Амалия предложила выяснить, кому в округе принадлежат вороные лошади. Три такие лошади имелись у Гриши Гордеева, еще две – у Алеши Ромашкина, да у Никиты Карелина набралось с полдюжины. Гриша Гордеев не явился на охоту, Ромашкин в день охоты был на серой лошади, а вороной, на котором ехал Никита, как уже сказано, оказался вне подозрений.
– В конце концов, мы ни в чем не можем быть уверены, – устало сказала Амалия. – Почему мы думаем, что стрелок был обязательно одним из охотников? Он ведь вполне мог быть кем-то со стороны. А волоски от вороной лошади – ведь нет никаких доказательств, что их оставила именно лошадь стрелка. Может быть, это была вообще какая-нибудь другая лошадь, которая побывала в чаще задолго до появления того… того человека.
Зимородков кивал, вздыхал, соглашался, но таинственная лошадь как сквозь землю провалилась, унеся вместе с собой и таинственного стрелка. Саша и Амалия ломали себе голову, перебирая различные возможности, и всякий раз хоть что-то да не сходилось. Казалось, еще немного, и разгадка будет у них в руках, однако куски мозаики преступления, едва начав складываться в единую картину, тотчас рассыпались. По логике выходило, что никто, решительно никто не мог стрелять в Амалию. Однако же кто-то в нее стрелял! По той же логике выходило, что ни у кого не было возможности положить ей яд в молоко. Но ведь это было! Не говоря уже об омерзительной гадюке, кем-то подброшенной в рояль, к которому Амалия с тех пор боялась даже подходить.
– Я с ума сойду, – пожаловалась она Зимородкову, когда они стояли в саду возле статуи.
– Этого не будет, – твердо отвечал Саша. – Обещаю вам, я найду его. А пока пойдемте лучше посмотрим на портрет Муси.
Митрофанов работал над портретом почти каждое утро, и теперь тот был почти готов. Многие считали, что барышня Орлова на нем получилась необыкновенно удачно. И ее отец, который совсем недавно приехал в имение, тоже был чрезвычайно доволен, тем более что художник запросил за работу не так уж и много. По правде говоря, Амалии портрет не слишком нравился – она, как и Орест, находила его каким-то безжизненным и застывшим, но девушка обрадовалась случаю переменить тему и поэтому с охотой приняла предложение своего друга.
– Не могу понять, что она могла найти в этом парвеню, – процедил Полонский, следя, как Амалия и Саша удаляются в глубь сада.
Орест удивленно взглянул на него.
– Ты как будто ее ревнуешь, – заметил он, выводя из-под удара своего ферзя и атакуя неприятельскую ладью.
– Я? – вскинулся Евгений.
– Можно подумать, ты к ней неравнодушен, – продолжал Орест.
– Жениться на une fille sans dot[45] – величайшая глупость на свете, – фыркнул граф.
– Ну вот, теперь ты сам судишь, как выскочка, – с иронией сказал князь.
– Полно тебе, Орест, – холодно ответил граф. – Ты ведь понял, что я имею в виду. Жениться надо только на том, кто тебе равен.
– А я что, говорил о женитьбе? – пожал плечами Орест. – Это ты о ней упомянул, кстати.
В полном молчании они сделали по ходу.
– Шах, – объявил Орест.
– Вечно тебе везет! – вырвалось у графа.
– Просто я лучше играю, – отозвался его соперник, лучезарно улыбаясь, отчего на его щеках проступили ямочки.
Конь перешел в нападение. Белый ферзь отступил. Полонский передвинул черную пешку. Еще один ход, и она ступит на последнее поле, где сможет превратиться в могущественного смертоносного ферзя.
– Шах и мат, – объявил Орест.
Евгений с досадой откинулся на спинку стула.
– Ах, черт, эту возможность я не предусмотрел! – Он с сожалением покачал головой. – Сдаюсь. Но мне все-таки кажется странным, что она ни на миг не расстается с ним.
– Ты о ком? – спросил Орест, смешав фигуры.
– Об Амалии, о ком же еще! Не знаю, заметил ли ты, но после той охоты ее словно подменили. Раньше она все время смеялась, поддразнивала меня и дурачилась не меньше Муси, а теперь, чуть что, забьется в угол гостиной и оттуда волком на всех смотрит. На охоту не ездит, из дома почти не выходит, за столом не ест… Что-то с ней творится… непонятное.
– А мы узнаем, что с ней творится, – сказал Орест, блестя глазами. – Сыграем еще?
– Да, только я возьму себе белые. А то с ними тебе всегда везет.
– Я и черными тебя побью за милую душу, – беспечно отозвался князь и стал выстраивать фигуры на доске. – Твой ход.
– И как же ты собираешься узнать, что с ней? – спросил Евгений, когда противники сделали по несколько ходов.
– Просто спрошу у ее лучшего друга, – ответил Орест. – Извини, но мне придется съесть твою пешку.
– Да ради бога. Только я съем твою тоже.
– А я – твоего коня.
Полонский слишком поздно спохватился, что поставил под удар свою фигуру.
– Силен, Орест! – только и смог сказать он.
– Твой ход, – весело ответил князь.
Евгений снова проиграл и, чтобы скрыть смущение, закурил папиросу. Из сада вернулись Амалия и Саша.
– Хорошо провели время? – довольно двусмысленно спросил у них Полонский.
– Не хуже вас, – сухо ответила Амалия и отвернулась.
К ужину подоспели Никита Карелин и Гриша Гордеев.
