Мы с Джоанной спустили с кроватей ноги и потянулись. Дочь покойного мастера спросила:
— А на могилу отца мне лучше сейчас сходить, или потом?
— Лучше после завтрака, — ответила Элия, улыбаясь и краснея, — в течение получаса у адептов внизу, у их общежития принятие душа… Мимо ходить не надо.
— Они прям на улице моются? — открыла рот я.
— Ну да, обливаются водой в открытых кабинках, ополаскиваются… Это же мужской монастырь, так-то, поэтому им нет смысла где-то прятаться. Это нам не надо соваться… куда не надо.
— А я бы посмотрела, — пошутила я, встав. — А нам тут наверху где-нибудь можно подобное устроить? Ополоснуться на открытом воздухе?
— Вряд ли, только в комнате. Почти вся территория монастыря просматривается из сторожки привратника.
— А, ну да, тогда не стоит, — вспомнила я вчерашнего Мингю, и мы с Джоанной понимающе переглянулись.
— Идёмте, я покажу, где набрать воды, чтобы умыться, — поторопила нас Элия, и мы, облачившись во взятые с собой тобоки, поспешили за ней. Дойдя до колодца, я не стала слушать инструкции, как им пользоваться — всё было просто и всем известно, зачерпнула ведро воды и подняла. — Помочь донести? — дружелюбно предложила Элия. Я покосилась на её субтильное тело.
— Мне? Нет, не надо. — Взяв примерно пятилитровое ведро в одну руку, я пошла обратно в комнату. Джоанна шла рядом, ей было меньше лет, чем мне, где-то на три-четыре года, и у неё не было той подготовки, которая была у меня. Я снова чувствовала себя защитником и опекуном, и мне это нравилось — моя привычная роль. Мне всегда требовался кто-то, о ком надо заботиться, иначе я слишком заморачивалась на своих проблемах и желаниях, и обязательно совершала ошибки. Вот как с Чжунэ, будь он неладен.
— Вы пока приводите себя в порядок, а я принесу вам местную форму, — поняла Элия, что я не пропаду.
— Это обязательно? — не имея ничего против, полюбопытствовала я.
— Ну… — задумалась Белоснежка, — так принято.
— Окей, ждём, — кивнула я. В комнате мы с Джоанной нашли под кроватями два тазика, достали свои зубные щётки, стали умываться и причёсываться.
— Папа говорил, что тут никаких коммунальных услуг, но я не подозревала, что настолько, — не жалуясь, а проникаясь, заметила моя соседка. — Мне страшновато идти на завтрак, там одни парни почти.
— А что в парнях такого? Не волнуйся, — махнула я рукой, успокаивая. Хотя понимала, что это для меня привычно, а для нормальных девчонок оказаться в мужском обществе не очень здорово и легко. — С парнями главное вести себя, как парень, тогда не возникнет никакого дискомфорта, понимаешь? Если начать смущаться и показывать им, что ты девчонка — они сами только об этом думать и будут.
— То есть, нужно грубо разговаривать, рыгать, сплёвывать на землю и всё такое?
— Блин, боюсь, в пределах монастыря это как-то не очень, — осознала я. Похоже, и моё прежнее пацанское поведение устарело. Элия забежала с полотенцами и местными тобоками, и унеслась, извинившись, потому что она должна была помогать готовить завтрак.
Я разложила на постели принесённую одежду, в целом ничем не отличавшуюся от той, что уже была на мне. Мои глаза зацепились за нашивку на левом плече, в форме щита с мордой тигра, вышитой золотой нитью. Вспомнилась история Чимина. Вот такие мелочи иногда становятся судьбоносными. Но это перевесило мои сомнения, и я, сняв свои рубашку и штаны, махнула их на монастырские. Я делала это всё быстро и беззастенчиво, привыкнув на соревнованиях и тренировках к постоянным переодеваниям, Джоанна же ещё немного смущалась даже меня. Да, ей будет труднее.
В комнате стоял кувшин, в который я сразу отлила немного колодезной воды — Элия предупредила, что она питьевая и очень чистая — и чашки. Я промочила горло, хотя, должна заметить, августовское утро в горах было приятнее и прохладнее, чем в городе. Воздух был свежим и умиротворяющим. Когда мы ходили к колодцу, я заметила, как растаяла ночная тишина, и всё наполнилось мягким щебетанием птиц, удаленными звуками жизни, невидимыми шелестами, меканьем коз и куриным кудахтаньем. Началось в деревне утро… Я никогда не жила даже в провинции, вся моя жизнь проходила в столице, но, странно, я не ощутила себя настолько городской, чтобы растеряться в настолько природных условиях. Где-то раздался громкий звук, похожий на гонг, мы с Джоанной пожали плечами, и я опять завалилась на кровать, не зная, чем себя занять.
— Тук-тук? — раздался голос Чимина из-за угла. Дверь в нашу спальню всё ещё была открыта, но он не сунулся в неё, остановившись на галерее в ожидании разрешения.
— Заходи, — позвала я, удостоверившись, что Джоанна уже подпоясалась. Молодой человек встал на пороге.
— Я за вами, идём завтракать? Представлю вас ученикам в столовой, как раз там будут все сразу. Чонгук должен был их предупредить о гостьях, он уже пошёл туда.
