Прислушиваясь к реву, доносившемуся с холма, к глухому пульсирующему буханью где-то намного левее их позиций и к другим разнообразным, хотя и не таким громким звукам, летевшим со всех сторон, он вдруг понял, что бой идет и там, и там, и там — повсюду. А он-то думал, что сражение разыгрывается у него под носом!
Он взглянул на небо и был потрясен его чистой синевой, потрясен солнцем, бросающим лучи на деревья и поля. Как странно, что природа продолжает свое мирное, залитое золотым светом существование, когда кругом творится так много зла!
Глава VI
Юноша опомнился не сразу. Лишь постепенно он снова обрел возможность смотреть на себя со стороны. Несколько секунд он оглядывал себя с таким удивлением, словно никогда прежде не видел. Он подобрал с земли кепи, повел плечами, расправляя мундир, и, став на колени, завязал шнурки башмака. Потом задумчиво вытер потное лицо.
Вот оно и кончилось. Великое испытание пройдено. Багровые ужасы войны преодолены.
Он был беспредельно доволен собой. Жизнь представлялась ему необычайно приятной. Как бы отделившись от себя, он созерцал стычку, в которой принял участие. Так сражаться мог только настоящий мужчина.
Он молодчина, он дорос до тех идеалов, которые прежде казались ему недостижимыми. Юноша улыбнулся, бесконечно признательный судьбе.
Он был полон благоволения и нежности к товарищам.
— Ну и жарища! — приветливо обратился он к солдату, который из всех сил тер взмокшее лицо рукавом мундира.
— Жарища здоровая, — добродушно ухмыльнулся тот. — Отродясь не бывал в таком пекле. — Он с наслаждением растянулся на земле. — Так-то, брат. Надеюсь, следующая схватка будет после дождичка в четверг.
Юноша обменялся рукопожатиями и прочувствованными словами с людьми, раньше знакомыми лишь по виду, а ныне связанными с ним кровными узами. Он помог товарищу, который ругался на чем свет стоит, перевязать раненую голень.
Внезапно по рядам пронесся изумленный возглас: «Они снова идут! Снова идут!» Солдат, разлегшийся на земле, вскочил с восклицанием: «Черт!»
Юноша мгновенно обернулся к полю. Он увидел, что из дальнего леса выскакивают бесчисленные фигурки. Наклоненное знамя опять неслось вперед.
Снаряды, совсем было переставшие беспокоить полк, снова проносились над головами, разрываясь в траве или среди ветвей. Казалось, это распускаются невиданные, смертоносные цветы войны.
Солдаты вздыхали. Глаза их потускнели, перепачканные лица выражали глубокое уныние. Медлительные, неповоротливые, они хмуро следили за несущимися в атаку врагами. Изнуренные рабы в храме бога войны, они роптали на своего свирепого повелителя и ворчливо жаловались друг другу: «Ну, это уж слишком! Какого дьявола нам не шлют подкреплений?», «Что ж, выходит, нам и вторую атаку придется отбивать? Я вовсе не собираюсь воевать с целой армией мятежников, будь они прокляты!»
Кто-то жалобно простонал:
— Экая досада, что меня угораздило наступить на руку Биллу Смизерсу! Лучше бы он наступил на мою!
Болезненно морщась, полк готовился к обороне; его затекшие суставы хрустели.
Юноша смотрел во все глаза. «Не может это повториться», — думал он. Он ждал чего-то, будто надеясь, что неприятель остановится, принесет извинения и с поклоном ретируется. Должно быть, это какое-то недоразумение!
Но вскоре на флангах завязалась перестрелка. Вслед за горизонтальными языками огня появлялись толстые клубы дыма, которые, пометавшись и покружившись в безветренном воздухе у самой земли, уплывали сквозь ряды солдат, как сквозь ворота. На солнце они были грязно-желтого цвета, в тени — мертвенно-синего. Порою знамя совсем скрывалось за этой завесой, но чаще оно ярко сверкало в солнечных лучах.
Глаза у юноши стали похожи на глаза измученной клячи. Его шея нервически подергивалась, мышцы онемели и обессилели, руки казались такими большими и неловкими, словно на них были надеты невидимые варежки. Колени его обмякли.
Он вспомнил, как перед началом канонады товарищи кричали: «Ну, это слишком! Какого дьявола нам не шлют подкреплений? Я вовсе не собираюсь воевать с целой армией мятежников, будь они прокляты!»
Невольно он стал преувеличивать выдержку, искусство и отвагу наступающих. Измотанный до предела, он был потрясен их упорством. Должно быть, это не люди, а какие-то стальные машины. Тяжкое дело — отражать натиск таких чудовищ, а отражать его придется, пожалуй, до самого захода солнца.
Он медленно поднял винтовку и, окинув взглядом голе, усеянное солдатами, выстрелил в быстро приближающуюся гроздь фигурок. Потом снова опустил ее и стал всматриваться в затянутую дымом даль. Он обратил внимание на то, что вид этого поля, по которому сломя голову бежали вопящие люди, все время меняется.
Юноше они казались страшными драконами. У него отнялись ноги, словно к нему ползло багряно-зеленое чудовище. Он застыл на месте, и поза его выражала ужас и напряженное ожидание. Он как бы закрыл глаза в ожидании, что его вот-вот сожрут.
