— Я же не вывожу его на улицу, а Ганса теперь запирают в будке. Ничего не будет.
Дроссельмейер закатывает глаза к потолку и выдает заключительный аккорд:
— Я думаю, — говорит он, — что Амадеуса нужно утилизировать.
Мари вздрагивает:
— Что?
— Уничтожить и останки пустить на генетический материал для опытов.
Мари бледнеет:
— Ты хочешь его убить?
— А что делать? — разводит руками Дроссельмейер. — Я должен это сделать.
Амадеус вдруг бросает недоеденное печенье на пол и, в мгновение ока, выбирается из своего высокого стула. Он бросается к Мари, дрожащими лапками обнимает ее и утыкается всеми мокрыми носами в ее пухлые щечки. Она тоже крепко обхватывает его, чувствуя через свитер острые коготки, царапающие кожу.
— Не бойся, — шепчет она, обливаясь слезами. — Я не позволю ему сделать это. Гадкий крестный, как ты можешь говорить такие злые слова? Твои подарки приносят только печаль. А твои сказки — это самые жестокие сказки на свете. Я помню одну, в которой ты убил целое семейство мышей, которые никого не убивали, а съели лишь немного сала. Такова победа добра над злом? Нет, такое добро и есть самое настоящее зло. Убить целый род, потом обвязать трупы пестрыми ленточками и водить от радости хороводы. Ах да, я забыла, самое главное, присыпать все сахарной пудрой, чтобы уж совсем тошно стало. Амадеуса я тебе не отдам!
Дроссельмейер замечает взгляд, которым она награждает своего любимца, и решает действовать хитростью, но во что бы то ни стало, добиться своего — обезопасить этот дом. Но говорить об этом решении еще рано, чтобы не получить куда более ужасные последствия. Поэтому он тихо говорит:
— Не смотри так пристально в его глаза. Wenn du lange in einen Abgrund blickst, blickt der Abgrund auch in dich hinein. Что означает: «Мари, не вглядывайся в эти глаза. Они глубоки и могут затянуть тебя как в омут. И что ты будешь делать, когда эти глаза точно так же взглянут на тебя?» Или что-то в этом духе.
И тогда Мари отвечает, выказывая присущую рассудительность, не изменявшую ей даже в детстве:
— Schlachtfelder sind wir allesamt, auf denen G;tter sich bekriegen. Фразу можно перевести так: «Крестный, мы всегда, всю свою жизнь находимся на полях сражений, на которых, на самом деле сражаемся не мы, а боги».
В эту минуту Дроссельмейер вдруг понимает, что Мари сильно выросла и поумнела, и не стесняясь, ставит себя на одну доску с ним, бывшим старшим советником суда. Это открытие не то, чтобы очень потрясает, но оставляет в душе нехороший осадок. Потому что ребенок должен оставаться ребенком для того, чтобы его можно было учить, воспитывать и розгами выбивать дурь. А иногда и хвалить, но в очень умеренных количествах. По праздникам.
— Мне, кажется, он понимает нашу речь, — говорит Дроссельмейер. — Амадеус разумен, и это тоже не есть хорошо.
Он еще некоторое время наблюдает за своей крестницей, которая пытается утешить крысу целой гостью арахиса, видит, как аккуратно животное разгрызает орешки, а потом сплевывает шелуху в специальную мисочку. «Да», — бормочет он про себя, — «несомненно, это разумное существо. Но разве разумные существа не опасны? О нет, это заблуждение. Даже обезьяны, имеющие зачаточный разум, чрезвычайно агрессивны. А уж про людей и говорить нечего. Что же делать, что же делать?»
Так, отягощенный думами он покидает дом Штальбаумов, но выход из тяжелой ситуации находится. Правда не сразу, а только на следующее утро. Еще во сне, ни на секунду не отключающийся мозг подкидывает идею, и всю ночь эта идея варится в тревожных видениях. Пока не обретает законченную форму. Недаром говорят;ber Nacht kommt guter Rat — «Пройдет ночь — придёт верное решение». И хотя Дроссельмейер не любитель опираться на народную мудрость, считая, что она только вульгаризирует общие истины и низводит их до уровня примитивного человека, в это утро он повторяет пословицу с видимым удовольствием. Верное решение найдено. И кажется, оно не нанесет слишком большого урона и не травмирует психику Мари, а благополучие девочки всегда стоит для Дроссельмейера на втором месте. Почему на втором? А потому, что на первом, априори и по умолчанию, для него находится наука.
Мари, проводив крестного, начинает ощущать беспокойство. Сначала какая-то тень поселяется в ее сердце, слабое облачко, которое, однако, мешает сосредоточиться и слегка отравляет, ничем до того незамутненную, радость жизни. Потом облачко перерастает в тучу, беспокойство становится тревогой, а тревога паникой. К вечеру Мари уже и помыслить ни о чем другом не может. Предчувствие горя вызывает слезы, и она крепко прижимает к груди Амадеуса, желая защитить его от неминуемой гибели. Она уже твердо решила — никогда больше не подпускать Дроссельмейера к своему любимцу. Пусть Амадеус во время визитов крестного посидит в клетке в ее комнате. Так будет спокойнее и ей, и ему.
Амадеус пригрелся на ее коленях и сладко зевает.
— Мой золотой, — шепчет Мари, укладывая его в кукольную кроватку, — Ты такой молодец. Ничего не бойся. Я с тобой.
