнул он. — Умирая, они верили, что идут к славе. Что значат несколько часов мучений в сравнении с вечным блаженством? Но чтобы хорошо управлять, нужно быть сильным и уметь, ради целесообразности, иногда нарушать моральный кодекс. Важнейшее качество для правителя — сила.
— А по-моему, справедливость.
— Моя дорогая кузина, вы знаете историю по книгам.
— А как ее узнают другие?
— С помощью опыта.
— Для этого нужно прожить слишком долго. Разве мы никогда не выражаем мнение о деянии, которое сами не совершали?
— Если мы разумны, то будем выносить суждения с осторожностью. Я уже говорил вам о нашем короле. Он отнюдь не царственная личность, и, к несчастью, его супруга не слишком ему помогает.
— Вы слышали, как сейчас именуют королеву? — спросил Этьен. — Мадам Дефицит.
— Ее порицают за дефицит, — заговорил Леон, — и, возможно, справедливо. Говорят, что счета ее портных просто чудовищны. Ее платья, шляпы, причудливые украшения для волос, развлечения в Малом Трианоне[146], так называемая сельская жизнь в Ле Амо, где она доит коров в кувшины из севрского фарфора, повсюду служат темой для разговоров.
— А почему королева не должна иметь то, что хочет? — осведомилась Марго. — Она ведь не хотела приезжать во Францию. Ее заставили выйти замуж за Людовика. Она никогда не видела его до брака.
— Дорогая Марго, — холодно прервал ее граф, — естественно, что дочь Марии-Терезии[147] должна рассматривать как честь брак с дофином Франции. Ее приняли здесь с подобающим уважением, а покойный король был ею очарован.
— Не сомневаюсь, что он был очарован молодой и хорошенькой девушкой, — заметил Леон. — Мы все знаем о его пристрастии к ним — чем моложе, тем лучше. Примером может служить скандал в Оленьем парке.
— Это неподходящая тема для семейного ужина, Леон, — вмешался Этьен.
— Наша кузина — светская женщина и прекрасно все понимает, — возразил граф и снова обернулся ко мне. — Наш покойный король в старости обладал нередко встречающимся пристрастием к молодым девушкам, которых поставляли ему сводники. Он держал их в особняке, окруженном парком, где водились лани, — Оленьим парком.
— Неудивительно, что его называли Людовиком Возлюбленным, — заметила я.
— Он был очаровательным человеком. — Граф вызывающе улыбнулся мне.
— Очевидно, мое представление об очаровании отличается от вашего.
— Дорогая кузина, эти девушки подбирались из бедных семей. Король не мог использовать аристократок подобным образом. Никто их не насиловал и не принуждал. Они действовали по собственной воле, а иногда их даже приводили родители. Мидинетки с парижских улиц, девушки, не надеющиеся заработать честным трудом… Многих из них ожидала жизнь среди разврата и преступлений, другие трудились бы до конца дней, пока не умерли бы от чахотки или не ослепли бы от постоянной работы с иглой. Их единственное достояние — красота; ведь розы иной раз вырастают на навозной куче. Их замечали, подбирали и учили развлекать короля.
— А когда он уставал от них? — спросила я.
— Он был благородным человеком, и давал девушкам щедрое приданое. Сводники подыскивали им женихов, и они жили счастливо. Теперь скажите мне, дорогая кузина, что было лучшим для этих девушек — вянуть и умирать на навозной куче или, пожертвовать на короткое время добродетелью, получить в обмен легкую и беззаботную жизнь, а быть может, хорошую работу?
— Это зависит от того, какое значение они придают добродетели.
— Вы уклоняетесь от ответа. Должны ли они губить свое тело тяжким трудом или же предоставлять его своему царственному повелителю?
— Я могу лишь сказать, что задавать этот вопрос вам позволяет несправедливое устройство общества.
— Это устройство существует не только во Франции. — Граф пристально посмотрел на меня. — Против него и ропщет теперь народ.
— Все будет в порядке, — вмешался Этьен. — Тюрго[148] и Неккер[149] ушли. Посмотрим, чем нам сможет помочь мсье Калонн[150].
— Не наскучили ли мы мадемуазель Мэддокс нашей политикой? — спросил Леон.
— Вовсе нет. Я нахожу это весьма интересным. Мне хочется знать, что здесь происходит.
— Я убежден, — сказал Леон, — что мы сами должны уладить то, что здесь происходит. Если перемены неизбежны, то нам следует смириться с ними.
— Я бы не хотел видеть перемены, которые приведут в замок толпу черни, — проворчал Этьен и, увидев, что Леон пожал плечами, сердито добавил: — Конечно, тебе нечего особенно бояться — ты бы отлично выглядел и в крестьянской лачуге!
За столом воцарилось молчание. Граф переводил взгляд с Этьена на Леона с насмешливо-снисходительным выражением. Этьен кипел от злобы, а Леон оставался невозмутимым.
— Разумеется, — спокойно ответил он. — Я помню раннее детство. Барахтаясь в грязи, я не чувствовал себя несчастным. Уверен, что я мог бы без особого труда вернуться к прежней жизни. По счастью, я знаю оба мира.