Увы, тем, кто меня захватил, эстетику фашистской филателии не растолкуешь. Такие люди, как они, вряд ли собирают марки – а что до неонацизма, то, по мнению большинства алжирских арабов, самое страшное преступление Гитлер совершил тогда, когда решил вплотную заняться евреями, а не французами. Мне вспоминается чувство разочарования и безысходности, которое я так часто испытывал в Форт-Тибериасе, читая этим придурковатым легионерам лекции по борьбе с повстанческим движением. Даже сейчас мне очень трудно объяснить людям, находящимся в этой комнате, почему «Сыны Верцингеторикса» представляют такую угрозу освободительному движению в Алжире. За прошедший год я отправил Тугрилу множество донесений по поводу «Сынов Верцингеторикса», и сейчас мне следовало бы разговаривать с ним, а не с этой шайкой дилетантов.
Набросив мне на шею гарроту, Нунурс помедлил, и я успел рявкнуть, как в лучшие времена на учебном плацу в Сен-Сире:
– Только без глупостей! Я – майор четвертой вилайи Армии национального освобождения. Это звание присвоил мне Командный совет Армии освобождения в Тунисе. Я требую, чтобы меня выслушали и допросили офицеры, равные или старшие по званию! Где полковник Тугрил? Только он должен решать, как я смогу наилучшим образом служить делу революции – погибнув или оставшись в живых!
Дослушав, Нунурс зарычал и затянул гарроту так, чтобы я больше ничего не сумел сказать. Но молодой человек, сидящий рядом со мной с другой стороны, плохо выбритый, в очках в стальной оправе, поднимает на Нунурса умоляющий взгляд:
– Наверное, прежде чем мы его убьем, он имеет право, по крайней мере, сделать признание.
– Да в чем тут признаваться?! – рычит Нунурс. – Ни наркоманов, ни гомиков я в своей ячейке не потерплю! Ну ладно, так и быть, осмотрите его, доктор, и скажите нам, наркоман он или нет?
– Вообще-то я еще не доктор – только студент, – говорит он мне с застенчивой улыбкой. Потом закатывает мне рукав рубашки. Прищелкивает языком.
– Ну конечно наркоман.
– Значит, я убью его! – рычит Нунурс.
– Сперва признание, – говорит «доктор», и остальные соглашаются.
– Так будет лучше.
Я уже совершенно спокоен. Шарада с удавкой на горле была разыграна только ради того, чтобы произвести впечатление или напугать меня. Ни того, ни другого не вышло. Я докладываю обстановку, слегка подредактировав донесение, поскольку считаю, что некоторые данные предназначены исключительно для ушей Тугрила. В заключение я предлагаю принять самые решительные меры против «Сынов Верцингеторикса». В частности, настаиваю на том, чтобы была выделена специальная группа для убийства Шанталь. Благодаря положению, занимаемому ею как в неофашистском союзе, так и в военной разведке, она представляет прямую угрозу для операций ФНО в городе Алжире и в Сахаре. То ли из-за слишком сжатого изложения фактов (хотя я говорю уже больше часа), то ли потому, что я утаил некоторые сведения, предназначенные, по-моему, исключительно для ушей Тугрила, не знаю, но товарищи недовольны моим докладом.
Разговор начинает «доктор». Сумев спасти меня от Нунурсовой петли, теперь он, похоже, полон решимости устроить судебное заседание.
– Значит, вы пустили в ход оружие и сбежали с совещания по безопасности?
– Да.
– А потом пустили в ход оружие и сбежали из Форт-Тибериаса?
– Да.
– Отлично! – Но при этом «доктор» прищелкивает языком.
Потом Нунурс басит мне в другое ухо:
– Вы убили этого ловкача, этого… Рауля?
– Кажется, да… Да… э-э, то есть, по-моему, он умер.
– Надо знать наверняка. Надо их всегда добивать. – И, выпустив из рук удавку, Нунурс сопровождает свои слова резким красноречивым жестом.
– А Зору – ее вы убили?
– Зору? Ах да, конечно убил.
Зачем я вру? Я отнюдь не уверен, что Рауль был при смерти, когда я выходил из квартиры, а что до Зоры, то ее я точно не убивал. Помню, я поблагодарил ее за одежду – излишнее проявление вежливости, – а когда уходил, она успокаивала перепуганного ребенка. И все-таки, почему же я не прикончил Рауля и Зору? Во время дознания происходит нечто такое… Я и раньше это замечал, когда разыгрывал шарады с допросом феллахов в Форт-Тибериасе: что-то заставляет допрашиваемого панически лгать, городить бессмыслицу, которая не помогает ему ни замести следы, ни ввести в заблуждение тех, кто захватил его в плен… Но я – то с какой стати вру? Быть может, я попросту считаю, что мои слушатели не заслуживают правды?
Следствие продолжается.
– А этих людей, – интересуется «доктор», – этих Эжена и Ивонну Дютуа тоже убили вы?
– Ну конечно! Я уверен, что завтра об этом сообщат в газетах.
Нунурс удовлетворенно рычит, но не все мои трудности позади. В комнате находятся еще двое, и они продолжают допрос. Судя по всему, это простые работяги, не исключено даже, что представители огромной армии городских безработных. Возможно, они просто хотят во всем разобраться. И все же в каждом их вопросе чувствуется скрытая угроза.
– Вы убили товарища аль-Хади?
– Да. У меня не было выбора. Это было необходимо для того, чтобы избежать разоблачения.
