Один из санитаров внес в палату деревянный табурет и торжественно поставил его у постели Сиротина. Потом огляделся по сторонам и вышел. Дверь закрылась, в замочной скважине дважды провернулся ключ. Усатый посетитель присел на табурет, ловко на нем устроился, заложил ногу на ногу, внимательно оглядел пациента и представился:
– Меня зовут Александр Валентинович Хомяков. Я – из Комитета государственной безопасности СССР. Так что мы с вами в некотором роде коллеги, – проговорил он вежливо и склонил голову набок, ожидая ответа.
Сиротин заставил себя подняться, сел на кровати, свесив ноги и сложив руки на груди:
– Что вам угодно?
– Ну а вы разве не догадываетесь? Вы столько всего написали в ваших рапортах высшему руководству страны, что, мне кажется, об этом стоит поговорить, разве нет?
Сиротин устало поежился и медленно произнес:
– Если бы все написанное мною кого-то действительно волновало, меня не держали бы сейчас в сумасшедшем доме.
– Отнюдь, – вежливо возразил Хомяков. – Вот именно в связи со всем тем, что вы написали, вас как раз и должны были изолировать от общества. Вы сами разве не находите очевидность этой мысли?
– Не нахожу, – буркнул Сиротин, понимая, что в словах посетителя, безусловно, есть правда…
И действительно, правда в этих словах была или могла бы быть, если бы хоть кто-то из должностных лиц придал рапортам Сиротина хоть какое-то значение. Но никакого значения в этой истории никто не разглядел. Но тем не менее Сиротин представлял огромную опасность. И именно поэтому сейчас сидел перед ничтожным пациентом психбольницы тайный посланник Совета Десяти Александр Хомяков, сотрудник одной из самых могущественных спецслужб мира. Одно дело – умерщвлять императоров, диктаторов, дерзких ученых, подобравшихся к разгадке Великой Тайны, но совсем другое – беспомощного душевнобольного. Хомяков был очень удивлен, получив такое задание. И по-прежнему очень хотел узнать побольше про все эти зеркала. Поиск этих знаний был сам по себе крамолой, но ничего не мог с собой поделать Александр Валентинович. Уж очень хотелось знать побольше.
В Горький он приехал по железобетонному поводу – осуществить официальную проверку нынешней деятельности Андрея Дмитриевича Сахарова – некогда трижды Героя Соцтруда, отца водородной бомбы, почетного академика Академии наук СССР, лауреата Сталинской, Ленинской и Нобелевской премий. Регалии этого человека можно было бы перечислять и дальше, но все они уже были с приставкой «бывший». Бывший трижды Герой, бывший академик, бывший лауреат. Этого человека действительно можно было лишить регалий. Но при этом он продолжал оставаться гениальным физиком.
Хомяков уже побывал в гостях у сосланного ученого в микрорайоне со смешным названием «Щербинки» и попил с ним чай на кухне стандартной советской «панельной» квартиры.
Сахаров был смешной картавый мужичонка с блестящими глазами и запальчивой речью. Хомякову он, пожалуй, даже понравился. А умение слушать и хорошие манеры Хомякова, видимо, понравились Сахарову. Во всяком случае, академик был совершенно откровенен с «товарищем из КГБ». Беседа продолжалась сорок минут – именно столько выгадали для Хомякова горьковские товарищи, пока супруга Сахарова Елена Боннэр выходила в магазин за продуктами. «Лучше уйти из квартиры до ее прихода. Она ненормальная. Узнает, что ты из КГБ, начнет в лицо плеваться», – предупредили Хомякова.
Поэтому говорили недолго, но интересно. Сахаров рассказывал о том, почему вдруг перестал заниматься физикой:
– Вот поймите, каждая новая бомба всегда мощнее предыдущей. Водородная бомба, созданная нашим коллективом, сегодня вообще самая мощная в мире. А ведь бомба создана для убийства. Для страшного массового убийства. Но кто дал нам право убивать других людей?
– Ну, как же, Андрей Дмитриевич. – Хомяков возражал аккуратно, но очень уверенно. – Представьте себе, тысячи врагов нападают на нашу землю, полчища кровожадных агрессоров. Победить их, пусть даже и отняв у них жизни, – это просто святая обязанность советских людей! И за каждого погибшего советского человека враги заплатят тысячами жизней.
Сахаров задумчиво посмотрел в окно, а потом ответил:
– Вы знаете, я раньше тоже так думал. Да, конечно, вы сейчас ретранслировали то, что ежедневно внушает каждому гражданину СССР советская пропаганда. Но постарайтесь вдуматься в свои же слова. Подумайте над их чудовищной сущностью! Одна жизнь, тысяча жизней… Я убежден, что такая арифметика неправомерна принципиально. Мы слишком мало знаем о законах истории, будущее непредсказуемо, а мы – не боги. Мы, каждый из нас, в каждом деле, и в «малом», и в «большом», должны исходить из конкретных нравственных критериев, а не абстрактной арифметики истории. Нравственные же критерии категорически диктуют нам – не убий!
После этих слов наступила небольшая пауза. Хомяков и сам не понял, как хорошо запомнились ему эти слова. А вспомнились они ему только тридцать лет спустя, в старинном вильнюсском подвале во время проведения спецоперации по поимке опаснейшего врага Совета.