И вот здесь, на этом моменте, вопреки моей уверенности в себе, на меня напал какой-то столбняк. Я замешкалась, разнервничавшись. Представить нас, двух девушек, куче парней… Да, я всегда была среди мальчишек, но своих, с которыми с детства, или как равный участник секции. А здесь два инородных тела в мужской обители, всё внимание будет к нам, и все будут понимать, что мы девушки, и с нами нужно быть вежливыми и осторожными, потому, что у золотых так принято — это мне вчера Чимин объяснял, у них особое отношение к женщинам, максимально уважительное и трепетное, и если кто обидит девушку, его же свои и зачмырят.
— Да, идём, — переборов себя, я улыбнулась.
— Я волнуюсь, — честнее призналась Джоанна, пойдя рядом. Я едва не сказала «а я нет», но вовремя вспомнила, что врать тут нельзя. А вот промолчать — можно.
— Забыли мы вам вчера сказать, что сигнал гонга — это призыв на трапезу, — запоздало сообщил Чимин.
— А, мы слышали его, — призналась я.
— Но я всё равно и собирался за вами зайти. Чтобы всё показать.
Мы прошли по галерее и вышли мимо башни настоятеля на верхнюю площадку, с которой начинался центральный спуск. У ворот стоял Мингю, благодаря росту его вряд ли можно было спутать, несмотря на спрятанное под платком лицо, которого я так до сих пор и не видела, вчера не дала темнота, сегодня прикрытие. В тёмно-тёмно серых хакама, черной рубашке и с чёрной повязкой, прячущей лик, он недвижимо стоял на посту, перемещая за нами только глаза. Я перевела взор на монастырь. Вот он, во всей красе, при свете раннего летнего солнца, проснувшийся, утопающий в его золоте и изумрудах листвы. Чьими-то умелыми руками выведенные многоступенчатые клумбы горели красками разных цветов. Вычищенные лестницы вели с яруса на ярус, образовывая как бы этажи в склоне, заканчивающемся обрывом. На каждом ярусе были какие-то постройки в традиционном стиле, в основном одноэтажные, с черепичными крышами и раздвижными, незакрывающимися дверями. Чимин указывал на тот или иной домик:
— Это библиотека, а вон там хранятся хозяйственные орудия, за зданием сарай с козами. Вон там хранится запасная одежда, обувь. В самом низу — дом мастеров и общежитие, они за храмом. — Храм спутать было невозможно, он был самым высоким строением из всех, но не возвышался над башней настоятеля потому, что та разместилась на верхней площадке, а он — на одной из самых нижних. Центральный вход был распахнут, в глубине виднелась золотая статуя Будды с огоньками лампад и свечек перед ней. — А вот и столовая, — указал рукой Чимин, приглашая нас внутрь.
Мой шаг замедлился, и я постепенно начала терять ощущение самой себя и происходящего. Я даже на какое-то время потеряла из поля зрения Джоанну, где она была: сзади, рядом или пошла вперёд? Грубо говоря, у меня сжало очко, прежде чем я переступила порог столовой, а когда я переступила, то всё стало совсем плохо. Меня оглушил скрип одновременно отодвинувшихся скамей и топот враз поднявшихся на ноги нескольких десятков человек. Ослепительная белизна тобоков ударила мне в глаза. Двадцать, тридцать, сорок взглядов устремились в нашу сторону.
— Это Чонён и Джоанна, — представил нас Чимин, указав на каждую, — родственница Рэпмона, которого некоторые из вас, может быть, помнят, и дочь почившего мастера Хана, память которого мы по-прежнему чтим.
Все, как по команде, опустили головы и устроили минуту молчания. Я замерла от дисциплины, отсутствия шуточек, перешёптывания или шума, свойственных обычным мальчишеским сборищам. Кое-как возвращая концентрацию внимания, я отмечала, что здесь есть и совсем юные ребята, почти дети, и уже вполне взрослые, явно старше двадцати.
— Проходите, — указал нам Чимин на столик у дальней стенки, и я заставила себя снова зашагать. Есть такое выражение «пройти сквозь строй» — раньше это было вроде казни. Вот у меня сделалось ровно такое же чувство. Несмотря на то, что юноши склонились перед нами — почтение воинов-монахов перед женщинами — и не сели, пока мы не прошли и не опустились на свои места, я чувствовала, что многие исподтишка подглядывают и разглядывают нас.
Усадив свою задницу, я выдохнула, словно прошла второе испытание после подъема по Кошачьей тропе. Джоанна опустилась рядом. Так и хотелось обернуться и посмотреть на присутствующих ребят, потому что я знала, что те, кто сидят лицами в нашу сторону, наверняка пялятся. Перед нами возникла Элия, с подносом, полным тарелок, который опустила на наш столик. Я обратила внимание на её руки, впервые хорошенько разглядев. Они не были такими же белыми, как вся остальная кожа. Какие-то розоватые, с белыми, как от шрамов, прожилками, до того гладкие, будто их искусственно натянули, а самое главное — на ладонях ни одной линии. Разве так бывает? Тянуло поинтересоваться, но я знала, что будет некрасиво.
— Берите, приятного аппетита, — села она напротив. Следом за ней подошла и та, в которой я интуитивно угадала Заринэ. По имени я предполагала, что она не азиатка, но теперь убедилась в этом. Девушка, смуглая, по чертам не то арабка, не то персиянка, не то узбечка или кто-то там ещё, в отличие от нас, была в тёмной одежде, в юбке, закрывающей ноги до земли, в рубашке, закрывающей руки до кистей, в платке, не позволяющем выглянуть ни волоску. Она вела за руки двух ребятишек, лет трёх и помладше, наверное, недавно только начавшего ходить, потому что он излучал желание двигаться, куда-то спешить, дёргаться и бежать.