Она оторвала руки от лица и несколько секунд не могла прийти в себя от изумления.
В небольшую расселину между скал глядело бледное чистое небо. Туч как не бывало. Туман упал вниз, в доли-ны. И почти все небо, видное между скал, занимала розовая вершина, громадной шапкой нетающих снегов стоявшая перед нею. Солнце зашло в долине за видимый гори-зонт, но алые лучи его посылали прощальный привет этой горе.
Подножие Божьего трона рисовалось в прозрачной выси редкого воздуха с удивительной чистотой и ясно-стью.
Фанни широко раскрытыми глазами смотрела на дивную красоту этой величайшей в мире горы. Ее сердце быстро билось, и чудилось ей, что оттуда льется в ее душу благодать веры. И вся — восторг, вера и любовь к Боже-ству — она простерла руки к Божьему трону и молилась. Молилась о чуде.
Только чудо могло спасти их всех целыми и невреди-мыми.
На ее глазах таяли розовые краски, темнело небо, проявлялись звезды, а вершина горела, переливая в сереб-ро, отражая синеву неба и блеск звезд, полная непостижи-мой красоты и неразгаданной тайны.
Сильный порыв ветра налетел на скалы, зашумел в ветвях и стволах хижины, стих на минуту и снова нале-тел еще более сильным порывом.
Прошла минута поразительной тишины, лошади пе-рестали жевать за стенкой и прислушивались к чему-то. И заревел ураган, который только и возможен на четырехверстной вышине. Завыл ветер в скалах и камнях, и казалось, сметет самые горы. И содрогнулись от его силы горные утесы.
Еще ярче в чистоте звездного неба стояла серебряная вершина горы и точно посылала мир и благоволение за-тихшей в мистическом ужас Фанни.
И вдруг громкий веселый голос Гараськи заставил ее очнуться.
— Мы спасены, Иван. Смотри! Видишь?
Фанни выскочила из хижины и побежала к стоявшим на краю площадки людям.
XXX
Над площадкой было ясное небо, сверкающее мириа-дами ясных звезд, а в нескольких шагах ниже ее клубились черные тучи. Ветер крутил и гнал их со страшной силой. Там разыгралась небывалая горная вьюга.
— Ты понимаешь, Иван, что внизу теперь творит-ся? — говорил, в восторге потирая руки, Гараська. — Там ад кромешный. Ни человек, ни лошадь не устоит. Им одно спасенье — бежать вниз. Да еще и убегут ли? По-нял?..
— Да, — тихо и раздельно сказал Иван Павлович. — Это чудо Божие! Должно быть, кто-нибудь за нас горячо и с верой помолился.
— Я раз был застигнут здесь такой вьюгой, — гово-рил Гараська. — Чуть не погиб. Одну лошадь сорвало ветром с обрыва. Так и не нашли. Им теперь не до нас. Уходят, поди-ка, голубчики, в степь.
— А если вьюга поднимается? — спросил Иван Пав-лович.
— Не было примера. Сколько живу в горах, всегда она идет вниз, а не вверх. Да и если бы поднялась, так в этой котловине единственно, что засыпало бы нас по пояс снегом, и больше ничего. Теперь, брат, можно спать спокойно.
Фанни, шатаясь, пошла в хижину. Все пережитое за этот день сломило ее. Васенька тревожно глядел по сторо-нам, испуганно прислушиваясь к вою ветра и гулу его между скал.
— Что там? — спросил он Фанни.
— Ничего. Ветер. Буря… — отвечала она
— А нас не снесет?
— Никогда. Мы защищены скалами.
В заднем отделении хижины Царанка расставлял ей койку. Меховое на бараньем меху одеяло было уже разо стлано. Фанни сняла армячок, стянула сапоги, заверну-лась в одеяло. Вершина Хан-Тенгри, как живая, послала ей свое благословение. Она подогнула ноги, свернулась калачиком и заснула крепчайшим сном.
Ей казалось, что она спала несколько минут, не боль-ше получаса. Но когда она открыла глаза, вся вершина была залита ярким солнечным светом и горела золотом, небо было синее. Розовая тучка прилегла на краю снего-вого конуса, будто для того, чтобы еще ярче оттенить блеск девственного снега. Ветер стих. За стеной перекли-кались в редком морозном воздухе казаки. Седлали и вьючили лошадей.
Когда Фанни вышла из хижины, она не узнала пей-зажа. Кругом была зима. Снег покрыл горы и опустился почти до подошвы. И только степь, по-прежнему золотая, млела под лучами, знойная и душная. На ней, у подножия гор, было темное правильное пятно. Это, как догадался Иван Павлович, был бивак китайского эскадрона. На глазах у Ивана Павловича темное пятно вытянулось в уз-кую полоску и стало удаляться по пустыне от гор. Пого-ня прекратилась.
С веселыми разговорами и шутками пошел отряд Ивана Павловича по снежным скатам. Снег таял на солн-це. Молодые ручьи шумели и звенели по камням, и каза-лось, что снова наступила весна. Освеженный воздух вли-вал бодрость, и даже Васенька, когда вышли снова на большую дорогу, пересел на лошадь и поехал верхом.
Через четыре дня после полудня на склоне гор пока-зались белые стены и низкие дома казарменной построй-ки. Вместо полинялого флага постовой портной успел сшить новый, и яркий бело-сине-красный флаг гордо раз-вевался над воротами.
