Крестьянин вошел в дом и вынес оттуда факон. Перевернув жакаре на спину, он сделал разрез вдоль от челюсти до кончика хвоста и, ловко орудуя факоном, раскрыл шкуру крокодила. Операция не могла вызвать у зрителей возвышенных эстетических эмоций.
На вопрос, много ли здесь встречается жакаре, крестьянин пожал плечами.
— Ну, раз в неделю, по крайней мере, мы обязательно убиваем одного, а то и двух жакаре. А если специально для охоты на жакаре пойти в ближайший игарапе (рукав реки), то пустым никогда никто не возвращается.
Разговаривая, крестьянин кое-как счищал наиболее крупные куски мяса и сала, приставшие к коже жакаре, потом поднялся с помоста и, вешая ее на протянутую веревку, произнес:
— Ну вот, ваша шкура готова. Пускай она полчасика посохнет на солнышке, и можете ее забирать. Вам — удовольствие, а мне семьсот крузейро. По правде сказать, такой прекрасный жакаре стоит все восемьсот крузейро.
Намек был понят, и крестьянин опустил в широкие карманы брюк четыре бумажки по двести крузейро.
Это была большая удача — увидеть своими глазами весь процесс охоты на жакаре.
Хотя бразильский жакаре и уступает своим африканским собратьям — аллигаторам Нила и других рек, все равно дело с ним иметь опасно. Вернувшись в Рио и перебирая свой архив, я встретил заметку от 18 января 1963 года из газеты «О жорнал». Там было помещено интервью с тремя японскими кинооператорами, которые несколько месяцев провели во внутренних районах Бразилии, снимая фильм о жизни на Амазонке. Один из операторов, Кенхиро Накахара, рассказал, что, когда они находились недалеко от городка Абидаса, который расположен километрах в ста выше по течению реки Амазонки от Сантарена, и приготовились снимать нескольких жакаре, отдыхавших на противоположном берегу небольшого притока Амазонки, они увидели, как сверху по течению несет небольшую лодочку, в которой сидел серингейро. У него, видимо, сломалось весло, и он не смог справиться с сильным течением. Заметив кинооператоров, серингейро привстал в лодке, что-то крикнул, но вдруг потерял равновесие, пирога опрокинулась, и он оказался в воде. Расстояние от японцев до добытчика каучука было примерно сто пятьдесят метров. И тут кинематографисты заметили, что с берега ринулись три больших жакаре. Они стремительно приближались к барахтавшемуся в воде бразильцу, и через две минуты все было кончено. Эту ужасную сцену японские операторы засияли на пленку.
Положив шкуру на корму, мы двинулись дальше. Но не прошло и часа, как Ассис начал потихоньку чертыхаться, бросая рассерженные взгляды на добычу.
— Слушайте, сеньор, — сказал он, — а не лучше ли нам избавиться от этой шкуры? Все равно нельзя взять ее с собой в Рио-де-Жанейро. Ни один летчик вас не посадит в самолет, если узнает, что вы везете с собой свежевыделанную шкуру. Она же плохо начнет пахнуть на следующий день. А сейчас посмотрите, что у нас творится на корме!
Действительно, над шкурой убитого крокодила вился целый рой каких-то больших мух.
— С этими насекомыми нужно быть особенно осторожными, — продолжал Ассис. — Мой брат целый год болел, когда его укусила одна большая муха здесь, недалеко от Бразилиа.
Я, пройдя на корму, скинул шкуру в воду. Она несколько секунд покачалась на волнах, потом медленно опустилась на дно Тапажоса.
Не успела кожа жакаре опуститься на дно, как за небольшим островком открылся вид на поселочек Бразилиа. Здесь нужно было останавливаться на ночевку, потому что до темноты гайола не могла бы дойти до следующего пункта — поселка Авейрос. Кроме того, мы хотели утром завернуть в приток Тапажоса — на реку Купари.
Оставлять лодку без присмотра у причала Ассис не хотел и решил ночевать на борту «Эсперансы». Ничего не поделаешь, пришлось из чувства солидарности устроиться тут же, расстелив на скамейке жесткий брезент. Ассис примостился на корме. Он лежал на спине, закинув руки за голову, и смотрел на усеянное звездами небо. Речные волны, медленно подгоняемые слабым ветерком, чуть слышно плескались о борт лодки. Было не больше семи часов, и спать не хотелось.
— Скажите, сеньор, — вдруг спросил Ассис, — правда, что в ракете летают вокруг Земли три человека из вашей страны?
— Сейчас не знаю, а вообще летали.
— А мы, бразильцы, еще не летали?
— Пока нет, но наступит день, и бразильцы полетят.
— Интересно, говорят, Луна большая, все равно как наша Земля. Там есть такая река, как Амазонка, или хотя бы как эта, Тапажос?
— Что ты! Там вообще не существует никаких рек.
— Вот, наверное, скукота-то у тамошних местных жителей!
— Жителей там тоже нет.
Ассис больше не стал задавать вопросов, видимо усомнившись в глубине моих знаний о жизни на небесных светилах. Однако потом не выдержал, решив поставить все точки над «и».
— В таком случае трудно придется людям, которые попадут на Луну. Рек нет, людей нет. Вы представьте, если бы у нас не было ни Амазонки, ни жителей на Амазонке! Попробуй тогда продраться сквозь чащи и лианы джунглей! Да, трудно им придется: на каждом шагу опасность.
С выводом моториста о трудностях, подстерегающих первых путешественников на Луну, нельзя было не согласиться. Конечно, не вдаваясь в детали относительно лиан и лунных джунглей, Ассис был явно доволен, что собеседник придерживается такого же мнения о существовании риска для первых путешественников на Луну.
