— Думаю, — ответила я, — она бы согласилась, что я поступила разумно, оставив школу, прежде чем там начались бы трудности.
— И, полагаю, она сочла бы с вашей стороны comme il faut[152] решение погостить у ваших родственников?
— Маргерит очень хотела, чтобы я поехала с ней, — уклончиво ответила я.
— Граф тоже этому рад, — улыбнулся Леон. — Он этого не скрывает.
— Он просто гостеприимный хозяин.
Разговор о том, что должно было оставаться тайной, сразу же поставил барьер перед нашей откровенностью.
— Я слышал, — продолжал Леон, — вы вчера посетили Габриель Легран.
— Да.
— Она очень близкий друг графа, как вы, несомненно, поняли.
— Я узнала, что она мать Этьена.
— Да. Она и граф многие годы были друзьями.
— Понимаю, — промолвила я.
Припомнив подслушанный мной его разговор с Этьеном, я подумала, что Леон предупреждает меня. Они не верили в мое родство с графом, что меня не удивляло. Очевидно, Леон полагал, что граф встретил меня в Англии, я ему понравилась, и он привез меня во Францию, дабы осуществить свои планы в отношении меня. Но как я могла объяснить ему, что приехала только потому, что Марго нуждалась во мне?
— Очевидно, — заметил он, — жизнь в Англии совсем не похожа на здешнюю.
— Естественно, хотя в своей основе они не так уж отличаются.
— Разве ваш сэр Джон Деррингем мог бы открыто поселить рядом свою любовницу? И что на это сказала бы его жена?
Я была шокирована, но постаралась не показывать этого.
— Нет. Это было бы неприемлемо. Сэр Джон, во всяком случае, никогда не стал бы вести себя подобным образом.
— А здесь такое в порядке вещей. Некоторые из наших королей показывали подобный пример.
— У нас тоже бывали такие короли — например, Карл II.
— Его мать была француженкой[153].
— Вы, кажется, намерены утверждать, что ваши соотечественники весьма легкомысленны в вопросах морали.
— Думаю, что у нас иные стандарты.
— То, что вы имеете в виду, происходит и в Англии — просто там это делается менее открыто. Не уверена, что подобная секретность является добродетелью, но она облегчает жизнь людям, замешанным в такие истории.
— Некоторым из них.
— Прежде всего, женам. Не очень приятно, когда муж изменяет тебе чуть ли не на глазах. С другой стороны, возможность встречаться открыто избавляет мужа и его любовницу от множества отговорок.
— Вижу, что вы реалистка, мадемуазель, и слишком честны и очаровательны, чтобы когда-нибудь оказаться замешанной в эти грязные дела.
Несомненно, Леон предупреждал меня. Я могла бы ощутить себя оскорбленной, но в его глазах светилось неподдельное беспокойство, и я чувствовала симпатию к нему.
— Можете не сомневаться, что не окажусь, — твердо заявила я.
Леон казался удовлетворенным. Читая его мысли, я поняла, что он думает, будто граф, встретив кузину (если он изобрел это родство, то, очевидно, без моего ведома), пригласил ее сюда в качестве компаньонки дочери, и что я, будучи воспитанной в чопорных английских традициях, не имела понятия о его намерениях.
Он был неправ во всем, но мне нравились его забота и мнение обо мне.
Леон, казалось, отбросил беспокойство на мой счет и был готов наслаждаться прогулкой верхом. Он заговорил о себе с очаровательной откровенностью.
Странно, что его судьбу определил один случай — невольное убийство графом его брата-близнеца.
— Если бы не это, — продолжал Леон, — моя жизнь была бы совсем иной. Бедный маленький Жан-Пьер! Я часто думаю, что он смотрит на меня и говорит: «Всем этим ты обязан мне».
— Это было ужасно, но, как вы сказали, обернулось вам на пользу.
— Не только мне, но и моей семье. Я ведь могу помогать им. Граф знает об этом и очень этим доволен. Он тоже им помогает. У них лучший дом в деревне и несколько акров земли. Они могут себя обеспечить — соседи им даже завидуют. Я слышал, как многие из них говорили, что Бог улыбнулся моим родителям в тот день, когда погиб Жан-Пьер.
Я слегка поежилась.
— Реализм, мадемуазель, типичен для французов. Если бы Жан-Пьер в тот день не выбежал на дорогу и не угодил под копыта графских лошадей, то он бы жил в нищете вместе со всей семьей. Так что их выводы можно понять.
— Я думаю о вашей матери. Что чувствует она?
— Мать — другое дело. Каждую неделю она носит цветы на могилу Жана-Пьера и сажает там вечнозеленые кусты в знак того, что память о нем всегда живет в ее сердце.
— Но она, по крайней мере, радуется, видя вас?
— Да, но это напоминает ей о моем брате. Люди до сих пор говорят о происшедшем. Они все больше порицают графа, забывая, что он сделал для нашей семьи. Сейчас против аристократов поднимается волна гнева, и им припоминают все, что только можно.
— Я чувствую это с тех пор, как приехала во Францию, и знала об этом до того.
— Да, грядут перемены. Я слышу об этом, посещая свою семью. Со мной они достаточно откровенны. Возмущение нарастает все сильнее. Конечно, причин для этого немало, видит Бог — в стране много несправедливости. Народ разочарован в своих правителях. Я часто думаю, как долго это может продолжаться. Теперь не безопасно бывать одному в деревне, если ты не одет, как крестьянин. Раньше такого никогда не было.
