Исахар узнал отца и звал его на своём родном языке.
— Ньянго! — повторил негр, привстав. Это было имя Исахара на языке его родного племени. — Ньянго!
Негр натянул цепь, приковывавшую его к скамейке, точно пробуя порвать её.
Надсмотрщик подошёл к негру, хлеснул его бичом по плечам и нагнулся, чтобы взять весло.
Но негр поднялся и выпрямился во весь рост. Как бык, нагнув голову, он размахнулся веслом, и надсмотрщик отскочил.
На турецких галерах все три гребца на скамейке гребут одним громадным веслом. Оно так велико, что три человека с трудом поворачивают его в воде.
Тяжёлое весло стало грозным оружием в чёрных жилистых руках.
— Ринго! — рычал негр, свирепо замахиваясь на надсмотрщика.
Вёсла, точно по команде, поднялись на обоих бортах.
Рыча, как псы, люди вставали, разбивали цепи, перепрыгивали через борт и плыли к берегу.
Это был бунт. Растерявшаяся команда сбилась на корме.
На помощь команде пришла береговая стража. Янычары, на ходу вытаскивая свои кривые кинжалы, бежали наперерез гребцам.
— Бейте чёрных собак. Бейте нечистых! — кричали янычары.
— Не допускать дальше! Перерезать путь! Изловить по одному! — командовал прибежавший откуда-то начальник.
Негр, отец Исахара, продолжал гоняться за надсмотрщиком. Надсмотрщик метался по палубе, убегая от настигающего его весла. Но кто-то из команды навёл на негра мушкет.
— Аттай! — отчаянно закричал Исахар, порываясь броситься вплавь. — Аттай, скорее сюда!
Отец повернулся к берегу, подскочил к борту, но в эту секунду грянул выстрел, и негр с простреленной головой свалился в воду.
Мигель потащил кричавшего Исахара подальше от галеры. Стража на берегу сгоняла пленников, чтобы они помогли перерезать путь взбунтовавшимся гребцам и не пустить их дальше в город.
Но пленники с тяжёлыми молотами, кирками, ломами и просто камнями в руках начали перебегать к гребцам; осмелев, толпа уже напирала на янычар и захватывала выходы из порта.
Сам, не зная как, Мигель через минуту, потеряв где-то в толпе Исахара, уже кричал вместе со всеми, бегал, распоряжался, носил камни, таскал брёвна и заваливал устье одного из узких переулков, ведущих в порт.
Пленники захватили весь порт. Они облили смолой наваленные у выходов брёвна и подожгли их. Они обезоружили команду на нескольких галерах, стоявших у пристани, а некоторые, подогадливее, уже бежали к арсеналу, где было сложено оружие.
Это был уже не бунт. Это начиналось восстание.
Но начальник опомнился и вовремя вызвал подкрепление. Несколько полков подоспело из города. Пленников заперли в порту, усмирили, развели по тюрьмам.
Бунт не привёл ни к чему. Но этот случай показал Сервантесу, какую силу могли бы представить собой те же пленники, если бы их всех подготовить, организовать, сплотить.
Готовившееся наступление Филиппа само собой диктовало план восстания.
Когда испанский флот обложит Алжир с моря и начнёт обстрел, на всех турецких галерах гребцы разом положат вёсла, а на суше вооружённые и подготовленные пленники ударят в тыл своим хозяевам.
Глава двадцать втораяБольшой заговор
С минуты, когда в голове Сервантеса окончательно оформилась и созрела эта мысль, тюрьма паши стала «постоянным штабом и местом сговора для всех тюрем Алжира.
В городе было беспокойно; жестокие поборы паши и неурожай довели население до голода и болезней; дисциплина в тюрьмах упала, и теперь пленники подолгу сидели и даже заночёвывали у товарищей.
Вести о походе шли всё более определённые, более грозные. Сам Васкес, приближённый короля Филиппа, ведал приготовлениями к походу. Паша трепетал и удваивал меры защиты.
Общие тюрьмы, одиночки-мазморры — все были предупреждены Мигелем и готовились к восстанию. Три четверти пленников было охвачено заговором. В каждом дворе был свой маленький штаб, и каждый начальник такого штаба, проверенный человек, отвечал за себя и за своих. Пленники гадали, волновались, отчаивались, ждали. Даже доктор Антонио Соза был втянут в заговор.
— Матео Васкес сейчас — правая рука короля, — сказал Мигелю Соза. — Я знавал Васкеса, он не так подл, как другие. Напиши ему письмо.
Нашлись двое выкупленных пленников, которые согласились отвезти письмо ко двору, к королевскому фавориту.
Мигель составил послание. Он заклинал Васкеса ускорить поход. «Поход будет лёгок, — уверял Мигель. — Речь идёт о том, чтобы уничтожить плохо укреплённое и ещё хуже охраняемое разбойничье гнездо. Каждый день толпы несчастных устремляют взоры на горизонт, надеясь увидеть вдали испанский флот… Светлейший граф, у вас в руках ключ от печальной тюрьмы, в которой гибнут двадцать тысяч христиан…»
Матео Ваекес на письмо не ответил.
Лето кончалось, и всё яснее становилось, что поход Филиппа не состоится.
И сильно раздуваемая подготовка к военным действиям и стягивание войск к южным берегам — всё это делалось для войны, но не с турками, а с соседней Португалией. Ложный слух о турецком походе был пущен нарочно. Филипп любил заметать свои следы.
