Синьор Амедео провожает их взглядом. Он задержался, чтобы переговорить с привратником.
— Мне кажется, ему лучше.
— Не то слово! Он более чем нормален, — отвечает привратник.
Синьора Амедео эти слова явно радуют. Он поворачивается, чтобы уйти, но, вдруг спохватившись, шарит в кармане и протягивает привратнику сигару.
Холмистый пейзаж. Зеленые и желтые склоны густо поросли дроком. Холмы, напоминающие больших спящих слонов, кажутся выросшими среди долины по мановению волшебной палочки. А вдоль дороги пестреют голубые калиточки, увитые розами; маленькие цветущие розы карабкаются вверх по столбам ворот или по натянутой проволоке. Залитая солнцем дорога, петляя меж холмов, плавно уходит вверх.
Бобо опять устроился рядом с кучером. В пролетке дядя Лео, отец, мать, дедушка. В ногах у них, прислонившись спиной к дверце, примостился младший брат Бобо.
У Лео на коленях пакетик, привезенный Мирандой. Он с жадностью, но аккуратно ест пирожное. Оглядев брата, отца, Миранду, он говорит, как будто только сию минуту понял это:
— Все вы очень хорошо выглядите, просто очень. И ты, Миранда, тоже. Да и я прекрасно себя чувствую… можно сказать, гораздо лучше.
Затем, указывая на белеющую в глубине кипарисовой аллеи церковь, спрашивает у Миранды:
— А что, жив еще дон Паццалья?
— Да он уж лет десять как умер!
— Как?! Он ведь еще в прошлом году был жив! — растерянно восклицает Лео.
— То был дон Ремиджо.
— А что, разве дон Ремиджо тоже умер?
— Нет, дон Ремиджо жив.
— Так вот, я и говорю… Я видел его в прошлом году. Он шел и нес куда-то цветочный горшок. Кто его знает, куда он шел?..
Амедео внимательно и с улыбкой наблюдает за братом. Тот весь расслабился, но взгляд по-прежнему острый, проницательный. Дедушке жарко. Он беспрерывно вытирает лоб платком. Время от времени он снимает серую соломенную шляпу и проводит платком по взмокшей лысине, потом снова надевает шляпу. И вдруг говорит:
— Когда Лео было лет восемь, он был умнее всех. Ты уж меня прости, Амедео, но голова у него была такая светлая, не то что у тебя. Ох и умен же был, черт меня подери!
Отец Бобо добродушно кивает.
— Что верно, то верно! Кто ж с этим спорит.
— Ведь ему ничего не стоило мессу отслужить: он знал латинские слова «доминус… доминус» и еще «вобиско»…[13] Ты помнишь, Лео, как ты служил мессу?
Лео на мгновение задумывается, припоминая. Потом качает головой: нет, не помнит. И вновь принимается за пирожные.
Бобо на облучке совсем извертелся. Все ему любопытно: и то, что видит он в долине, и то, что происходит во дворах крестьянских домов, и то, что летает в небе.
И всякий раз он с воодушевлением оборачивается к сидящим в пролетке.
— Дядюшка, ты видел, какие розы? Дядя Лео, смотри, отсюда уже видно море!
Только усядется и через минуту вновь вскакивает и, обернувшись, спрашивает:
— Папа, можно я буду править лошадью?
— Нет.
— Ну папа, для чего же я здесь сижу?! Пожалуйста, разреши мне взять вожжи!
— Нет! — решительно говорит отец и с улыбкой добавляет: — Наверно, это был бы первый случай, когда лошадью правит осел!
Лео забыл о пирожных. Он не отрывает взгляда от колеса пролетки. Даже немного наклонился вперед, чтобы удобнее было следить за мельканием колесных спиц, которые, вращаясь, словно сливаются.
Сидящая рядом Миранда вдруг замечает, что карман пиджака у Лео оттопырен.
— Лео, что у тебя в кармане?
Он оборачивается к ней и отвечает по-детски серьезно:
— Камни.
Затем и в самом деле достает из кармана пригоршню камней и показывает их отцу и брату.
— Но зачем ты таскаешь их в кармане? Они же тяжелые…
— Они мне нравятся.
Он произносит это очень уверенно. И снова опускает камни в карман, приводя в замешательство синьора Амедео, видящего в этой причуде один из явных признаков душевной болезни. Амедео тут же спешит как-то развеять возникшее у всех неприятное впечатление.
— А помнишь, Лео, как нас с тобой однажды заперли на кладбище?
Лео тотчас же утвердительно кивает.
— Мы держались за руки, и ты ревел.
— Молодец! У тебя память получше, чем у меня. А ведь нам было тогда лет восемь.
Он хватает брата за руки и сжимает их в порыве родственных чувств. А Лео с довольным видом продолжает вспоминать:
— Я тебе говорил: «Давай свистеть, чтоб не было так страшно».
— Папа, а вы видели блуждающие огни? — спрашивает братишка Бобо.
— Какие там блуждающие огни! Ведь мы от испуга себя не помнили!..
Бобо свешивается с высокого облучка.
— Папа, небось вы со страху полные штаны наложили?
— А ты, дорогой мой, веди себя прилично, не то…
Дедушка поднимает руку и кричит:
— Эй, Мадонна!
Извозчик оборачивается.
— Стой! Тпру!
— Что случилось? — спрашивает Амедео.
Лео уже привстал. За него отвечает Миранда:
— Лео хочет сойти. Ему надо.