– Что за дама к вам приехала? – полюбопытствовала Муся у Никиты.
Муся всегда была в курсе местных сплетен и слухов, которые она могла обсуждать часами. На Амалию же они наводили откровенную скуку.
– Это по поводу моих лошадей, – объяснил Никита. – Дама собирается купить несколько экземпляров, если они ей понравятся.
– Ого! – с завистью в голосе промолвил Гордеев. – А имя у дамы есть? И какая она из себя – молодая, старая?
– Ее зовут Изабелла Антоновна Олонецкая, – ответил Никита, – и она из Лодзи.
– Так она молодая или нет? – наседал Гордеев. – Никита, ну что ты молчишь?
– Я слышала, она красавица, – подала голос Муся.
Гордеев широко распахнул глаза.
– А! Тогда понятно, отчего Никита не желает о ней говорить.
– Кому-то она, возможно, и кажется красивой, но не мне, – отозвался Карелин, пожимая плечами.
Гриша рассмеялся.
– Пригласи ее к нам, – сказала Муся. – А то Эмиль скоро уезжает, да и художник уже почти закончил мой портрет и говорит, что тоже скоро вернется домой.
– Ну мы-то вас не бросим! – заметил Полонский.
– А куда вы собираетесь повесить портрет? – спросил журналист, и все с увлечением включились в обсуждение этой темы.
Таким образом, вечер прошел довольно мирно.
Но уже на следующее утро начались военные действия. Около половины десятого Саша Зимородков стоял у зеркала в своей комнате, завязывая галстук, когда в дверь неожиданно постучали. Думая, что это кто-то из слуг, следователь крикнул: «Войдите!» Дверь распахнулась. На пороге, скрестив руки на груди, стоял граф Евгений, и вид его не предвещал ничего хорошего.
– Что вам угодно? – нервно спросил Зимородков, дернув щекой.
Глаза графа сузились.
– Милейший, – еле сдерживаясь, процедил он, – не смейте говорить со мной, как с лакеем!
– Опять ты за свое, – укоризненно сказал Орест, показываясь из-за его плеча. – Вперед!
– Но я…
Орест втолкнул графа в комнату и пинком ноги захлопнул дверь.
– У нас к вам будет несколько вопросов, сударь, – подчеркнуто вежливым тоном промолвил князь. – И мы очень надеемся, что вы соблаговолите дать нам на них ответы.
– А если нет? – упрямо спросил Саша, выставив вперед подбородок.
Орест вздохнул и кивнул графу, который без дальнейших околичностей схватил следователя за горло.
– Вообще-то, – еще вежливее сказал князь, – мы решили не оставить вам выбора.
В случае, когда имеет место столь откровенное и наглое нападение, обычно полагается кричать «караул», однако вот беда: кричать Зимородкову было решительно нечем, ибо воздуху, проникавшего ему в грудь, было недостаточно даже для дыхания. Хватка у графа оказалась железная. Орест же непринужденно опустился в кресло (то самое, в котором в памятное утро охоты сидела Амалия) и закинул ногу на ногу.
– Хорошо! – прохрипел бедный Саша. – Что именно вы хотите знать?
– Что происходит с Амалией? – напрямик спросил Орест.
– О чем вы, господа? – фальшиво удивился следователь.
– С той охоты, где ты ни с того ни с сего оказался рядом с ней, она вернулась сама не своя, – прошипел граф. – Что ты с ней сделал?
Саша открыл рот, но не смог промолвить ни слова и только невнятно просипел что-то. Видя, что жертва не в состоянии говорить, граф несколько смягчился и ослабил пальцы. Что оказалось его роковой ошибкой, ибо Саша немедленно собрался и нанес Полонскому совершенно неджентльменский удар выше колен, но ниже пояса. Граф, который в этой области оказался таким же чувствительным, как и последний босяк, согнулся надвое и осел на кровать. Орест вскочил с места, но Саша уже схватил каминную кочергу и встал на изготовку с явным намерением проломить череп любому, кто осмелится приблизиться к нему.
– Браво, – сказал Орест, не скрывая своего восхищения. – А теперь, может быть, мы все-таки поговорим?
– Нам с вами не о чем разговаривать! – отрезал Зимородков, тяжело дыша.
– В самом деле? – уронил Рокотов, подняв брови. После чего скользнул вперед, как змея, и через мгновение обезоруженный Саша уже лежал на полу, в остолбенении крутя головой, а Орест стоял над ним, помахивая отнятой у противника кочергой.
– Похоже, что нам все-таки есть о чем поговорить, – сказал князь с мягкой улыбкой.
Саша открыл было рот для возражения, но Рокотов повернулся и нанес кочергой такой удар по маленькому столику у изголовья, что раздробил дерево до самого пола. После чего молча отшвырнул кочергу в сторону камина, снова сел в кресло, закинул ногу на ногу и, поставив локти на подлокотники, соединил руки кончиками пальцев.
– Итак, я слушаю вас, – тоном, не допускающим возражений, промолвил он.
Саша поднялся, поглядел на мрачное лицо Полонского, на спокойное лицо князя и начал рассказывать. Товарищи по сыску всегда учили его, что если преступника неожиданно и ловко изобличить, то он так или иначе выдаст себя – мимикой, взглядом или как-то еще. Однако Зимородков видел, что эти двое поражены, и только. Они подозревали все что угодно, но то, что в Амалию на охоте стреляли и что до этого кто-то пытался ее отравить, было для них совершенным сюрпризом.