Солдаты, продолжавшие бежать во весь дух, как будто потеряли рассудок. Они остервенело рвались вперед с нестройным, диким, самозабвенным ревом, который мог бы воодушевить и невозмутимого стоика и безнадежного тупицу. Охваченные неистовым порывом, они способны были сокрушить гранит и бронзу. Люди, одержимые подобным безумием, забывают, что такое страх; они не боятся смерти, они глухи и слепы к собственной судьбе. Эта вспышка самоотречения непродолжительна, но великолепна. Потому-то, быть может, впоследствии юноша никак не мог понять, что именно побудило его броситься в атаку.
Но постепенно этот стремительный бег поглотил энергию солдат. Вожаки, словно сговорившись, замедлили шаг. Залпы ружейного огня действовали на них, как встречный ветер. Полк тяжело и хрипло дышал. Оказавшись среди бесстрастных деревьев, он дрогнул, заколебался. Вглядываясь вдаль, солдаты ждали, чтобы завеса дыма приподнялась и открыла им, что за ней происходит. Их дыхание, их силы были исчерпаны; к ним вернулась осторожность. Они снова стали обыкновенными людьми.
Юноше чудилось, что он пробежал бог весть сколько миль и попал в новую, неведомую страну.
Как только атака захлебнулась, возмущенная трескотня ружейной стрельбы превратилась в неумолчный рев. С вершины невысокого холма низко летели, издавая нечеловеческий свист, плевки желтого огня, стлались длинные ровные лоскутья дыма.
Теперь, стоя на месте, солдаты увидели, как, вскрикивая и охая, падают их товарищи. Несколько человек, безмолвных или слабо стонущих, лежало на земле. Люди застыли, бессильно опустив ружья и глядя, как редеют их ряды. Они были ошеломлены, подавлены. Вид убитых и раненых парализовал их, как бы сковал роковыми чарами. Бессмысленно оглядываясь, они переводили глаза с одного трупа на другой. Странная неподвижность и странное молчание затягивались.
Вдруг, покрывая треск выстрелов, раздался голос лейтенанта. Его совсем еще юное лицо потемнело от гнева.
— Вперед, болваны! — орал он, расталкивая солдат. — Вперед! Здесь нельзя стоять! Бегите вперед! — Он крикнул еще что-то, уже совершенно неразборчивое.
Лейтенант, пробежав несколько шагов, оглянулся на своих людей. «Вперед!» — звал он. Они смотрели на него тупыми, непонимающими глазами. Ему пришлось вернуться. Стоя спиной к неприятелю, он изрыгал в лицо солдатам чудовищную брань. Все его тело вздрагивало от этих сокрушительных проклятий. Он нанизывал ругательства с такой же легкостью, с какой девушка нанизывает бусинки.
Друг юноши очнулся первым. Немного пробежав, он упал на колени и яростно выстрелил в упорствующий лес. Это вывело людей из оцепенения. Они перестали жаться друг к другу, как овцы. Внезапно они вспомнили, что у них есть оружие, и начали стрелять. Подгоняемые офицерами, они снова зашагали. Точно повозка, застрявшая в глинистой грязи, полк медленно и неохотно сдвинулся с места. То и дело люди останавливались, стреляли, перезаряжали ружья и снова осторожно пробирались от дерева к дереву.
По мере их продвижения огонь противника все усиливался, пока не стало казаться, что дальнейший путь полностью прегражден узкими прыгающими язычками. Солдаты смутно видели порой, что справа противник зловеще стягивает войска. Но постепенно дым от выстрелов сгустился в такие темные клубы, что полк с трудом разбирал, в какую сторону идти. Пробираясь сквозь очередную колеблющуюся завесу, юноша всякий раз спрашивал себя, что его ждет, когда он вырвется из нее.
Все же солдаты продолжали брести, пока не подошли к поляне, за которой залегли смертоносные цепи врагов. Тут они остановились, прячась за деревья, цепляясь за стволы так, словно им грозил водяной вал. В их глазах застыл недоуменный ужас: неужели это светопреставление началось из-за них? Шквальный огонь насмешливо подчеркивал их значительность. Люди явно забыли, что пришли сюда собственными ногами: их словно притащили волоком. Они стали похожи на животных, не способных в решающую минуту осмыслить, каковы были те мощные причины, которые побудили их к действию. Многие вообще перестали что-либо понимать.
Стоило им остановиться, как лейтенант опять начал выкрикивать проклятия. Не обращая внимания на злобные угрозы пуль, он уговаривал, распекал, осыпал бранью. Его пухлый, сохранивший детские очертания рот уродливо растягивался и дергался. Он поминал всех богов, каких только мог придумать.
Вдруг лейтенант схватил юношу за локоть.
— Вперед, ты, болван! — заорал он. — Вперед! Если мы будем здесь болтаться, нас всех перебьют! Перебежим через эту поляну, а там… — Конец фразы утонул в буйном потоке ругательств.
Юноша протянул руку.
— Через эту? — Рот его искривился в гримасе сомнения и боязни.
— Ну да! Только перебежать через поляну. Нельзя болтаться здесь! — взвизгнул лейтенант. Он вплотную приблизил лицо к лицу юноши и взмахнул перевязанной рукой. — Вперед! — Словно собираясь бороться с ним, он крепко обхватил его. Казалось, он готов тащить его в атаку за ухо.
Внезапно солдатом овладел неудержимый гнев. Он вырвался и оттолкнул офицера.
— Тогда покажите пример! — вызывающе крикнул он.
