К середине дня полк вернулся на то самое место, где впервые останавливался утром. Окружающая природа уже не казалась юноше зловещей. Он привык к ней, сроднился с нею.
Однако, когда их погнали дальше, им снова овладели тревожные мысли о тупости и неспособности командования, но на этот раз он стойко отмахнулся от них. Его собственная проблема причиняла ему достаточно беспокойств; с горя он решил, что тупость — не такая уж большая беда.
Он даже подумал, что неплохо бы сразу получить смертельную рану и больше ни о чем не тревожиться. Поглядев краешком глаза на смерть, он увидел в ней только умиротворение и какую-то долю секунды страшно удивлялся, как это он мог так волноваться из-за того, что его убьют. Он умрет и очутится в таком месте, где его оценят. Смешно было бы рассчитывать, что люди вроде того лейтенанта поймут глубину и утонченность его чувств. Чтобы найти понимание, ему нужно умереть.
Треск одиночных выстрелов превратился теперь в долгий, неумолкающий гул. С ним сливались приглушенные далью вопли наступающих. Потом заговорили орудия.
Тотчас же вслед за этим юноша увидел бегущих стрелков. Им вдогонку неслось щелканье ружейных выстрелов. Потом замелькали жгучие зловещие вспышки. С медлительной наглостью поползли над полем клубы дыма, похожие на любопытствующих призраков. Гул все нарастал — казалось, где-то вблизи грохочет поезд.
Бригада, двигавшаяся впереди и справа от них, с оглушительным ревом бросилась в атаку. Впечатление было такое, что она взорвалась. Пробежав немного, она залегла перед какой-то преградой, такой длинной и серой, что с первого взгляда нельзя было разобрать, стена это или дым.
Юноша смотрел как зачарованный, забыв о своем превосходном намерении поскорей получить смертельную рану. Глаза его, округлившись, жадно впились в картину сражения, рот приоткрылся.
Вдруг чья-то тяжелая, словно налитая скорбью, рука легла ему на плечо. Выведенный из экстаза, в который его привело созерцание, юноша обернулся и увидел горластого.
— Слушай, старик, это мой первый бой и последний, — с мрачной торжественностью сказал тот. Лицо его побледнело, девичьи губы дрожали.
— Ты что? — удивленно пробормотал юноша.
— Старик, это мой первый бой и последний, — повторил горластый. — Чует мое сердце…
— Что?
— Мне отсюда живым не выйти, и я хочу… хочу, чтобы ты отдал это… моим родителям… — Судорожно всхлипнув от жалости к себе, он протянул юноше пакетик в желтой оберточной бумаге.
— Какого дьявола… — начал юноша, но горластый посмотрел на него потусторонним взглядом, пророчески взмахнул обмякшей рукой и отвернулся.
Глава IV
Бригада остановилась на опушке рощи. Припав к земле между стволами, люди беспокойно держали под прицелом дальние поля. Они щурились, пытаясь разглядеть, что происходит за пеленой дыма.
Оттуда выбегали солдаты. Размахивая руками, они выкрикивали новости.
Юноша и его товарищи внимательно смотрели и слушали, ни на минуту не переставая работать языками и передавать соседям слухи о ходе боя. Они мусолили эти россказни, которые, как птицы, залетели к ним из неведомых краев.
— Говорят, Перри отступил с большими потерями.
— Да, Кэррот дал тягу в госпиталь. Заявил, что болен. Ротой «Г» теперь командует этот молодчина лейтенант. Ребята говорят, что если Кэррот вернется к ним, они просто сбегут. Они и раньше знали, что он отъявленный…
— Батарея Хэнниса захвачена.
— Ничего подобного. Я сам четверть часа назад видел ее на левом фланге.
— Но…
— Генерал объявил, что будет самолично командовать триста четвертым, когда мы пойдем в наступление, и еще сказал, что мы будем драться, как ни один полк еще не дрался.
— Говорят, нам досталось на левом фланге. Говорят, они прижали нас к болоту и захватили батарею Хэнниса.
— Враки! Батарея Хэнниса только что была здесь.
— Этот молодой Хэзбрук — офицер хоть куда! Не побоится и черта.
— Я встретил парня из сто сорок восьмого Мэнского, так он говорит, что их бригада добрых четыре часа сдерживала всю неприятельскую армию у заставы и уложила пять тысяч. Он говорит, еще одно такое дело — и войне конец.
— Билл тоже не испугался. Не на такого напали. Не так-то легко его напугать. Просто он обозлился. Когда этот парень наступил ему на руку, он вскочил и заорал, что готов пожертвовать рукой ради отечества, но не позволит всякой деревенщине ходить по ней. Наплевал на бой и отправился в госпиталь. У него три пальца размозжены. Этот вонючий доктор хотел было их ампутировать, но Билл, говорят, такой поднял крик — только держись. Парень что надо!
Грохот на переднем крае превратился в оглушительный рев. Юноша и его товарищи, оцепенев, умолкли. Впереди, в дыму, негодующе трепетало знамя. Вокруг него метались расплывчатые силуэты. По полю прокатился бурный людской поток. Диким галопом проскакала на другую позицию батарея, раскидав во все стороны бегущих.