— Кто-нибудь есть на гайоле? — вдруг послышался невдалеке голос.
— Есть! — отозвался Ассис. — А в чем дело?
— Подвиньте ее немножко, метров на десять вперед, потому что вы заняли наше место. — В темноте были видны очертания гайолы, похожей на нашу «Эсперансу».
Ассис нехотя встал, покопался под навесом, вытащил оттуда старый железный фонарь и укрепил его на носу лодки, с тем чтобы осветить место новой стоянки, которую предстояло выбрать. Предосторожность оказалась нелишней, так как при свете фонаря можно было увидеть впереди метрах в семи высовывающийся из воды столб с тремя крючьями, о которые в темноте можно было очень легко распороть обшивку бота. Перехватываясь за доски причала, мы осторожно перевели «Эсперансу» на новое место. Ассис не стал тушить фонарь, а понес его на корму, чтобы устроить при свете более удобную постель. Не успел он дойти до места, как вдруг на нас словно обрушился мелкий град. Туча каких-то крылатых насекомых кружилась вокруг светлого пятна, садилась на наши лица, руки, пыталась пробиться сквозь стекло фонаря, к свету. От неожиданности Ассис выронил из рук фонарь.
— Ой, ой! — закричал он. — Это же пото.
Фонарь при падении не опрокинулся, и керосиновая коптилка продолжала гореть. Дальнейшие действия Ассиса мне были непонятны. Он схватил упавший фонарь, сильно встряхнул его, так что керосин разлился и загорелся внутри фонаря. Затем Ассис размахнулся и выбросил на берег огненный предмет. Он упал на землю метрах в десяти от борта лодки, и тысячи неизвестных пото моментально покинули «Эсперансу». Видно было, как веселый хоровод черных точечек закружился около пылающего факелом фонаря.
— Вот мы попали в беду! — сокрушенно произнес Ассис.
— А в чем дело? Почему ты так испугался?
— Ничего я не испугался, просто не хочется неделю, а то и больше ходить искусанным. Много пото успели сесть на вас, на лицо, на руки?
— Вероятно, штук десять, а может быть, больше. Разве это так важно?
— Завтра утром посмотрите на себя, тогда скажете, важно это или нет.
Действительно, на другой день, при дневном свете мы увидели красноватые следы примерно в два-три сантиметра величиной на наших шеях, руках, а у Ассиса даже на обеих щеках. Это были укусы пото — летучих муравьев. Рубцы долгое время неприятно зудели и исчезли только на вторые или третьи сутки.
Утром в поселок заходить не стали, а пошли дальше, к реке Купари, которая вливается в Тапажос, несколько километров не доезжая до поселка Авейрос. Ассис хотел здесь показать заросли виктории-регии, которых, как он уверял, массу можно встретить в небольшом заливчике километрах в пяти вверх по Купари. Когда «Эсперанса» проходила мимо небольшой речушки, впадавшей в Купари, у Ассиса что-то забарахлил мотор. От больного мотора можно было ожидать разных каверз: все-таки мы поднимались вверх по течению. Пристав к берегу, Ассис стал продувать свечи. Место, где остановилась «Эсперанса», было изумительно красивым. Хотя орхидеи здесь и не росли, в цветах недостатка не замечалось. Вынув фотоаппарат с заряженной в нем цветной пленкой, я приладил телеобъектив и стал с помощью зухера выбирать объект поинтересней. Внимание привлекло высокое дерево. Его темно-коричневый гладкий ствол был безукоризненно строен. Длинные листья ярко-зеленой расцветки в середине казались из-за прожилок фиолетовыми. Крона дерева была усыпана крупными белыми цветами.
— Посмотри, Ассис, какое интересное дерево! Прошу, когда подлатаешь мотор, подойдем немножко поближе, можно сделать хороший снимок и сорвать несколько цветков. Может быть, удастся один из них довезти до Рио.
Ассис посмотрел, куда я показывал рукой, и удивленно присвистнул.
— Хорошо, что вы предупредили меня, — ответил он испуганным тоном. — Вы знаете, какое это дерево? Это ташезейро! Если случайно наткнетесь на подобное дерево, обходите его далеко стороной, иначе не миновать большой беды.
А мне вспомнились пушкинские строки:
В пустыне чахлой и скупой,
На почве, зноем раскаленной,
Анчар, как грозный часовой,
Стоит — один во всей вселенной.
И дальше:
К нему и птица не летит,
И тигр нейдет — лишь вихрь черный
На древо смерти набежит
И мчится прочь уже тлетворный.
Замечательное стихотворение об анчаре! Правда, Пушкин немного преувеличивал. Действительно, сок анчара ядовит, но все-таки ветер, набежав на дерево смерти, прочь мчался не тлетворным. А вот бразильское дерево на вид такое безопасное, даже красивое, было гораздо опаснее анчара. Бразильцы называют его ташезейро. Дерево обладает чрезвычайно коварными свойствами — вернее, не само дерево, а его обитатели. Оказывается, ташезейро живет в симбиозе с особыми муравьями, называемыми огненными муравьями, или ташиз. Стоит только приблизиться к дереву и задеть за его ствол, как на вас сверху посыплются мириады необычайно злых насекомых. Когда семена этого дерева созревают, то и ветер, если набежит на ташезеиро, «мчится прочь уже тлетворный», потому что семена разносятся ветром во все стороны, словно на парашютиках. Так летят они далеко от родительского ствола, и если поднять такой парашютик с семенем, то внутри вы уже увидите массу муравьев. Можно сказать, что симбиоз огненных муравьев с ташезейро начинается с момента рождения дерева.