– Но в то же время вы утверждаете, что не прошло и суток после этого столь необходимого убийства, как вас все-таки разоблачили?
– Да.
– Это весьма прискорбно, согласны?
– Конечно.
– Капитан, вы неделю бродили по пустыне без пищи и воды?
– Нет, не так долго. Дня три, может, четыре. Точно не знаю. Какое-то время я был в бреду, а под конец потерял сознание.
– Но ведь вы бродили по пустыне с пулей в ноге? Вы очень выносливый человек.
– Да нет же! Вы не понимаете. Это произошло в конце, когда меня подобрали арабы.
– Ах да, вы же об этом упоминали, но скажите, почему этот бедуин прострелил вам ногу?
– Не знаю. Возможно, это был, как сказала Зора, несчастный случай.
– Выходит, вы верите тому, что сказала эта Зора? Вы действительно ничего не помните до того момента, как очнулись в квартире, принадлежавшей аль-Хади? И долго эта необыкновенная женщина держала вас взаперти?
Нунурс отпускает какое-то замечание по поводу жены аль-Хади, слишком быстро, чтобы я успел расслышать, и все смеются. Но я тоже смеюсь, чтобы выразить солидарность с коллективом. На самом же деле я очень раздражен. Этой пустой болтовней они ничего не добьются. Никакого впечатления они на меня не производят.
«Доктор», то есть еще не доктор, наклоняется ко мне:
– Смейтесь-смейтесь, все равно вы уже покойник.
– Мы еще не видали, как смеются покойники, – поддакивает жонглер.
– Вам следовало бы знать, – продолжает «доктор», – что удушение с помощью гарроты – процесс более длительный, чем казнь через повешение на эшафоте. Как правило, при казни с помощью гарроты смерть наступает от асфиксии. Хотя не исключено, что в Нунурсовых руках у вас сломается шея – если раньше не порвется шнурок. Я все время уговариваю Нунурса пользоваться струной от рояля, но он и слушать не хочет. Думаю, не ошибусь, если скажу, что даже после того, как сломается шея, вы еще минуту или полторы будете находиться в сознании. А потом хлынет наружу все содержимое вашего кишечника.
«Доктор» поворачивается, чтобы обратиться к остальным присутствующим:
– А он еще смеется и даже не пытается в чем-то нас убедить!
– Нет, пытаюсь, черт побери! Это вы не желаете ни в чем убеждаться!
– Ну что ж, попробуем еще раз. Вопросов очень много, уж не взыщите. Надеюсь, вы не в претензии?
– Мы должны во всем разобраться.
– Да. Эта женщина, Зора, держала вас взаперти по просьбе этих ваших друзей, Рауля и Шанталь, а они – члены организации «Сыны Верцингеторикса»?
– Насчет Рауля не знаю. Он… был… другом Шанталь. А Шанталь несомненно состоит в организации.
– Когда Рауль пришел на квартиру Зоры, вы втянули его в долгую полемику о коммунизме?
– Да, вернее сказать, это он меня втянул. Как я уже говорил, он пытался заставить меня отказаться от марксистских убеждений. Разумеется, это ему не удалось.
– Гм-гм. Вам следовало бы знать, товарищ, что все присутствующие в этой комнате – социалисты, но в первую очередь мы – алжирские националисты. Мы не являемся марксистами и не собираемся подчиняться приказам Москвы или Пекина.
– Спасибо, товарищ, за это важное разъяснение. Надеюсь… даже уверен, что, несмотря на это, мы с вами участвуем в совместной борьбе против гегемонии французского монополистического капитализма в Алжире.
– Гм-гм.
Похоже, присутствующие не очень-то довольны, и допрос возобновляется.
– Как долго вы были пленником этой женщины, Зоры, и ее собаки?
– Господи, да откуда мне знать! Мне же давали наркотики! Неделю по меньшей мере. Это могло бы тянуться гораздо дольше.
Я стараюсь, чтобы в моем голосе звучали нотки панического страха. Этих людей я уже раскусил. Эта шайка уличных борцов за свободу, эта мелкая шушера хочет почувствовать, что я готов расколоться и признать их превосходство. Грубо воздействуя на мои эмоции, они явно добиваются компромисса. Ничего, они у меня еще за это поплатятся!
«Доктор» прищелкивает языком:
– Вы рассказали нам далеко не все. Подоплека этого дела заключается в том, что Шанталь и ее пособник, этот лейтенант Шваб, успели перехватить бедуинов раньше, чем другие армейские поисковые группы, заплатили бедуинам, чтобы те вас подобрали, связались с этой женщиной, Зорой, и, рассказав ей о том, как вы пытали и убили ее мужа, без труда уговорили ее взять вас под свою опеку и охранять до тех пор, пока Шанталь с Раулем, встретившись в Лагуате, не решат, как с вами следует поступить, но вам удалось сбежать до приезда Шанталь.
«Доктор» загибает пальцы, проверяя, не упустил ли он чего-нибудь. Здесь это единственный сообразительный человек – возможно, он даже немного умнее меня. Он имеет более ясное представление обо всем происшедшем. А вот Нунурс в недоумении чешет голову. Что за дурак сказал: «Тому, чью жизнь не исследуют, не стоит и жить»? Ведь существует опасность угодить в руки глупых исследователей. Эта компания применяет невероятно дилетантскую методику допроса. Если эта ячейка не будет расформирована, придется ее хорошенько обтесать.