– Жена – мое тяжкое испытание, – говорит Нунурс. – Она ниспослана мне с небес, чтобы испытать меня.
Сафия продолжает невозмутимо наблюдать за происходящим. Нунурс принимается откупоривать бутылки. У него свой метод. Он попросту сдавливает рукой стекло, и крышечка отскакивает. Заметив выражение моего лица, он говорит:
– Когда-то я был прекрасным спортсменом – не только пловцом, но также и борцом, и боксером. Я был чемпионом города Алжира по боксу. Вот смотрите!
Он встает со стула, поднимает его и крепко сжимает одну ножку зубами. Потом принимается расхаживать по маленькой комнатке со стулом в зубах, слегка напоминая при этом дрессированного тюленя. Наконец он ставит стул на место, сует мне под нос свои кулаки и угрожающе смотрит на меня.
– Этими кулаками я могу расколоть человеку голову, как кокос. Так что берегитесь, капитан Наркоман!
Сев и придя вдруг в хорошее расположение духа, он говорит мне:
– К тому же я был самым крутым бандитом в городе! Работал вышибалой в ночном клубе «Долли». У меня все бандиты по струнке ходили. Вы знаете клуб «Долли»? Я охранял торговцев наркотиками и проституток. Зарабатывал кучу денег и убивал людей, которые не уважали моего босса.
Ну и дела! Мне давно следовало догадаться, что за подноготная у этого типа. Нунурс – представитель «опасного сословия», подонков общества, пассивно разлагающейся массы, отвергнутой старым общественным строем. Он принадлежит к классу, который Маркс назвал «люмпен-пролетариатом». Как пишет Маркс в «Восемнадцатом брюмера Наполеона Бонапарта», люмпен-пролетариат состоит из «бродяг, бывших солдат, бывших заключенных, беглых каторжников, мошенников, шарлатанов, бездельников, воров-карманников, ловкачей, картежников, сутенеров, владельцев публичных домов, носильщиков, грамотных шарманщиков, тряпичников, точильщиков, жестянщиков, нищих», это «огромная аморфная, разобщенная масса». По утверждению Маркса, этот люмпен-пролетариат обладает ничтожным революционным потенциалом и представление о преступнике как о герое революции – это практически лишенное смысла романтическое заблуждение.
Нунурс придерживается несколько иного мнения по данному вопросу:
– Я был самым крутым бандитом в Алжире, но товарищи указали мне на порочность моего образа жизни. Они пришли ко мне и сказали: «Послушай, Нунурс, неужели тебе не ясно, как плохо то, что ты делаешь? Ты поставляешь шлюх грязным французам и убиваешь своих братьев-арабов этими гнусными наркотиками». Это было в пятьдесят четвертом году. И тогда я сказал себе: «Нунурс, ты можешь расколоть им головы, как кокосы. Наверняка за это многие будут тебя уважать, но сначала тебе следует подумать о том, что говорят эти добрые люди». Короче, поразмыслил я немного, посмотрел на шлюх в публичных домах и на улицах… не все шлюхи работают в борделях… вы меня понимаете?.. посмотрел на их накрашенные губы, похожие на кровавые раны, посмотрел на короткие юбки, под которые так и тянутся руки мужчин, и увидел мужчин, блюющих на улицах от чрезмерного количества алкоголя. И тогда я подумал: «Они говорят правду. Нас просто используют. Но ты, Нунурс, можешь все изменить». Короче, я убил своего босса. Это был грязный испанец, и теперь у меня, в прошлом самого крутого бандита во всем городе Алжире, своя революционная ячейка. Мы убрали сутенеров и торговцев наркотиками с улиц и сбросили их в море. Теперь все боятся меня, и я научился себя уважать. К тому же я возглавляю свою ячейку и отлично ею руковожу!
Сафия тяжело вздыхает.
День тянется медленно. Нунурс взял в спортклубе «Гидра» отгул, а Сафие просто нечем заняться. Мы перемежаем молчание бестолковыми разговорами.
Нунурс интересуется моими впечатлениями о жизни в Иностранном легионе. Легион приводит его в восхищение. Он просто в восторге от Легиона.
– Там ребята и впрямь крутые. Профессионалы в своем деле. Не то что мы. Правда, у них есть вся необходимая боевая техника.
Я описываю свои приключения в больнице, и Нунурс говорит:
– Жаллу – хороший человек. Даже его профессор о нем высокого мнения.
На стенах квартиры висят наклеенные липкой лентой фотографии Елизаветы Второй и Джонни Вайсмюллера в роли Тарзана. Сафие нравится Джонни Вайсмюллер. Сафия гордится тем, что об этом заходит речь. Елизавета – предмет Нунурсовой страсти.
– Будь такая королева у французов, мы бы не воевали. Я бы жизнь отдал за эту женщину!
Нунурс – просто кладезь неверных сведений о ее величестве, о несчастливой жизни королевы и нехорошем поведении ее родственников, всю эту информацию он черпает из французских бульварных газет. Благодаря Нунурсу мне становится известно, что династия Виндзоров – главная бандитская семья в Англии. Проворачивая свои разнообразные махинации, королевское семейство всегда поступает по справедливости, хоть и круто.
– Я такой же, как англичане. Все это вызывает у меня уважение.
