— Я свободна, благородный воин, а чего ты хочешь? — подняла к нему взгляд обратно Сана. До чего наивное изобразила выражение! «Как будто не понятно, о чём я толкую» — подумал Чонгук, но, зная, что вся эта напускная непонятливость Саны фальшива, решил не подыгрывать ей.
— На твоё свободное время у меня денег не напаслось, красавица.
— Моё слово в силе, — она взялась за ручку двери и повернула её, открыв комнату. Оказывается, они стояли возле её покоев. — Я предложила тебе бесплатную ночь, потому что была виновата в твоём возбуждении. — Сана, приглушенно говоря, шагнула за порог, вынудив Чонгука тоже зайти. Конечно, сильно его вынуждать было не нужно, он с удовольствием разглядывал стройную и молодую деву, разговаривал с ней. После месяца воздержания она похорошела сильнее обычного, хотя и без того признавалась большинством мужчин необычайно привлекательной.
— Да как-то, знаешь, не привык получать даром то, за что другие платят, — прислонился спиной к двери Чонгук, почему-то ощущая спокойствие от того, что он у самого выхода.
— Почему? — не отошла от него далеко Сана. Миндалевидные чёрные глаза, сияющие ласковостью котёнка и хитростью кошки, воззрились снизу вверх.
— Не люблю чувствовать себя каким-то избранным, предпочитаю затеряться в толпе.
— Ты предлагаешь мне устроить день открытых дверей? — хихикнула она. Чонгук улыбнулся шире.
— Нет, просто не стоит ради меня делать исключение.
— То же самое могу сказать тебе, — тише сказала Сана, приблизившись к нему ещё, но не касаясь. — Ты ходишь почти ко всем девушкам, но избегаешь меня. И тех двух, глупеньких, что в тебя влюблены. Не думаешь же ты, что и я влюблена в тебя?
— Нет, я так не думаю, — признал Чонгук, — ты не такая глупенькая.
— Ты думаешь, что я и тебя могу зарезать или отравить?
— Ну, кто знает? Твои мысли, Минатозаки Сана, за семью печатями, они подвластны в некоторой степени Сольджуну, но не мне. Позволь мне в данном случае струсить. — Сана стеснительно разрумянилась, но даже это казалось вызванным специально. Чонгук не мог угадать, умеет она краснеть по заказу, или не умеет?
— Я не враг тебе, воин, и не желаю твоей смерти. Ты можешь быть полезен в борьбе против Ямашита. Однажды так и будет, вы схлестнётесь с Томохисой и его якудза.
— Пока есть дела поважнее…
— Я знаю, и умею ждать, — доверительно и благожелательно прошептала Сана, после чего отошла и села на кровать. — Ты не хочешь нести ответственность за женские чувства, Чонгук, но природа, как назло, одарила тебя сверх меры, чтобы ты привлекал, обезоруживал и сводил с ума женщин. Возможно, от твоих дарований и пошла твоя неприязнь к девичьим привязанностям, ты хочешь, чтобы уважали твои подвиги, но девушки хотят твоего тела, видя подвиги только как подтверждение могучих возможностей твоих рук, ног, плеч… — Японка не опустила взгляда ниже груди, но перечисление будто само намекало на ещё один орган. — Ты волнуешься о том, чтобы из-за тебя не страдали. Послушай меня, Чонгук, — Сана впилась глазами в его глаза, — Минатозаки Сана больше не умеет страдать. Минатозаки Сана не привязывается. У тебя нет причин избегать меня. Я не хочу твоего тела, я поклоняюсь ему потому, что оно способно на подвиги, на свершения, что помогут мне отомстить Томохисе.