— Чем же все это кончится?
— Чтобы узнать это, дорогая мадемуазель, нам придется ждать, и боюсь, не очень долго.
Подъезжая к замку, мы услышали топот копыт и увидели всадника, движущегося нам навстречу. Это был высокий, скромно одетый мужчина без парика на рыжей шевелюре.
— Это Люсьен Дюбуа! — воскликнул Леон. — Люсьен, друг мой, рад тебя видеть!
Всадник натянул поводья и снял шляпу, завидев меня. Леон представил меня, как мадемуазель Мэддокс, кузину графа, гостившую в замке.
Выразив удовольствие от встречи, Люсьен Дюбуа спросил, долго ли я здесь пробуду.
— Это зависит от обстоятельств, — ответила я.
— Мадемуазель — англичанка, но говорит на нашем языке, как француженка, — заметил Леон.
— Боюсь, что не вполне, — сказала я.
— Но вы и впрямь превосходно говорите, — похвалил меня мсье Дюбуа.
— Ты, конечно, приехал к сестре, — сказал Леон. — Надеюсь, останешься здесь на некоторое время?
— Как и в случае с мадемуазель, это зависит от обстоятельств.
— Вы уже встречались с мадам Легран, — обратился ко мне Леон. — Мсье Дюбуа — ее брат.
Я отметила некоторое сходство — броскую красоту, рыжие волосы, глаза, правда, не такие зеленые, как у сестры, но, возможно, он не владел искусством подчеркивать их цвет.
Меня интересовало, что думает мсье Дюбуа об отношениях его сестры с графом. Возможно, будучи французом, он считал их нормальными. Я цинично подумала, что знатность графа делала ситуацию приемлемой. Быть королевской любовницей почетно, а любовницей бедняка — постыдно. Я не могла принимать подобных различий, и если причина заключалась в моей незрелости и отсутствии реализма, то я радовалась этим качествам.
— Ну, надеюсь, мы скоро тебя увидим, — сказал Леон.
— Если мне не окажут честь, пригласив в замок, то можешь зайти к сестре, — ответил мсье Дюбуа. Кивнув нам, он поскакал прочь.
— Вот человек, недовольный жизнью, — промолвил Леон.
— Почему?
— Потому что, по его мнению, она обошлась с ним не так, как он того заслуживает. Впрочем, все неудачники в мире жалуются на судьбу.
— Вина лежит не в наших звездах, а в нас самих, как отметил наш национальный поэт.
— Таких, как он, здесь много, мадемуазель. Зависть — весьма распространенное чувство. Она является составной частью каждого из смертных грехов. Бедняга Люсьен! Он имеет повод для недовольства, и думаю, что никогда не простит семейству Фонтен-Делиб.
— А что они ему сделали?
— Не ему, а его отцу. Жан-Кристоф Дюбуа был заключен в Бастилию и умер там.
— Но по какой причине?
— Потому что графу — отцу теперешнего — приглянулась жена Жана-Кристофа, мать Люсьена и Габриель. Она была очень красивой женщиной. Габриель унаследовала ее внешность. Есть такая вещь, именуемая lettre de cachet[154]. Она могла быть приобретена влиятельными людьми, и с ее помощью они были в состоянии отправить своих врагов в тюрьму. Жертвы никогда не узнавали причины их заключения. Lettre было достаточно, чтобы засадить их туда. Это просто чудовищно! Сами слова lettre de cachet могут посеять ужас в чьем угодно сердце. Возражать бесполезно. Графы де Фонтен-Делиб, разумеется, всегда пользовались влиянием в придворных кругах и парламенте. Могущество их велико. Отец нынешнего графа пожелал эту женщину, ее муж возражал и намеревался увезти ее. Затем однажды ночью к нему в дом прибыл курьер, имевший при себе lettre de cachet. Больше Жана-Кристофа никогда не видели.
— Какая жестокость!
— Да, мы живем в жестокое время. Поэтому люди и намерены изменить его.
— И они это сделают?
— Чтобы исправить ошибки столетий, требуется больше, чем несколько недель. У Жана-Кристофа были сын и дочь. Граф умер спустя три года после того, как сделал жену Жана-Кристофа своей любовницей, и хозяином замка стал теперешний граф, Шарль-Огюст. Габриель была молодой вдовой восемнадцати лет. Она пришла просить за отца. Шарля-Опоста поразила ее красота. Он был молод и впечатлителен. Но оказалось слишком поздно — Жан-Кристоф умер в тюрьме, не дождавшись приказа об освобождении. Как бы то ни было, Шарль-Огюст влюбился в Габриель, и спустя год после их встречи она родила Этьена.
— Какие, однако, драмы окружают замок!
— Там, где присутствуют графы де Фонтен-Делиб, всегда происходят драмы.
— Габриель, по крайней мере, простила несправедливость, причиненную ее отцу?
— Да, но Люсьен — другое дело. Я часто думаю, что он лелеет мстительные замыслы.
Когда мы подъезжали к замку, я не могла отогнать мысли о несчастном, которого безжалостно обрекли на окончание жизни в тюрьме лишь потому, что кто-то пожелал убрать его с дороги. Мне казалось, что атмосфера интриги и драмы, царящая в замке, начинает сгущаться вокруг меня.