К вечеру следующего дня Дроссельмейер вновь появляется в доме Штальбаумов. Мари выглядит очаровательно — поверх клетчатого домашнего платьица она надела розовый фартучек с кармашками, на которых вышиты мухоморы. Она с удовольствием занимается домашними делами и в этот самый момент вышивает наволочку для диванной подушки. Амадеус дремлет, выпятив розовый живот, в кресле перед телевизором, под монотонный бубнеж диктора, сообщающего последние новости.
— Здравствуйте, мои дорогие, — громко говорит бывший советник суда, а ныне почетный пенсионер. — Я очень скучал и решил навестить вас.
Мари отрывается от рукоделья и подозрительно смотрит прямо в бледно голубые глаза крестного. Он стойко выдерживает ее взгляд и с напускной веселостью гладит крысу:
— Здравствуй, здравствуй мой крысиный король, — говорит он самым мягким голосом, какой только может воспроизвести желчный старик, никогда и ни к кому не проявлявший излишней нежности.
Потом ухватывает со стола красивую хрустальную конфетницу и наполняет ее золочеными круглыми орехами. Орехов ровно семь.
— Что это? — спрашивает Мари. — Какие хорошенькие орешки. О, а на каждом какие-то знаки. Что это, крестный?
— Китайские иероглифы. Видишь, вот этот означает «здоровье», а вот этот «долголетие».
— Это все для меня? — удивляется Мари. — Но ведь сегодня нет праздника.
— Ты права — праздника нет, и все это не для тебя. Люди такие орехи не едят. Они для Амадеуса.
— А зачем их давать Амадеусу?
— Нуууу, — тянет Дроссельмейер, — чтобы он стал умным, здоровым и добрым. Ведь мы находимся в доброй сказке. Ты вот меня вчера упрекнула, что я убил Мышильду. А ведь ты права — ее можно было и не убивать, а просто перевоспитать.
— Значит, — осторожно интересуется Мари, — ты уже не собираешься утилизировать Амадеуса?
— Что ты! Что ты! — машет рукой крестный, — да как ты только могла такое подумать….
Он усаживает полусонную крысу поудобнее и вкладывает в каждую пасть по ореху.
— Разгрызешь разом по моему сигналу, — предупреждает он. — Понял?
Амадеус кивает. Он уже обучился простенькому языку жестов. Правда пока еще не овладел амсленгом. Но может кивнуть или отрицательно помотать головой. Может вытянуть вперед лапу и пошевелить пальцами так, словно сжимает мячик, и это у него означает — «дай». Он сидит в кресле, опираясь о высокую спинку, головы подняты как по линейке, и в каждой пасти сверкает золотом в свете электрической лампочки удивительный таинственный орех.
Дроссельмейер хлопает в ладоши и раздается: «Крак! Крааак! Краааккккк!!!!», а следом долгий писк, исполненный ужасающей боли. Все орехи падают на пол, но вслед за ними сыплются еще какие-то мелкие предметы, напоминающие семена индийского риса. Это зубы. За несколько секунд Амадеус сломал все передние резцы — верхние, и нижние, всего двадцать восемь штук.
— Кракатук никогда не подведет вас! — провозглашает Дроссельмейер и тычет худым пальцем в дрожащее существо с окровавленными мордочками, скорчившееся в уголке глубокого кресла.
Мари срывается со своего места и подхватывает крысу на руки. Она баюкает его словно младенца.
— Противный крестный, — кричит девочка. — Ты самый злой человек на свете. За что ты ненавидишь Амадеуса?
— Наоборот, я очень люблю его, — невозмутимо отвечает Дроссельмейер. — Was aus Liebe getan wird, geschieht immer jenseits von Gut und B;se. Что значит: «Я люблю Амадеуса, и поэтому делаю все только для его блага. И делаю я это благо, исключительно, из любви к нему. Поэтому, нечего тут судить о добре и зле, когда есть любовь, и она превыше всего».
Пока Мари причитает над питомцем, он достает из кармана смартфон, набирает какой-то номер и, услышав гудок, включает громкую связь. В комнате звучит специфический визгливо-учтивый голос:
— Стоматологическая клиника доктора Краузе! Чем мы можем вам помочь?
— Кто это? — спрашивает Мари осипшим от крика голосом.
Но Дроссельмейер не может ответить сразу на два вопроса, поэтому сначала он отвечает секретарше врача:
— Срочно пришлите стоматолога-травматолога по адресу Думкопфштрассе 14.
— Выезжаем, — отвечает дама.
— Крестный, кого вы вызвали, — снова спрашивает Мари.
— Дитя мое, ты не глухая и могла бы расслышать, что я вызвал скорую стоматологическую помощь. И поверь мне, доктор Краузе — лучший стоматолог во всей Пруссии.
Не успевает он договорить, как раздается стук в дверь, и на пороге появляется симпатичный молодой человек, белый и румяный. Он одет в зеленоватый хирургический халат, а в руке держит медицинский чемоданчик с инструментами, усыпанный драгоценными камнями и расписанный позолотой. В мгновение ока очаровательный юноша сажает несчастного Амадеуса в его высокое креслице и принимается залечивать раны и ставить роскошные протезы, белее самого дорогого китайского фарфора. Через полчаса все семь голов крысиного короля обретают новые шикарные резцы, которыми, однако, невозможно прокусить никакую собаку. Конечно, с приобретением новых искусственных зубов, Амадеус теряет возможность разгрызать орехи, которые он так любит, но стоит ли об этом сожалеть? Ведь он счастливо избежал неминуемой смерти. А орехи можно колоть щелкунчиком, специально для того и придуманным.