Шёлк сполз с её плеч, обнажив их, и удивительным образом зацепился на груди за твёрдые соски, не открыв их взору золотого. Чонгук, сглотнув слюну и зная, что может развернуться и уйти, зная, что способен противостоять, всё-таки подошёл и, наклонившись, поцеловал Сану. Ему трудно дался уход от неё на мальчишнике. Проводив её, полураздетую, до комнаты, прикрывая и её наготу, и свой стояк, Чонгук услышал приглашение к бесплатному наслаждению, но, вежливо поблагодарив, удалился. Тогда была иная ситуация, ему необходима была танцовщица для отвода глаз перед влюблённой школьницей, дальше заходить желания не было. А сейчас… проворные пальцы Саны по шее забрались в густоту его волос, губы податливо отвечали на неробкие и требовательные атаки, а её гладкая, без единого изъяна белая кожа порабощала мужские ладони, не способные оторваться от такого воплощенного в женскую плоть сокровища. Чонгук забрался на неё, сидящую, сверху. Пока целовал, откинул её на спину, Сана потянулась к шпильке в волосах, и молодой человек, рефлекторно, дёрнулся и поймал её за запястье. Японка замерла, будто бы испугавшись, а потом, поняв в чём дело, переливчато и мелодично засмеялась.
— Я всего лишь хотела распустить волосы…
— Да кто ж тебя знает, — сам выдернул шпильку из её причёски Чонгук и вернулся к прерванному. Но в мысли зачем-то полезли шаньсийские амазонки, которые вот так же соблазняют, но всегда наготове, способны убить, прикончить хоть во время секса. Коварные и бездушные амазонки, к которым относилась его родная мать, которым принадлежали его сёстры. Вымуштрованные убийцы-потаскухи, неужели мать добровольно позволяет им заниматься подобным? Чонгук плохо, но помнил своих маленьких сестричек, розовощёких, круглолицых, пухленьких и невинных. Какие они теперь? Как выглядят? И снова те глаза, и то лицо, что осветилось фонарём на крыше дома Черити Лавишес[40]. Ему захотелось укрыть всех девчонок мира непроницаемым для разврата и жизненной грязи плащом, но подобного никто не изобрёл.
Рука Саны была уже в кожаных штанах Чонгука, когда он вновь остановился и, вытащив её кисть, слез с неё в сторону. Гейша непонимающе поднялась, запахивая кимоно.
— У тебя… всё работает, — сказала она, видя странную неловкость на лице Чонгука, напряженное разочарование.
— Я знаю, что работает, — хохотнул он, посмотрев вниз, на взбугрившиеся штаны.
— Тогда в чём дело?
— Вера не позволяет, — отшутился он, поднимаясь и одёргивая футболку.
— Что именно? Ведь сексом ты занимаешься.
— Да чёрт его знает, Сана, что она мне не позволяет… Ты прости, не обижайся. Хотя вполне пойму, если теперь ты справедливо возжелаешь моей смерти.
— Я не так сильно возбуждена, чтобы впасть в отчаяние от прерванности, — тонкой, смутной и необъяснимой улыбкой вновь зацвела она и тоже встала. — Возможно, я холодна для того, чтобы расстраиваться от такого. Возможно, это тебя и отталкивает?
— Нет, вряд ли. Скорее я и сам горяч не слишком. — Сана положила ладонь ему на плечо.
— Ты даже не представляешь себе, насколько ты горяч, благородный воин, и, поверь, тебя-то рано или поздно будет сжигать дотла безответное желание.
— Пророчишь из вредности?
— Ничуть. Мне так кажется. Ты сдерживаешь себя, постоянно сдерживаешь себя во всём. Вечно копить нельзя. Будет день, когда накопленное выплеснется.
— Что ж, я буду надеяться, что в тот далёкий день твоё слово всё ещё будет в силе, — подмигнул ей Чонгук, и вышел.
Лето, на которое возлагалось столько надежд и строилось множество планов, стало разом бессмысленным и дремотно-серым. За окном светило солнце, но Чжинёну казалось, что уже который день льёт дождь. Вторые сутки он не выходил на улицу, лежал, глядя в потолок, ел ставшую безвкусной пищу, смотрел фильмы, не понимая, что в них происходит. Поверх всего, чем он пытался заняться, стояла Чонён.