Его сосед, до сих пор лихорадочно стрелявший, внезапно вскрикнул и стал удирать. Увидев это, какой-то парнишка, лицо которого минуту назад светилось восторженным мужеством и величавой самоотверженностью, мгновенно превратился в жалкого труса. Он побледнел, как бледнеет человек, который в ночном мраке вдруг замечает, что стоит на краю пропасти. У него словно пелена спала с глаз. Он тоже бросил винтовку и побежал. Судя по его лицу, ему не было стыдно. Он улепетывал, как заяц.
Еще несколько человек нырнули в дымовую завесу. Выведенный этим из столбняка, юноша оглянулся с таким чувством, как будто весь полк ушел, оставив его одного на произвол судьбы. Он увидел несколько бегущих теней.
Он взвыл от страха и закружился на одном месте, на секунду уподобившись в этом хаосе звуков пресловутой курице: он не знал, куда бежать от опасности. Гибель грозила отовсюду.
Потом огромными прыжками он помчался в сторону тыла. Винтовку и кепи он потерял. Ветер раздувал его расстегнутый мундир. Клапан патронной сумки, не переставая, хлопал, манерка на тонком шнурке била его по спине. На лице отражался ужас, рожденный тем, что нарисовало ему воображение.
К нему бросился, бранясь, лейтенант. Юноша успел заметить, что тот, побагровев от ярости, замахнулся на него саблей. На секунду он удивился, что в таких обстоятельствах этот странный лейтенант может думать о всяких пустяках, и тут же забыл о нем.
Он бежал, как слепой. Несколько раз он падал, а один раз так стукнулся плечом о дерево, что со всего размаха грохнулся на землю.
Стоило ему повернуться спиной к месту, где шло сражение, как страхи его удесятерились. Смерть, готовая вонзиться между лопаток, была куда ужаснее, чем смерть, которая целилась в лоб. Вспоминая об этом потом, он пришел к выводу, что лучше уж видеть то, чего боишься, чем только слышать. Звуки, доносившиеся с поля боя, были как камни: ему чудилось, что они собьют его с ног.
Юноша смешался с толпой других беглецов. Он смутно различал людей справа и слева от себя, слышал за собой их шаги. Казалось, бежит весь полк, подгоняемый зловещими взрывами.
Этот топот ног сзади немного успокаивал его. Он смутно верил, что смерть сперва настигает тех, кто ближе к ней, что драконы начнут свое пиршество с отставших. Им владел безумный азарт бегуна, который любой ценой хочет сохранить за собою первенство. Это было состязание на быстроту бега.
Выскочив первым на поляну, он оказался в зоне разрыва снарядов. Они перелетали через его голову, протяжно и пронзительно воя. Юноше чудилось, что у этих воющих штук зубастые, насмешливо оскаленные пасти. Один снаряд взорвался прямо перед ним, и синевато-багровое пламя преградило юноше путь. Он пополз, но потом опять вскочил и опрометью бросился в кустарник.
Совсем близко он увидел стреляющую батарею и поразился, обнаружив, что орудийная прислуга ведет себя совершенно спокойно, словно не замечая приближающейся гибели. Батарея вступила в состязание с едва различимым противником, и артиллеристы были в восторге от меткости своей стрельбы. Они все время просительно наклонялись к пушкам. Со стороны казалось, что они похлопывают их по спинам и ободряют словами. Голоса флегматичных и бесстрашных пушек были полны упрямой отваги.
Сдержанный энтузиазм владел этими искусными артиллеристами. Они то и дело бросали взгляды в сторону окутанного дымом холма, откуда вела по ним огонь вражеская батарея. Юноша на бегу пожалел их. Педантичные идиоты! Машиноподобные болваны! Когда пехота выскочит из лесу и сметет их, они поймут всю бессмысленность своей теперешней радости оттого, что им удается с такой точностью попадать в расположение неприятельской батареи.
В его память врезалось лицо молодого всадника, который так самозабвенно хлестал брыкающегося коня, как будто объезжал его на мирной ферме. Юноша не сомневался, что перед ним обреченный человек.
Жалел он и орудия, шестерых верных друзей, смело стоящих друг подле друга.
Он встретил бригаду, идущую на выручку к своим попавшим в беду товарищам. Взобравшись на холмик, он увидел оттуда, как стройно движутся люди, не теряя равнения на ухабистой дороге. Над синевой рядов поблескивала сталь, реяли яркие знамена. Что-то кричали офицеры.
Это зрелище тоже повергло его в изумление. Бригада бодро шагала прямо в адскую пасть бога войны. Что же это за люди — необыкновенные герои или ничего не понимающие дураки?
Орудийная прислуга засуетилась — батарея получила какой-то срочный приказ. Офицер на вздыбленном коне махал руками как сумасшедший. Из тыла прискакали ездовые, повернули орудия, и батарея умчалась. Пушки, свесив носы, ворчали и хмыкали, напоминая храбрых, но неповоротливых людей, протестующих против спешки.
Страшные звуки остались позади, и юноша замедлил шаг.
Так он шел, пока не увидел дивизионного генерала на лошади, которая прядала ушами, с любопытством прислушиваясь к далеким отголоскам боя. Желтая лакированная кожа седла и уздечки ослепительно сверкала. Человек, сидевший на великолепном скакуне, казался серым, как мышь.