Снаряд, визжа как адский дух, пролетел над припавшими к траве солдатами резерва. Он разорвался в роще и взметнул алое пламя и бурую землю. Людей обдало дождем из хвои.
Среди ветвей начали со свистом проноситься пули. Посыпались сучки и листья. Казалось, по деревьям гуляют тысячи невидимых топориков. Большинство солдат то и дело пригибали головы.
Ротному лейтенанту пуля угодила в ладонь. Он так забористо выругался, что по цепи солдат пронесся нервный смешок. Грубая брань офицера вернула их к обыденности. Они с облегчением перевели дух. Как будто все это происходило дома и лейтенант молотком стукнул себе по пальцам.
Он осторожно оттопырил руку, чтобы кровь не капала на штаны.
Ротный капитан, сунув саблю под мышку, вытащил носовой платок и перевязал рану лейтенанту. При этом они спорили, как правильнее накладывать повязку.
Боевое знамя вдали снова стало яростно метаться из стороны в сторону, словно пытаясь сбросить с себя какую-то непомерную тяжесть. Горизонтальные языки пламени прорезали клубящийся дым.
Оттуда выскочили люди и побежали по полю. С каждой секундой их становилось все больше — видимо, бежала целая часть. Знамя вдруг поникло, как бы сраженное насмерть. Потом бессильно упало на землю.
За дымовой стеной раздались исступленные вопли. Смутный набросок в ало-серых тонах превратился в отчетливую картину: беспорядочная толпа, несущаяся как табун необъезженных коней.
Старые, обстрелянные полки, стоявшие на флангах 304-го, начали глумиться над беглецами. К страстному напеву пуль и адскому визгу снарядов присоединились громкий свист и обрывки издевательских советов насчет того, куда лучше всего спрятаться.
Но волонтеры замерли от ужаса. «Боже! Полк Сондерса разбит!» — прошептал кто-то над ухом юноши. Они отползли назад и прижались к земле, словно боясь, что их снесет волной.
Юноша метнул взгляд на синие цепи своего полка. Лица людей, видные ему в профиль, были неподвижны, словно высечены из камня, Он запомнил, что сержант-знаменосец стоял, расставив ноги, как будто ожидая, что его попытаются повалить на землю.
Снова к левому флангу бросилась толпа беглецов. Как беспомощные щепки, захваченные водоворотом, мелькали фигуры офицеров. Они били плашмя саблями, и свободной рукой молотили по головам, и ругались как грузчики.
Один офицер, ехавший верхом, пришел в такую ярость, что стал вести себя как капризный мальчишка. Он выражал свое возмущение головой, руками, ногами.
Другой офицер, командир бригады, все время налетал на людей, не переставая что-то орать. Шляпа слетела у него с головы, мундир перекосился. Он напоминал человека, который прямо с постели бросился тушить пожар. Копыта его коня не раз угрожали головам бегущих, но солдаты увертывались с неожиданным проворством. Они мчались, слепые и глухие ко всему. Их осыпали проклятиями, однако даже самая крепкая брань не доходила до их сознания.
Когда, грохот на секунду утихал, какой-нибудь ветеран-остряк отпускал невеселую шутку, но отступающие даже не замечали, что окружены зрителями.
На лицах обезумевших солдат еще лежал отсвет боя, и юноша почувствовал, что, будь он одним из них и владей он хоть сколько-нибудь своими ногами, даже силы небесные не удержали бы его от бегства.
Эти лица были отмечены страшной печатью войны. Бой в пороховом дыму как бы оставил свое изображение на бескровных щеках и в глазах, горящих одним неодолимым желанием спастись.
Эти беглецы, охваченные паникой, как стремительный поток, сметали на своем пути камни, кусты, людей. Резервные части держались из последних сил. Волонтеры то бледнели и преисполнялись решимости, то краснели и теряли мужество.
В разгаре этого безумия юноша все же успел принять решение. Многоголовое чудовище, обратившее в бегство другие полки, еще не появилось. Он хоть разок взглянет на него, а уж потом покажет, что умеет бегать не хуже самых быстроногих бегунов.
Глава V
Несколько минут они ждали. Юноше представилась улица его родного городка весной перед приездом бродячего цирка. Он вспомнил, как совсем еще малышом переступал от волнения ногами, готовясь броситься вслед за грязноватой леди на белой лошади или за оркестром, восседающим в облупленном фургоне. Он снова видел желтую дорогу, ряды ожидающих горожан, опрятные дома. Особенно отчетливо вспомнился ему старик, который сидел у дверей своей лавки на перевернутом ящике из-под галет и делал вид, что презирает подобные зрелища. Память юноши запечатлела тысячи отдельных штрихов, мельчайшие цветовые оттенки. Передний план был отмечен фигурой старика на ящике.
— Идут! — крикнул кто-то.
Солдаты задвигались, заговорили. Каждому хотелось, чтобы патроны, все до единого, были у него под рукой. Они старательно подтягивали и оправляли патронные сумки, как будто семьсот женщин занимались примеркой новых чепцов.
Долговязый, положив перед собой винтовку, вытащил из кармана красный носовой платок. Он начал завязывать его вокруг шеи и целиком углубился в это занятие, когда по рядам снова глухо прокатилось: