ещали кучу андеграундских вечеринок с представлениями. Наш товарищ Ильхун увлекался рэпом и имел знакомства с некоторыми музыкантами, иногда он доставал на всех пригласительные. Давно такого не было. И хип-хоп я любила.
— Ну… ладно. Хорошо. Наконец, ты затащил меня всё-таки в какой-то клуб.
— Даже не настаивал, — бахвалясь и расслабляясь, хмыкнул он.
— Эй, я ещё передумать могу!
— Не можешь. Заеду через час, — и он поспешил положить трубку, чтобы я не отменила своё согласие.
Незадолго до его звонка за Сынён приехал Гынсок, с цветами, всё как полагается, и они уехали ужинать в ресторан, откуда, сомневаться не приходилось, сестра сюда уже не вернётся до завтра, а то и дольше. Итак, я предоставлена сама себе. Я могу гулять допоздна, я могу заявиться домой, когда захочу. Какое искушение! До каникул всего-то неделя, разве решит она что-то, если дождаться конца учебного полугодия? Несколько дней — это не месяц и не год, они ничего не дадут. Завтра выходной, никуда не вставать. Позволю ли я себе?.. Или Чжунэ?..
Я выдвинула ящик с нижним бельём, вспоминая фильм «Дневник Бриджит Джонс», где главная героиня надела ужасно срамные трусы, чтобы не отдаться мужчине, но это не спасло, и она всё равно отдалась. Таких парашютов, как у неё, у меня не было, всё стандартно, хлопковые однотипные трусишки одинаковой формы, одни бледно-голубые, другие бледно-розовые, третьи бледно-жёлтенькие. Были с изображением баскетбольного мяча на всю задницу, и даже в цветущих азалиях на белом фоне. И только кружевной комплект, подаренный мне самой старшей сестрой в ноябре, на восемнадцатилетие, я не надевала ни разу. Я не любила такие вещи, они казались мне чужими, а для ежедневного ношения — неудобными. Показывать это было некому, а моим вкусам кружево не отвечало. А теперь мне есть кому показать, но… но не рано ли? Может, всё-таки сделать, как Бриджит Джонс? Я же не она, у меня сила воли имеется, и неказистое бельишко лишь поддержит принцип. Достав свои рядовые труселя в неприметный салатовый горошек, я отправилась в душ.
Попадание в клуб напомнило мальчишник Намджуна. Мы прошли не через главный вход, а отдельный, куда не вела очередь. Дорожка была отгорожена красным канатом на золотистых столбцах, охранник пускал скорее по лицам, чем по предъявлению каких-либо пропусков, но когда мы оказались внутри, то билеты всё же понадобились, чтобы найти вип-кабинку на балконе второго этажа. Из неё более-менее было видно сцену, а заодно разрешалось спускаться вниз, на танцпол; в ней сидело трое — компания Чжунэ. С Чжинхваном меня когда-то уже знакомили, тоже бывший баскетболист СНУ, хоть и невысокого роста. Он встречался (по очереди, а не одновременно, конечно) с двумя известными баскетболистками, из команд КЕБ Хана-Банк и Вури Уиби[42], обеим доставал разве что до носа. Высоту любил, что ли? Или альпинизм? Одна из тех девушек была легионером — игравшей по контракту американкой, здоровенной, как башня, но Чжинхвану, видимо, оттого было ещё любопытнее. Сейчас он был свободен и, судя по всему, находился в поиске, для чего и пришёл в клуб, попивая виски со льдом. С Юнхёном меня, скорее всего, тоже знакомили, но его я не очень помнила, поэтому представилась заново. Он пришёл со своей девушкой, Борой, с которой встречался, как сказал Чжунэ, уже почти два года.
Я была среди них самой младшей, и чувствовала себя не совсем в своей тарелке, поэтому, вопреки своим же пристрастиям и привычкам, была инициатором походов на танцпол, куда утягивала за собой Чжунэ. Мне проще было подрыгаться под музыку, чем искать общие темы с малознакомыми людьми. Чжунэ то и дело пытался поцеловать меня во время танцев, но я уворачивалась, как могла, не в силах забыть о словах Чимина. Такая толпа народа вокруг, откуда мне знать, нет ли среди них его? Или ещё кого-нибудь из друзей Намджуна?
Начавшееся выступление прижало всех к сцене. Там появились заявленные исполнители, молодёжь начала бурно отрываться, и мы с Чжунэ, замешанные в это всё, тоже поддались волне, подхватили эмоции публики, запрыгали и даже подпевали кое-чему из звучавшего со сцены. Ажиотаж поднялся лихой; духота, грохот и толкотня — ничего не пугало и не смущало. Я чувствовала спиной грудь Чжунэ, не дававшую никому меня пихать и стеснять, я могла в любой момент откинуть голову и положить её ему на плечо. В небольшом перерыве мы выпили в баре по коктейлю, он что-то с ромом, я мартини с соком, который давно думала попробовать. Я не собиралась напиваться, но один коктейль очень вписывался в настроение вечера. Жарче было некуда, но теперь жар пошёл и изнутри, кожа увлажнилась от пота, но здесь все были такие, промокшие, подвыпившие, довольные и громкие. Ничем не хуже зрителей на соревнованиях, тот же кураж, азарт, ожидания какого-то апогея, только если при наблюдении за игрой всё зависит от игроков, то в таких местах кульминация зависела от каждого. Кто как хотел, тот так и направлял свою ночь. Меня пока что направляли крепкие руки Чжунэ, и я была не против. Ощущать их на своей талии, ощущать прикосновение его губ к затылку, закрывать глаза и сквозь сотни запахов улавливать аромат его одного, близкий, соблазнительный и привораживающий.
После выступления я выпила ещё один мартини, холодный и утоляющий жажду. От него тело потянуло на приключения, хотелось размазаться по Чжунэ. Я вполне ещё соображала, но накопившиеся желания давали о себе знать. В одном из закоулков клуба мы начали целоваться, и прерваться не могли очень долго. Ладони Чжунэ стискивали мои бока, бёдра, прижимали к себе, вжимали в себя, как показывают в горячих латинских клипах, постоянно преподносящих картины страсти в полутёмной, сине-зелёной комнате, в которой ярко выделяются бронзовые, красноватые обнаженные тела. Я тоже ощущала себя какой-то раскалено-красной, нагой, несмотря на то, что была в штанах и футболке. Едва вырвавшись от поцелуя, я взяла запястье Чжунэ и развернула на нём к себе циферблат часов. Перевалило за два часа!
— Сестра дома? — пытаясь вернуть здравомыслие, спросил Чжунэ. Я должна была немедленно солгать и сказать, что да, она дома, и мне уже срочно, не откладывая стоит нестись к себе. Но я не смогла обмануть:
— Нет, я сегодня одна ночую. — Нет, я не хотела обманывать. Я хотела, чтобы Чжунэ узнал, что мне сегодня всё можно. Он глубоко вдохнул и задержал дыхание, будто впитывая в себя ту ответственность, которая последует за решением, каким оно будет? Он сомневается? Или боится, что с моей стороны опять начнутся отговорки? Чжунэ хрипато, тихо выдохнул мне в лицо:
— Поедешь ко мне? — По позвоночнику прошёл разряд. Я сглотнула ком в горле. Говорят, что иногда у девушек ноги раздвигаются сами — в эту минуту у меня было именно такое состояние. Я хотела обхватить ими Чжунэ и впихнуть в себя. Судя по его глазам, он желал того же самого.
— Поехали, — сказала я, вспомнив по пути к выходу об отринутом кружевном белье и засмеявшись, но не объяснив причину смеха вслух.
Глава 29, где социум ощутит давление личности
Попрощаться с друзьями, забрать свой пиджак, допить выпивку в стакане — Чжунэ забыл всё. Но ничего из этого не могло иметь серьёзных последствий: друзья поймут, этой летней ночью было жарко и без пиджака, а найти спиртное можно и в других местах. А я сама-то ничего не забыла? Стыд, совесть? Во мне бурлило какое-то предвкушение, я рисовала перед собой смутные картины того, к чему мы неслись на матовом «порше», смеясь и вворачивая музыку погромче. Это снова были «Imagine dragons», и мы, открывшие каждый своё окно, ловя сильнейшие потоки ветра прямо в лица, нестройно подпевали им, я с акцентом, а Чжунэ на безупречном английском:
— Айм сорри фо эврифинг, о эврифинг айв дан!.. О, ай шат шат шат э хол фру эври сингл финг вэт ай лав! — С восторгом и распирающей радостью в груди орала я почти с той же громкостью, что магнитола, и строчки песни перемешивались с весёлым хохотом. Мои недлинные волосы не лезли в глаза и рот, их не нужно было отбрасывать и убирать, как иным девицам. Я не любила большую скорость, но сейчас она пьянила, как и плавно выветривающийся из меня мартини. Жизнь била ключом, я совершала что-то смелое, что-то новое для себя, я захлёбывалась счастьем, протягивая руку и чувствуя, как её берёт в свою Чжунэ. Беззаботность и молодость, удивительное начало чего-то, наметившееся открытие.
По пути к его дому я протрезвела, но взбудораженность и плотская тяга не прошла. Мы целовались на подземной парковке, целовались в лифте, целовались, пока Чжунэ открывал дверь и, ступив в квартиру, тоже целовались. Но когда зажёгся свет в прихожей, и мы поняли, что достигли цели — всё, финиш, спальня под рукой, — оба как-то присмирели и разняли руки, ощущая смущение первой юности. Чжунэ скинул ботинки, я кроссовки.
— Ну… располагайся, — обвёл он рукой пространство, закончив амплитуду движения неловким заведением ладони за шею, которую потёр, не зная, как подступиться к дальнейшему. Я тоже не знала. Переминалась с ноги на ногу, плутала глазами по дверям, ведущим в разные комнаты. Нужно ли мне в ванную? Нет или да? Идти ли сразу в спальню? Не знаю. — Хочешь чего-нибудь выпить? — предложил Чжунэ, сделав шаг в сторону кухни. Я ухватилась за эту возможность, и тотчас направилась туда:
— Да, можно. — Было жарко, и освежиться бы не помешало, и жажду утолить, промочить пересохшее от духоты и пения горло. Я зажгла свет на кухне.
В ней не было и десятой части того, что имелось на тщательно продуманной кухне Чжихё. Очевидно, что здесь никто и ничего не готовил. Холостяцкая необжитость и холодность. Никаких именных кружек — стильные однотипные чашки. Никаких полотенчиков с утятами и цыплятами — белоснежные тканевые салфетки, полотенца только одноразовые — бумажные. Многоуровневая подсветка, самая красивая из которой, голубовато-сиреневая, не над разделочным столом, а прожекторами играющая на бокалах, подвешенных за ножки вверх ногами на специальном хромированном держателе. У дальней стены стоял шкаф с деревянной дверцей, сбитой диагональной решёткой, через которую просматривались винные бутылки. Чжунэ открыл холодильник.