Александр Валентинович аккуратно ушел от ответа, переведя разговор на другую интересующую его тему. С Сахаровым менять темы разговора было очень просто: ученый очень увлекался тем, что говорил, и уже через несколько минут они разговаривали об удивительных свойствах зеркал.
– Это поразительно! – восклицал Сахаров, взмахивая руками. – Я уверен, что самые обыкновенные, банальные зеркала еще откроют нам всем очень много сюрпризов. Я понимаю, вы – не ученый, но, может быть, вы слышали что-нибудь о хроноплавании?
Хомяков отрицательно помотал головой.
– А между тем это очень интересно. Это – оригинальная работа по космологии, связанная с барионной асимметрией Вселенной, в которой объясняется возникновение неоднородности распределения вещества исходя из квантовых флуктуаций спектральных особенностей зеркальных амальгам.
Хомяков поднял руку:
– Андрей Дмитриевич, умоляю, как-нибудь попроще можно?
– Можно. – Сахаров заговорил быстрее. – Если проще, это, по сути, первый, пускай и теоретический, шаг к удивительному открытию, связывающему структуры головного мозга каждого человека с неким единым информационным центром, который условно можно назвать Вселенной. Чудодейственное воздействие на мозг человека можно будет осуществить, создав обыкновенное зеркало с заранее рассчитанной амальгамой.
– Не может быть! – всплеснул руками Хомяков и затаился, ожидая продолжения.
– Вы только представьте! Если правильно подобрать формулу зеркальной амальгамы, она может влиять на сознание человека, на его способности, структуру мышления и многое другое. Например, если поместить человека между двумя большими зеркалами…
…Хомяков вздрогнул.
Конечно, палата в сумасшедшем доме располагала к видениям, но чтобы так реалистично всплыл вчерашний разговор с Сахаровым, такого в практике Александра Валентиновича еще не было. Сфокусировавшись на сидящем перед ним Сиротине, оживленно что-то рассказывающем, Хомяков вдруг резко его перебил:
– Николай Владимирович, извините. А можно еще раз поподробнее мне рассказать, каким образом этот ваш Арнольфини был допущен венецианским Советом к сведениям о будущем?
Сиротин окинул взглядом свою камеру, как будто пытаясь найти поддержку у невидимых слушателей, развел руками и проговорил:
– Ну, я ведь уже рассказывал. Хорошо, давайте еще раз. Он, используя свое богатство и связи, пытался добиться изготовления для себя особенного зеркала, при помощи которого мог бы вернуться назад в СССР. Долгое время он жертвовал огромные суммы на деятельность Совета Десяти. За это ему иногда позволялось встать между двумя большими зеркалами…
– Между двумя зеркалами, – эхом повторил Хомяков.
– Да. И увидеть там картины из будущего.
– А почему он решил, что это будущее? И почему он решил, что это непременно сбудется?
– Он же видел не только отдаленные события, до которых века и века. Ближайшие тоже видел, и несколько из них успели сбыться за те десять лет, которые он там прожил. Например, видел, как схватили, а потом сожгли Жанну д’Арк.
– Хорошо. А почему перед ним предстали события преимущественно из будущего СССР?
– Он рассказывал, что зеркала как будто взаимодействовали с его мозгом и сами выдавали картины, которые ему были наиболее интересны. Как в кино.
– Жанна д’Арк, например, – усмехнулся Хомяков.
– Почему нет? Он же знал про нее еще из школьной программы, вот ему и показали, как все было на самом деле.
– Ну и что же будет у нас со страной? Вы не забывайте, что у нас сейчас у руля, между прочим, не маразматичный Леонид Ильич, а Юрий Владимирович, который…
– Который очень скоро умрет, – перебил его больной.
– Что за пессимизм, – упрекнул его Хомяков.
– Да, умрет, – упрямо повторил Сиротин. – Очень многое изменится. И если прямо сейчас не принять мер, весь Советский Союз распадется на множество государств, постоянно воюющих друг с другом. Армения будет воевать с Азербайджаном, Осетия – с Ингушентией, Грузия – с Абхазией, Украина – с Россией. Польются реки крови.
– Ну, уж Украина с Россией – это, согласитесь, перебор, такое точно невозможно, – усмехнулся Хомяков и осекся под пристальным взглядом больного. «Да, пожалуй, его необходимо устранять. Вот чего Совет Десяти его так боится», – пронеслось в голове у Александра Валентиновича. – Хорошо, Николай Иванович, я все это доложу руководству и постараюсь правильно истолковать ваши прошения. Думаю, все получится. Надо только немного подождать, – закруглился визитер.
– Опять ждать, – тоскливо вздохнул Сиротин.
– Ну, ничего, – попытался успокоить его Хомяков. – Может быть, совсем недолго осталось. – «Знал бы ты, насколько недолго», – пронеслось в голове. Хомяков протянул Сиротину руку, которую тот неуверенно пожал. Было немного жаль его, этого невезучего парня, но невыполнение задания Совета Десяти было чревато такими последствиями для самого Хомякова, что лучше было даже не представлять, и он нехотя опустил руку в карман, где лежало небольшое зеркальце. – А вы пока не раскисайте, авось немного осталось, а то вон как опустились. Душ, зарядка, ежедневное бритье… Вы же чекист, а посмотрите, как выглядите. Он, достав зеркальце, поднес его к лицу Николая Ивановича, мысленно отсчитывая секунды.