Пленники были в отчаянии. Тогда у доктора Созы возник новый план. Из посещающих тюрьму Али-Каура вольноотпущенников Соза заприметил одного человека.
Вольноотпущенник Хирон, или Абд-Эль-Рахман, как его называли мусульмане, давно, выкупился из плена, но не поехал домой. Перед самым отплытием в Испанию Хирон получил весть из дому, что вся его семья, все родные в один месяц погибли от страшной эпидемии чумы. Вольноотпущенник остался в Алжире, торговал фигами и накопил небольшое состояние. Но на старости лет его начала мучить тоска по родине. Денег он не жалел и готов был всё отдать, чтобы помочь замыслившим побег испанцам, соплеменникам.
Такой человек был неоценим для заговорщиков. Абд-Эль-Рахман дружил со всеми корсарами, и даже паша уважал его.
Соза вызвал Сервантеса и изложил ему свой план.
Хирон придёт к паше Гассану и скажет, что ему надоело торговать, сушёными фигами, что он хочет попробовать счастья в крупном деле. Хирон попросит у паши разрешения снарядить судно для пиратского набега.
Паша даст ему разрешение. Хирон возьмёт провиант, гребцов, команду и выйдет в море. А в море все гребцы, как один, положат вёсла, перевяжут команду и возьмут курс к берегам Испании.
Мигель выслушал Созу.
— Нет, это не годится, — сказал Мигель. — На судне смогут спастись человек двести, не больше:
— Неугомонный, разве тебе этого мало? — удивился доктор Соза.
— Мало! — сказал Сервантес. — А как же остальные? Как же мои полторы тысячи пленников? Подразнить их всех призраком свободы, а спасти только двести человек?
Соза молчал.
— Но есть другая возможность, — сказал Сервантес. — Выйти на Хироновом судне, добраться до Испании, там собрать людей и деньги, снарядить три — четыре вооружённых корабля, вернуться сюда и поднять мятеж на всём берегу.
Соза в ответ молча качал головой.
— Вы думаете, дон Антонио, это невозможно? А восстание семисот человек в Сархале? А девятитысячное восстание в Мостаганеме?
Мигель в ожидании наклонился над доктором Созой. Тот всё ещё качал головой.
— Возможно это или невозможно? — теряя терпение, ещё раз опросил Сервантес.
— Это возможно, — медленно, очень медленно произнёс доктор Соза. — Но для этого нужна смелость, много смелости. И осторожность, много осторожности. А пока, во всяком случае, надо, чтобы паша дал разрешение на поездку.
— Ты хочешь попытать счастья на старости лет, Абд-Эль-Рахман? — снисходительно сказал паша. — Хочешь поискать добычи на море? Ну что ж, попробуй.
Алжирского пашу звали Гассаном. Голова его была укутана в белоснежную чалму, и лицо обросло широкой, нестриженой, как у араба, бородой. Но из-под чалмы глядели европейские голубые глаза, и по лицу и всей повадке в паше легко было угадать выходца из хитрого приморского племени венецианцев.
Хирон смиренно стоял перед ним на коленях, сложив руки на груди, по мусульманскому обычаю.
— Не привези мне только такую добычу, как Джафар или Мальтрапильо, — продолжал паша. — Джафар в эту весну привёз пять тюков подмоченного риса и десяток коз, а Мальтрапильо ещё хуже: бочонок с уксусом и трёх полуживых пленников.
— Сохрани меня аллах от трусости первого и неудачливости второго, — ещё ниже склонился Хирон, пряча усмешку в бороду. — И ещё об одной милости попрошу я господина моего: разрешения набрать гребцов среди корсарских пленников.
— Можешь брать, где хочешь, и из моих тюрем тоже, — ласково сказал паша. — Но тогда уж не пятая, а четвёртая часть всей добычи — моя.
— Аллах да наградит тебя, мой господин! — закланялся Хирон, отступая к двери. — Головы твоих врагов да падут под ноги твоего коня!..
Глава двадцать третьяКомиссар святой инквизиции
Вольноотпущенник Хирон нанял две сотни пленников и строил в порту новую большую галеру.
Своими руками строили пленники корабль, который повезёт их на родину.
— Абд-Эль-Рахман задумал сделаться пиратом на старости лет, — посмеивались алжирцы. — Пошли ему аллах удачу!
За каждого пленника Хирон платил его собственнику пять бланок в день. Скромного капитала Хирона хватило не надолго. Он пошёл к двум знакомым богатым купцам — испанцам Экзарху и Торресу — и посвятил их в план бегства.
— Двести человек едет со мной, — объяснил Хирон купцам. — Из них не меньше сорока родовитые и богатые люди. На родине они вам вернут долг сполна и с процентами.
Довод был убедительный, и купцы открыли свои сундуки Хирону.
Никогда ещё так не спорилась работа в алжирском порту.
К марту галеру спустили на воду.
Лихорадка, терзавшая Мигеля столько месяцев, теперь достигла высшей точки. Монахи шныряли среди пленников. Даже здесь, на африканском берегу, доминиканцы выслеживали свободомыслящих и еретиков. Они шпионили среди новичков. Каждый день кто-нибудь мог проговориться. Сервантес сжимал зубы днём, а ночью вскакивал и сам прислушивался к своему бреду. За себя он готов был поручиться, но как поручиться за тайну, которая вверена нескольким сотням людей?