Смертельно бледная Эмили встала и бросила на меня ненавидящий взгляд.
— Когда-нибудь все будет по-другому. В один прекрасный день мы сможем отомстить таким, как вы! Вскоре я увижу вас болтающимися на фонарях!
Она удалилась, высоко подняв голову. От ее слов у меня мороз пробежал по коже. Победное торжество моментально исчезло. От страха я даже забыла посмотреть, следует ли за мной человек в темном парике.
Глава третья
Атмосфера в семье несколько изменилась, что, очевидно, было неизбежным после признания Марго. Она пыталась быть такой же веселой, как прежде, но ей это не удавалось, а Робер казался подавленным. Несомненно, это явилось для него ударом.
Марго была очень ласкова с мужем, и Робер, конечно, ценил это, но я видела, как он смотрит на Шарло, словно не в силах поверить истории его появления на свет.
— Ничего, он привыкнет к этой мысли, — успокаивала меня Иветт, — а так как об этом уже известно стольким бессовестным людям, то кто-нибудь из них так или иначе все ему рассказал бы. Хорошо, что Робер узнал об этом от Маргерит. Он славный молодой человек, а ей повезло с мужем, в отличие от ее матери…
Это снова привело нас к Урсуле, и так как я была не в силах удержаться от предложенной темы, то устремилась на поиски новых открытий.
— Урсула ведь почти все время оставалась у себя в комнате, — сказала я. — Что думали об этом люди? Ведь в замке, наверное, часто бывали приемы?
— Разумеется, и сначала Урсула выходила к гостям. Сперва они с графом изображали любящую пару, но потом она все чаще стала ссылаться на недомогание. Конечно, Урсула очень ослабла после родов и уже так и не смогла поправиться полностью.
— Но она возвела свои болезни в культ, не так ли?
— Да, конечно. Иногда Урсула вела себя совсем по-детски. Когда происходил прием, которого она хотела избежать, то ей достаточно было сказать: «О, как у меня болит голова!» А Ну-Ну тут же предлагала: «Я дам тебе болеутоляющее или сок майорана». Но Урсула качала головой и отвечала: «Нет, Ну-Ну, я не хочу твоих настоек. Я просто посижу с тобой, и голова пройдет». Разумеется, Ну-Ну нравилось думать, что ее малышке становится легче от одного присутствия старой няни. Но я начала понимать, что многие свои болезни Урсула выдумывала для оправдания. Мы обе так ненавидели графа, что всегда бросались ей на выручку и говорили ему, что графиня плохо себя чувствует, и лучше ей остаться у себя.
— Придумывать себе болезни — опасное занятие, — заметила я. — Вы притворяетесь больной, чтобы избежать чего-нибудь, а потом начинаете понимать, что и вправду больны.
— Может и так. С годами Урсула действительно превратилась в инвалида, хотя вроде бы у нее не было никаких серьезных недугов. Граф презирал ее, считая симулянткой, кем она в какой-то степени и была. И все же мне казалось, что она в самом деле больна, только не теми болезнями, на которые жалуется. Урсула почти перестала выходить из комнаты, прячась от мужа на диване и в шезлонге.
— Так можно ли порицать графа за измены?
— Можно! — свирепо заявила Иветт. — Мне известно побольше вашего.
Некоторое время мы молчали.
— Когда-нибудь… — заговорила Иветт, но не кончила фразу. — Неважно.
— Но что вы хотели сказать?
— Я храню все письма Урсулы, — ответила она. — Более шести лет она писала мне регулярно раз в неделю, давая выход своим чувствам. Она просто излагала мысли на бумаге. Для меня это было все равно, что говорить с ней. Иногда я получала одновременно несколько писем. Урсула обычно нумеровала их, чтобы я читала по порядку.
Следующие ее слова испугали меня.
— Из ее писем я узнала о вас. Она сообщила мне о вашем приезде в замок и о том, какое впечатление вы производите на графа… а он на вас.
— Я не знала, что Урсула настолько осведомлена обо мне.
— Хотя она почти не выходила из комнаты, ей было известно, что происходит в замке.
— И что же она писала обо мне?
Иветт молчала.
В Грасвиль прибыл курьер от графа. Он привез письма графу де Грасвилю, Марго и мне.
Я взяла письмо к себе в спальню, чтобы прочесть его в одиночестве.
«Моя любимая!
Я очень доволен, что Вы в Грасвиле, и хочу, чтобы Вы оставались там, пока я не приеду или не пришлю за Вами. Не знаю, когда это произойдет, но можете не сомневаться, что я не буду терять времени и осуществлю это, как только представится возможность. Ситуация в Париже быстро ухудшается. Уже были волнения, и около лавок хозяева установили баррикады. По улицам маршируют толпы с трехцветными флагами. Герои дня — Неккер и герцог Орлеанский, но завтра их могут сменить другие. Перемен можно ожидать в любой момент. Иногда мне хотелось бы посмотреть, что будет делать герцог Орлеанский во время столкновения короля и аристократии с Дантоном[176], Демуленом[177] и прочими. Наверное, вообразит, что его провозгласят королем. Но, по-моему, не будет ни монархии, ни короля. А коронованный король останется таковым до самой смерти.