Мама быстро заметила, что с сыном неладное, пыталась поговорить с ним, выяснить, расшевелить его, но Чжинён только отмахивался и принимался выполнять любые просьбы родителей, старательно изображая, что всё в порядке. Сходил в магазин, съездил в ремонт обуви забрать ботинки отца, отнёс родителям Югёма домашнее печенье. Его передали для Чонён, но он отнёс другу и его семье. Разве требуется девушке миллионера какое-то там печенье?
Когда задания кончились, Чжинён плюхнулся в спальне и превратился в осеннюю муху, которая впадает в спячку, но почему-то злая и хочет кусаться. Заходил Ильхун и звал пройтись, звонил Югём и звал пройтись — для всех нашлись отговорки, чтобы продолжать смотреть в потолок, исполняющий обязанности фона, на котором рисовалось личико Чонён. Его теперь целуют эти похотливые и гадкие губы Ку Чжунэ! Джуниор утыкался лицом в подушку, загибал её вокруг головы, бился с нею вместе о кровать, отбрасывал её, вставал, мерил шагами комнату. Он ждал звонка Чонён, что она объяснит всё это как-то, признает ошибку, заблуждение, одумается. Но она не звонила.
К окну страшно было подходить. Из него виднелся подъезд Чонён. А если он высунется, а там как раз стоит порш? Чжинёну хотелось разбить этот дрянной автомобиль. Никогда ещё в нём не было столько злобы, бессильной ненависти. Он зашторил окно и не пускал свет, потому и выдумал, что на улице дождь. Как мужчина он не мог себе позволить плакать, но мираж невыплаканных слёз превращался в капель дождя по стеклу.
На очередной трезвон мобильного Джуниор уже не бросился. Он понял, что Чонён не позвонит, поэтому сначала даже не думал интересоваться тем, от кого звонок. Мелодия перестала играть, и парень ещё долго лежал, не шевелясь. Потом, когда пошёл в туалет, на обратном пути вспомнил о непринятом вызове и заглянул в телефон. Ему звонила Еджин, сестра Чжунэ. Горько усмехнувшись, он отложил трубку и упал на кровать снова. Какая ирония! Он нравится сестре того, кто увёл у него любовь. «Будь я хоть на сотую процента такой же сволочью, как Чжунэ, я бы воспользовался случаем, переспал бы с его сестрой и бросил её, и месть была бы сладка, но я никогда так не сделаю, потому что Еджин ни при чём. Она не виновата в том, что брат её влез туда, куда не просили… Что брат её оказался богатым красавцем, по сравнению с которым ребята вроде меня — абсолютные, никому не нужные неудачники». Джуниор размышлял о жизни и о том, как она складывается. Вспомнил о ситуации Югёма, и стал его хорошо понимать. Действительно, если хочешь чего-то добиться, даже любимой девушки, нужно иметь деньги. Чжинён всё ещё хотел верить, что Чонён не такая, что ей плевать на состояние Чжунэ, он искал в нём достоинства, за которые могла бы полюбить девушка мажора Ку Чжунэ, но не находил, зная, какая он моральная падаль. И только ради того, чтобы не очернить образ Чонён корыстностью и меркантильностью, Чжинён признавал некие положительные качества Чжунэ, о которых, видимо, пока что мало кому известно. И всё-таки, как же быть ему самому? Как вернуть возможность своего счастья? Столько лет он любил Чонён! Ждал, что скоро она выпустится, поступит в его университет, и они будут ходить за ручку на лекции и обратно, будут гулять, просиживать вечерами в кафе, встречаться с друзьями, поженятся. Джуниор представлял, и не раз, скромную студенческую свадьбу, потому что знал, что Чонён не захочет, как все, пышное платье, скучные традиционные посиделки. Он бы не сказал и слова против, если бы она надумала выходить замуж в джинсах. Они бы отметили бракосочетание каким-нибудь пейнтболом, и рванули в горы, лазить по отвесным скалам. Чжинён знал, что Чонён бы всё это понравилось, а, значит, понравилось бы и ему, потому что он тогда увидел бы её счастливую улыбку, услышал её смех. Сделает ли её счастливой Чжунэ? Что он о ней знает, мерзавец этот?