Лео слезает. За ним дедушка.
— Пойду и я отолью.
Дядюшка Лео переходит на другую сторону дороги. Озирается, выбирая укромное местечко. Старик тоже сходит с дороги и останавливается у края оврага в нескольких шагах от сына.
Амедео тем временем беседует с извозчиком.
— Славная у тебя лошадка, право, славная. Сколько ей?
Мадонна знает про свою лошадь все, что можно знать о лошади, и готов говорить о ней часами.
— Три года и два месяца. У нее один только недостаток: не выносит паровозного гудка. А мне, черт подери, приходится целыми днями торчать у вокзала, чтоб поймать седока. Что тут поделаешь? Каждый раз, как загудит поезд, кидаюсь к ней и держу под уздцы!
Дедушка трогает Лео за плечо, чтоб вернуться к пролетке, но вдруг замечает, что сын обмочился.
— Лео! — В голосе его одновременно изумление и укоризна.
Лео оборачивается. На лице у него улыбка.
— Готово!
Сидящие в пролетке тоже видят, что произошло. Однако Бобо все же считает своим долгом объявить об этом во всеуслышание:
— Папа, дядюшка Лео напрудил в штаны!
Дедушка подходит к пролетке и, усаживаясь, говорит:
— Он забыл расстегнуть брюки…
— Ничего, — отзывается Миранда. — Мы попросим нашего арендатора одолжить ему пару брюк.
Синьор Амедео сквозь зубы изрыгает проклятие или скорее горькую жалобу, словно в ответ на успокоительные заверения, полученные от больничного привратника:
— Нормальный! Черта с два!
Лео с невозмутимым видом пересекает дорогу. Подходит к пролетке. Прежде чем занять свое место, обращается к Бобо:
— Да, ты прав. Отсюда действительно видно море. Длинная синяя полоска.
Влезает и садится на место. Пролетка продолжает свой путь по дороге, привольно бегущей по гребню холма.
Мы вновь видим все семейство в просторной кухне крестьянского дома. Длинный стол беспорядочно заставлен посудой: здесь только что кончили обедать. Амедео без пиджака, но в шляпе беседует с крестьянином-арендатором. Это невысокий человек; его иссушенное солнцем лицо избороздили глубокие морщины, но глаза хитро поблескивают. На нем грубая вязаная безрукавка и полотняные рабочие брюки.
— Сам знаешь, Мизинец, земля никогда не подведет.
— Так-то оно так. Но вот ежели, к примеру, побьет градом, то прости-прощай винная ягода.
— Да ведь сильный град выпадает не каждый год.
— А хоть и в этом году: такая сушь и жарища, что сам господь бог небось поджарился на небесах. Коли засуха не кончится, то заместо винограда мы соберем жареные каштаны.
Под портиком, также без пиджака, сидит дядя Лео и смотрит на залитое зноем гумно, где играет мальчик лет трех в трусиках и майке.
Мальчик наклоняется над кирпичом. Пыхтя, пытается его поднять. Волосы у него рыжие и лицо тоже рыжее от веснушек. Наконец ему удается поднять кирпич. Однако, когда он встает со своей ношей, у него сваливаются трусики. И он не может идти, потому что запутался в них. Приходится опустить кирпич на траву и подтянуть трусики. Затем малыш вновь нагибается за кирпичом.
Дедушка с извозчиком Мадонной разлеглись на заднем сиденье пролетки лошадь они выпрягли и пролетку поставили в тень у сеновала. Неподалеку от них в плетеной соломенной корзине лежит на спине восьмимесячный младенец. Несмышленыш вперил в небо широко раскрытые глазенки и дрыгает ножками, должно быть, отгоняя кусающих его мошек.
В конюшне Бобо с братишкой дразнят осла. Ручкой метлы они легонько стукают его между задних ног. И хохочут. Осел брыкается все яростнее. В распахнутую низенькую дверку, выходящую на гумно позади конюшни, они видят, как шествует мимо наседка с цыплятами. Бобо локтем толкает брата.
— Пошли погоняемся за ними!
Они выбегают во двор. Каждый хватает по четыре цыпленка.
Миранда с женой крестьянина, толстой женщиной в платке, стоят на огороде возле курятника. Крестьянка вручает хозяйке корзину с десятком свежих яиц.
Миранда идет через гумно, посреди которого малыш все еще топчется подле кирпича, пытаясь его поднять. Она останавливается около сидящего под портиком Лео и показывает ему лукошко с яйцами.
— Лео, хочешь выпить свежее яичко?
Лео глядит на корзинку. После некоторого раздумья берет яйцо.
— Может, потом и выпью. А пока положу в карман.
Миранда с некоторым замешательством возражает:
— Нет, в карман лучше не класть. Оно может разбиться.
— Ну тогда подержу в руке.
Из кухни под портик выходят Амедео с Мизинцем.
— Ну я пойду прогуляюсь по усадьбе. Кто со мной? — Он кладет руку на плечо брату.
Но Лео не отвечает. Он молча показывает Амедео яйцо.
— Что ж, если тебе больше нравится здесь — сиди. — Потом берет яйцо и тоже молча его разглядывает. Наконец изрекает: — Вот и я всякий раз, когда вижу яйцо, готов часами на него глядеть… А, Миранда? И все потому, что, сколько ни ломай голову, ни за что не поймешь, как это природа, так ее разэдак, умудряется достигать такого совершенства в своих творениях!