Почти месяц прошел с того дня, как покинули они пост, а ничто на нем не изменилось: так же по чистой пес-чаной площадке бродили куры, ветер крутил смерч, подымая бумажки и перья… Но, странное дело, не тоской и скукой, как прежде, веяло от этого унылого погранич-ного поста, а уютом старого родного дома. Он принял, как добрый знакомый, как хороший друг. Точно та бла-годать, влияние которой испытала на себе Фанни у под-ножия Божьего трона, изменила ее отношение к посту. Вечером и утром с веранды она почти ежедневно видела тающую в воздухе вершину, то, как опрокинутую нежную розу, то, как сверкающую перламутровую раковину, то как серебристо-синий опал.
И, обращая с молитвой к Богу свой взор на эту гору, Фанни уже знала, что молитва дойдет… Странной любо-вью освятилась ее комнатка на посту, с коврами и цинов-ками, с девичьей постелью и со столом мальчишки.
Она повесила на привычное место ружье и кабардин-скую шапку, встряхнула кудрями, посмотрела на загоре-лое и радостное лицо Ивана Павловича и весело рассме-ялась.
— А хорошо у нас, дядя Ваня.
И вдруг застыдилась тем, что невольно вырвалось у нее это «у нас», и, как смущенная девочка, пробормотав: «Я хочу вам пока, до обеда, шоколад приготовить», — она, припрыгивая, как мальчик, побежала через двор на кухню.
По гелиографу выписали для Васеньки из Джаркен-та полковой экипаж. Васенька уезжал «в Россию». Путе-шествие в Индию, так неудачно начатое, отлагалось на неопределенное время. Слишком сильное впечатление произвело на него происшествие в Турфане.
Через два дня, отправив вперед киргизов с лошадь-ми, Васенька с Гараськой и Идрисом уселись в простор-ный тарантас и, сопровождаемые пожеланьями счастли-вого пути, покатили за ворота.
О Васеньке на посту никто не жалел. Гараська оста-вил след в памяти Фанни. Старый охотник явился ярким штрихом на общей картине «приключения», Фанни час-то вспоминала его образную речь, меткие сравнения, его знание природы, гор и жизни животных и зверей.
Само же «приключение» слилось в какую-то фантас-магорию, полную красочных картин пустыни и гор, кош-марного не то сна, не то яви, пребывания в Турфане и ночного освобождения Васеньки. И было все это или нет, Фанни часто сомневалась. То ей казалось, что она видела сама и Будду в полутьме алькова, и зарезавшуюся китаянку, то думалось ей, что канцелярия тифангуаня, чофан, клоповник и ночное возвращение по размотанной нитке — все это было только чьим-то рассказом.
Но яркое видение волшебного Хан-Тенгри и чудо, совершившееся на ее глазах у подножия Божьего тро-на, — это уже было несомненной правдой, оставившей глубокий след и заставившей ее задуматься.
Иван Павлович с радостью и тайной тревогой дол-жен был отметить, что месяц тому назад с поста уехал ша-ловливый мальчишка, а на пост вернулась серьезная мо-лодая девушка, чем-то озабоченная.
Кто знает, чем?
Но будить ее сердце, спрашивать ее он боялся. Так было страшно снова услышать, что стать его женой — «это было бы смешно и ужасно».
XXXI
Наступила осень. Но ничто не изменилось в природе Кольджата. Так же черны были скалы и утесы ущелий, и так же желт песок. Только горы, на которых летом бе-лыми были лишь вершины да ущелья с ледниками, искри-лись сплошь снегами, и снега эти спускались с каждой бурей все ниже и подходили к Кольджату.
Потянулись киргизы с высоких плоскогорий своих летовок на зимовку в пустыню. Отъевшиеся в густых тра-вах гор табуны и стада шли на зимнюю голодовку.
Почта, приходившая из полка, говорила, что и там заканчивалась летняя работа. Ушли на льготу казаки, были отданы приказы о смотрах полковых учений и стрельбы. Приезжал командующий войсками, были ма-невры. Пушечная стрельба доносилась до Кольджата. Внизу были скачки, балы, спектакли, концерты, вечера — праздновали и веселились, как умели. На скачках все при-зы забрал Аничков на Альмансоре, а на состязаниях в стрельбе отличился командир полка Первухин, — но эта жизнь не касалась Кольджатского поста, и он по-пре-жнему не жил, а прозябал унылой постовой жизнью. Ни контрабанды, ни разбойников, ни приключений.
Однажды с почтой, вместе с приказами и казенными пакетами, пришло и частное письмо. Кривым, размаши-стым почерком был написан адрес Ивана Павловича, и по почерку и по печати Иван Павлович узнал, что писал бригадный генерал Павел Павлович Кондоров. Он бес-покоился, что «прелестная племянница» Ивана Павлови-ча соскучилась в одиночестве, упрекал Ивана Павловича за то, что он ни разу не вывез ее повеселить в лагерь на скачки или на вечер, и настойчиво приглашал «барышню» приехать 10 сентября в Каркару, где будет киргизская бай-га, устраиваемая киргизами Пржевальского уезда. Забот-ливый генерал уже распорядился, чтобы в доме почтовой станции для барышни отвели особую комнату. Езды же им всего шестьдесят верст, за один день доедут. Там будут Пе-говские, и, может быть, туда с мужем приедет и Первухина. Иван Павлович прочел это письмо Фанни и увидел, как у нее разгорелись глаза. Но она сдержала себя.
— А что же, — сказала она спокойно, — и правда, поедем. Надо же нам на людей посмотреть… Только, Дядя Ваня, возьмите моего Пегаса, очень прошу вас.