Они побежали вдоль цепи. Друг юноши бросился за ними. Остановившись перед знаменосцем, все трое заорали:
— Вперед! Вперед! — Они приплясывали и вертелись, как дикари, которых пытают.
Покоряясь призыву, знамя склонило свое сверкающее полотнище и поплыло. Искалеченный полк, мгновение поколебавшись, издал долгий жалобный вопль и снова двинулся в путь.
Солдаты бежали беспорядочным стадом, состоявшим из горсти людей, брошенных кем-то в лицо неприятелю. Навстречу им сразу прыгнули желтые языки. Синий дым повис непроницаемой пеленой. Грохот стоял такой, что уши стали попросту бесполезны.
Юноша несся, как одержимый, надеясь добраться до леса раньше, чем его найдет пуля. Чтобы удобнее было бежать, он втянул голову, точно футболист, и даже опустил веки. Все расплывалось в его глазах, в уголках губ, пульсируя, пузырилась слюна.
Он неустанно подгонял себя, а тем временем сердце его наполнялось любовью, отчаянной нежностью к знамени, которое было совсем рядом с ним. Прекрасное, непробиваемое, оно было блистающим божеством, склоненным к нему с повелительным жестом, оно было алой и белой женщиной, ненавидящей и любящей, зовущей юношу голосом всех его надежд. И, веря в неуязвимость знамени, наделяя его магической силой, он старался держаться поближе к нему, словно оно защищало от пуль, и беззвучно, жалобно молил о спасении.
В разгаре этой скачки он увидел, что сержант-знаменосец вдруг отпрянул назад, словно его стукнули дубиной; колени его начали дрожать, он пошатнулся, но не упал.
Юноша, подскочив, схватил древко. В ту же секунду в древко с другой стороны вцепился друг юноши. Каждый тянул к себе, упрямо и яростно, но знаменосец и мертвый не хотел отдавать то, что было ему вверено. Эта жуткая схватка продолжалась несколько мгновений. Мертвец, весь скрючившись, с нелепым, страшным упорством не выпускал древка.
Через секунду все было кончено. Когда живые с бешенством вырвали знамя у мертвеца, он, склонив голову, начал падать вперед. Его костенеющая рука высоко взлетела и, негодуя, упала на плечо не успевшего отстраниться друга юноши.
Глава XX
Когда, не выпуская из рук знамени, друзья оглянулись, перед ними был уже не полк, а жалкая толпа людей, понуро бредущих назад. Солдаты, которые бросились в атаку со стремительностью снарядов, уже израсходовали всю энергию. Они отступали, хотя и медленно, полуобернувшись к рычащему лесу и стреляя из раскаленных винтовок. Офицеры, пытаясь остановить людей, истошно орали.
— Куда, к черту, вас несет? — с беспредельным презрением взвизгивал лейтенант, а рыжебородый офицер гудел громоподобным басом:
— Стреляйте в них! Стреляйте в них, будь они прокляты!
Противоречивые и неисполнимые приказы со всех сторон сыпались на головы солдат.
Юноша и его друг поспорили из-за знамени.
— Давай мне!
— Нет, я сам понесу!
Каждый втайне хотел, чтобы оно было у другого, однако считал долгом тянуть его к себе, демонстрируя таким образом свою готовность рисковать за него жизнью и впредь. Юноша грубо оттолкнул друга.
Солдаты отступили к бесстрастным деревьям. Там они задержались на секунду и дали залп по темным фигурам, кравшимся вслед за ними. Потом снова начали отступать, петляя среди стволов. Когда они добрались до первой поляны, их накрыл безжалостный шквальный огонь. Казалось, они окружены несметными полчищами врагов.
Оглушенные грохотом и утратившие мужество, люди двигались как во сне. Покорно и устало ссутулившись, они принимали град пуль. Стену головой не прошибешь, гранит не одолеешь. Нельзя победить непобедимое. Уверовав в это, они начали думать, что их предали. Они то и дело мрачно посматривали на офицеров, особенно на рыжебородого с громоподобным басом.
Все же в арьергарде отступающего полка была еще кучка людей, продолжавших упорно отстреливаться от наседающего неприятеля. Они, видимо, решили как можно больше досадить врагам. Чуть ли не последним в беспорядочной толпе шел молодой лейтенант, равнодушно подставляя неприятелю свою беззащитную спину. Его раненая рука висела, как плеть. Порой он забывал об этом и пытался подкрепить ругательство уничтожающим жестом. Боль становилась нестерпимой, и тогда проклятия достигали неслыханной силы.
Юноша брел неверными шагами, спотыкаясь и зорко оглядываясь. На лице его застыла оскорбленная и гневная гримаса. Он замышлял утонченно отомстить генералу, обозвавшему их погонщиками мулов, а теперь его план рухнул, мечты не осуществились. Погонщики, быстро уменьшаясь в числе, дрогнули, замешкались на полянке и поползли назад. Юноше их отступление казалось позорным бегством.
Его глаза, сверкая на прокопченном лице, с ненавистью обращались к врагам; но еще больше он ненавидел человека, который, не зная его, обозвал погонщиком мулов.
Ярость, знакомая каждому обманувшемуся в своих надеждах, овладела юношей, когда он понял, что полк так и не добился успеха, который заставил бы генерала ощутить хотя бы легкий укол совести. Этот хладнокровный генерал, равнодушно раздававший клички, восседая на коне, как памятник самому себе, был бы куда приятнее, будь он покойником, — думал юноша с такой горечью, что никак не мог изобрести достаточно уничтожающий ответ на замечание командира.