Впрочем, не только королевское семейство восхищает Нунурса. Англичане – самые классные футболисты. Это общеизвестно. Сила Нунурса – в его наивных взглядах на жизнь. Только этим он и похож на представителя подлинного пролетариата. Он силен своим простодушием. Я нахожу Нунурсову англофилию забавной. Французы, живущие в Алжире, ее не разделяют. Многие алжирцы европейского происхождения считают, что англичане пытаются дестабилизировать положение французов в Алжире и что английская секретная служба поставляет оружие бойцам ФНО. Слушать «Зарубежное вещание» – все равно что слушать «Голос Каира». Ненависть Шанталь к англичанам принимает крайние формы. Чтобы раздразнить Нунурса, я потчую его порцией убеждений Шанталь.
– Англия – это штаб-квартира масонов, прибежище евреев. Это средоточие сети заговоров. Масоны, занимающие высокое положение в английской армии, в банках и в Церкви, совместно замышляют совращение детей, моральное разложение семьи и создание социалистического общества по образцу муравейника. Агенты британской секретной службы лижут друг другу задницы. Это у них входит в обряд посвящения. Нет такого зверства, на которое не были бы способны англичане. Все эти люди, без исключения, – садисты и гомосексуалисты. Если их можно назвать людьми. Да нет, это не я так считаю. – (Ибо Нунурс уже вскочил на ноги, а я инстинктивно закрываю лицо руками.) – Я лишь пересказываю вам то, о чем все время твердит эта женщина, Шанталь. По ее словам, концентрационные лагеря придумали англичане во время Англо-бурской войны. По ее словам, терроризм тоже придумали они. До Второй мировой войны терроризм был уделом лишь психически неуравновешенных одиночек – к примеру, анархистов с их адскими машинами. Но англичане показали всему миру, что такое организованный терроризм. Они послали агентов своей секретной службы в Чехословакию с заданием убить Гейдриха. Шанталь считает, что именно они убили Дарлана, бывшего при Петене губернатором здесь, в городе Алжире, и наверняка именно они платили коммунистам из французского Сопротивления за убийства немцев и бессмысленные акты насилия на улицах Франции. А Малайя, Кипр, Кения, Египет – едва ли у англичан есть хоть одна колония, где бы они не практиковали пытки, причем не в силу необходимости, а лишь ради удовлетворения своих низменных страстей.
Нунурс тяжело вздыхает:
– Да, эта женщина несомненно заслуживает смерти.
И все же атмосфера остается напряженной. Кажется, Нунурс по-прежнему подозревает, что я разделяю убеждения Шанталь. Однако он очень наивен, а разговаривать с человеком, с которым у меня так мало общего, скучно. Скучно просто сидеть и болтать о том о сем, убивая время. Мне не терпится покинуть эту убогую квартирку и заняться настоящим делом.
Наконец, вскоре после того, как бестолковый разговор, исчерпавшись, перешел в гнетущее молчание, входит Жаллу. Он пребывает в прекрасном расположении духа, и они с Нунурсом тотчас принимаются беситься. Жаллу дурачится, делая вид, будто он тоже чемпион по боксу, и они скачут по комнате, с воплями нанося и отражая удары. Сафия и не думает открывать глаза, да и мне надоело это ребячество. Чувства юмора я уже лишен. Впрочем, сейчас оно мне ни к чему. Как можно смеяться в стране пыток и смерти? В конце концов Жаллу, шатаясь и судорожно глотая воздух, подходит ко мне и делает не слишком удачную попытку похлопать меня по спине.
– Эй! Привет! Значит, сегодня утром вы убили офицера, вашего соратника! Браво! Вам уже пора вести счет своим убийствам – делать пометки мелом на какой-нибудь стене.
– Это не убийство, – говорю я ему. – Это было обязательное устранение врага народа.
– Ну и ну! Что за вздор! Человек спокойно лежал в своей постели, а вы его убили. Сестры с криками носятся взад и вперед, вся больница в полнейшем смятении. Что же это, как не убийство?
– Это нельзя назвать убийством. Вы же способный студент, Жаллу. Надеюсь, вы поймете то, что я сейчас скажу. Выслушайте меня, пожалуйста. Не так-то просто найти язык, чей словарный состав, да и сам грамматический строй еще не присвоили себе угнетатели, стоящие у власти. Нам нужен язык, в котором слова не всегда приводят к умозаключениям, характерным для империалистов и либералов. По этой причине мы придаем новые значения таким словам, как «демократия», «мир», «насилие» и «обязательное исполнение народной воли». Эти слова не принадлежат ни алжирцам европейского происхождения, ни де Голлю, ни Соединенным Штатам, ни сионистам. Они принадлежат народу. Сегодня в больнице я исполнил волю народа. Я никого не убивал.
– Не сомневаюсь, что вы придали новые значения и таким словам, как «ложь» и «глупость».
Но при этом Жаллу нервно хихикает. На самом деле он не хочет со мной ссориться. Жаллу – способный молодой человек, возможно даже интеллектуал, но, как и Рауль, он не производит на меня никакого впечатления. Я не интеллектуал, зато я – марксист, а марксизм – это мощная машина, вырабатывающая идеи. Она формирует за меня мое мнение по очень широкому кругу спорных вопросов, дабы я мог более или менее на равных беседовать с какими-нибудь Жаллу или Раулем и был уверен в неуязвимости своей идеологии.