Моя дорогая Минель, как бы я хотел, чтобы Вы были здесь, и я мог бы поговорить обо всем этом с Вами. Единственное, что поддерживает меня в этом мрачном мире, — надежда на то, что Вы и я когда-нибудь будем вместе.
Шарль-Огюст.»
Я перечитывала письмо снова и снова, сияя от счастья. В эти минуты ничего, что бы я ни услышала о графе, не могло изменить мои чувства к нему.
В тот вечер я легла рано. Ужин прошел в молчании. Грасвили mere[178] и pere[179] были явно расстроены известиями из Парижа. Бывали времена, когда тревожная атмосфера ощущалась даже здесь. Робер тоже стал невесел. Трудно было ожидать от него особой радости по поводу открытия, что у его жены до брака родился незаконный ребенок. Требовалось время, чтобы привыкнуть к этой мысли. На Марго всегда удручающе действовали разговоры с отцом и письма от него. Меня интересовало, что он ей написал.
Когда я причесывалась за туалетным столиком, в дверь постучали, и после приглашения войти в комнате появилась Иветт с пачкой бумаг в руке.
— Надеюсь, я не помешала? — спросила она.
— Конечно, нет.
— Я хочу показать вам кое-что. Я долго ломала голову, стоит ли это делать, но решила, что да.
Прежде чем Иветт сообщила мне, что она держит в руке, я уже это знала.
— Письма Урсулы! — воскликнула я.
— Последние, которые я получила, — ответила Иветт. — Она, должно быть, написала их за несколько дней до смерти. Фактически они пришли ко мне в тот день, когда ее не стало. Их привез курьер, и ни он, ни я еще не знали о происшедшем.
— Почему вы решили показать их мне?
— Потому что, по-моему, в них есть кое-что, что вам следовало бы знать.
Я опустила глаза. Иветт, очевидно, стало известно, что сегодня пришли письма от графа, и одно из них предназначалось мне.
— Если вы хотите, чтобы я их прочла… — начала я.
— Думаю, вам стоит это сделать. Доброй ночи.
Иветт положила пачку на туалетный столик и вышла.
Я зажгла три свечи в канделябре у кровати и легла в постель. Опираясь на подушки, я развернула три письма. Они были пронумерованы.
Мне не хотелось читать письма, так как они были адресованы не мне, и я чувствовала, что сую нос в чужие дела. Од-1ако я честно призналась себе, что хочу знать все об Урсуле, и что моя неохота вызвана, главным образом, не щепетильностью, а боязнью обнаружить что-либо ужасное о графе.
Я развернула первое письмо.
«Моя дорогая Иветт!
С каким удовольствием я тебе пишу! Ты знаешь, что наша переписка меня очень утешает. Читая твои письма, я словно говорю с тобой, а ведь я всегда рассказывала тебе обо всем.
Жизнь идет, как прежде. Ну-Ну приносит мне завтрак, отодвигает занавесы, убеждается, что солнце меня не беспокоит, и что я как следует укрыта одеялом от сквозняка Впрочем, никаких сквозняков в моей комнате она никогда не допускает. Маргерит вернулась после долгого пребывания за границей в сопровождении особы, именуемой кузиной, что, разумеется, не соответствует действительности. Это его очередное увлечение, правда, он прежде никогда не представлял их, как кузин. Она англичанка, Маргерит познакомилась с ней, живя в Англии. Ее представили мне. Высокая миловидная девушка с красивыми густыми волосами и голубыми глазами несколько необычного оттенка; выглядит независимой и ни в коей мере не легкомысленной. Я даже удивлена — она совсем не его тип. Я наблюдала за ней, когда она гуляла в саду с Маргерит. О людях всегда узнаешь многое, когда они не подозревают, что за ними следят. Он явно изменился. Мне внезапно пришло в голову, что на сей раз это может оказаться серьезным.
Вчера у меня произошел необычный приступ боли. Ну-Ну устроила панику и стала пичкать меня настойками омелы. Она все время пристает ко мне со своими травами и отварами. Я уже раз шестьсот слышала, как друиды[180] называли то или иное растение, как они считали, что оно может исцелить все недуги и даже обеспечить бессмертие. Как бы то ни было, лекарство Ну-Ну успокоило боль, и я проспала почти весь день.
Его я не видела около недели. Думаю, что скоро он нанесет мне визит. Меня удивляет, что он считает это своим долгом. Я боюсь его посещений, и думаю, что отказ от них не был бы для него потерей.
Но хочу тебе сказать, что на сей раз он держался по-иному. Обычно он сидит на стуле, не отрывая глаз от часов. Я знаю, что он считает время, которое должен провести у меня. Свое презрение он просто не в состоянии скрыть. Оно заметно во всем — в его взгляде, голосе, позе.
Ну-Ну рассказала ему о моем приступе боли. Ты знаешь, что она всегда винит его во всем. Если я порежу палец, то Ну-Ну найдет способ представить происшедшее, будто в этом виноват он. Но теперь мне показалось, что я вижу в его глазах какую-то странную задумчивость.