В портрете же 1915 года, несмотря на лестную надпись: «Novo Pilota Stella Maris», имеющую в виду продвинутость Поля Гийома и увлечение его авангардом, в темных провалах его треугольных глаз читается какая-то тоска и растерянность, совсем не соответствующие его реальному, очень буржуазному облику, но в которых до некоторой степени, быть может, предугадывается его трагическое самоубийство 1934 года.
Зуав. 1918
Частное собрание
Человек с трубкой (Нотариус в Ницце). 1918
Частное собрание
Портрет Жанны Эбютерн. 1919
Частное собрание
Совсем другого рода отношения связывали Модильяни с Беатрис Хестингс, английской журналисткой и поэтессой, писавшей для журнала Нью Эйдж. Это была любовь, «бешеная», бурная страсть, развивающаяся по всем законам такого рода «богемных» страстей - с умопомрачительными сценами ревности, битьем стекол и нежными примирениями. Буйный, беспокойный, не знающий удержу и чувства меры характер Модильяни накладывался на эксцентричность и взбалмошность Беатрис и высекал искры, которые разлетались затем по всему Монмартру и Монпарнасу.
Беатрис была богата, властна, эгоцентрична и своевольна, она жила в домике недалеко от мастерской Модильяни и любила иной раз каким-нибудь сумасшедшим нарядом шокировать обывателей: однажды она прогуливалась по городу с корзиной, в которой сидели живые утки. У нее было темное прошлое, полное загадочных авантюр и дерзких поступков, и роман с бедным парижским художником, по всей вероятности, занял свое место в череде ее многочисленных приключений.
Портрет Хаима Сутина. 1915
Государственная галерея, Штутгарт
Мальчик в голубой куртке. 1919
Частное собрание
Сидящий мужчина, облокотившийся на стол. 1918
Частное собрание
Вот что вспоминала она о своих отношениях с Модильяни: «Дэдо обычно приходил пьяный и бил стекла, пытаясь войти в дом. Если в это время я и сама бывала пьяной, начиналась жуткая сцена. Но обычно он приходил, когда я писала, и его звонок в дверь был для меня сущим бедствием. Когда Дэдо заставал у меня Макса, можно было все-таки рассчитывать на мирную conversazione[1 Беседа (ит.).] и на то, что Модильяни потом без скандала уйдет к себе в мастерскую, которая была рядом. Однако легко принимать все это становилось мне не по силам. Здоровье мое было подорвано. Я начинала бояться налетов Ассирийца на мою запертую дверь, а потому и ненавидеть их, а потому и отражать их все яростней. Однажды у нас произошло целое сражение, мы гонялись друг за другом по всему дому, вверх и вниз по лестнице, причем его оружием был цветочный горшок, а моим длинная метла. Вслед за тем он сокрушил наружные ставни, что уже самым непосредственным образом заинтересовало домовладельца, который несколько ночей подряд стоял на страже своей собственности и теперь решил обеспечить мой покой»[1 Виленкин В.Я. Амедео Модильяни. С. 153-154.].
Разумеется, это была темная сторона их отношений, но была ведь и светлая. Беатрис была неглупа, писала стихи, любила искусство, вероятно, умела ценить и Модильяни как живописца, и, кто знает, быть может, их роман в какой-то степени и стимулировал творчество Модильяни. Во всяком случае, их любовь совпадает и с нарастающей активностью художника. Он как будто все больше и больше «расписывается»: его кисть становится лаконичней, проще, увереннее, и он наконец обретает свой почерк.
В известном портрете Беатрис 1915 года появляются и те стилистические особенности, которые станут как бы непременными атрибутами его живописи: вместо видящих, зрячих глаз - темные провалы или просто штриховка, очень условное, двумя-тремя линиями, изображение носа и рта, почти всегда один и тот же правильный, как яйцо, и заостренный книзу овал лица, такая же правильная лебединая длинная шея и очень часто - трогательный, нежный наклон головы.
Обнаженная на диване (Альмаиза). 1917
Частное собрание
Кариатида. Около 1912-1913
Музей изящных искусств, Дийон
Анна Зборовская в белой рубашке. 1919
Частное собрание
В эти годы Модильяни все чаще пишет портреты, и в большинстве случаев ему позируют близкие люди, его товарищи по искусству, по «Ротонде», по «Улью», по всем хмельным адресам Парижа. Вот его портрет Диего Риверы 1914 года. Как будто очень эскизный, незавершенный, только намеченный: какие-то сумасшедшие вихри круглящихся линий, бешеная пляска хаотичных, безумных мазков, но из этого хаоса и круговерти вдруг возникает живое лицо, круглое, толстое, лоснящееся, с узкими щелками хитрых лукавых глаз, с блудливой, нагловатой усмешечкой: ни дать ни взять вылитый горячий парень Диего Ривера, «пылкий индеец», с которым громко ссорился и от души выпивал Модильяни.
А вот и человек, без которого просто невозможно представить парижскую авангардную тусовку, элегантный, нищий, изысканный, странный, язвительный - поэт, художник и критик Макс Жакоб. Родившийся в еврейской семье в Бретани, он позже принял католичество и нередко проводил целые ночи в молитве в знаменитой монмартрской церкви Сакре-Кёр. В это же время он увлекался оккультизмом, эзотерикой, умел гадать по руке, по звездам и составлять гороскопы, чем зарабатывал деньги. «Он первый обнаружил существующую, по его мнению, связь между негритянскими масками, геометризацией лица и определенным литературным и религиозным содержанием. Определяющим в его творчестве был именно этот период бесед с Пикассо о святом Матореле, размышлений и споров с Модильяни о связи древнееврейской культуры с католической символикой»[1 Амедео Модильяни в воспоминаниях дочери и современников. С. 80.].
Модильяни написал два портрета Жакоба в одном и том же 1916 году, где представил как бы две его ипостаси. В одном он - денди и интеллектуал. Ослепительно белая рубашка, галстук, цилиндр, красивая, изысканная и богатая живопись, кривая усмешка губ, нос, словно вырезанный резцом из твердого дерева, и светящиеся каким-то демоническим блеском глаза - ни дать ни взять булгаковский Воланд, ироничный, умный, аристократичный и немного не от мира сего.
Другой портрет - и словно другой Жакоб: без цилиндра, рано полысевший, печальный, задумчивый, нет, это, конечно, уже не Воланд, это просто бедный еврейский поэт, живущий в темной полуподвальной квартирке недалеко от Бато-Лавуар, а в глазах его как будто читается знание о грядущем конце - в 1944 году, на грязном полу в пересыльном бараке, по пути в страшные печи Освенцима.
Обнаженная с ожерельем. 1917
Музей искусств имени Алена, Огайо
Молодая девушка. 1918
Музей Пикассо, Париж
А вот и замечательный, очень красивый и стильный портрет скульптора Жака Липшица с женой (1916— 1917), редкий для Модильяни случай двойного портрета. «В 1916 году, - вспоминал историю этого портрета Липшиц, - я подписал договор с торговцем картинами Леоном Розенбергом и у меня завелось немного денег. А незадолго до того я женился, и вот мы с женой решили попросить Модильяни написать наш двойной портрет. “Я беру десять франков за сеанс, ты знаешь, и, кроме того, дашь мне немного вина”, - ответил он, когда я к нему обратился. На другой день он пришел и сделал множество предварительных рисунков, один за другим, с потрясающей быстротой и точностью. Наконец была выбрана поза - ее подсказала наша свадебная фотография.
Назавтра Модильяни пришел в час дня, принес с собой старый холст и коробку с красками и кистями. Сеанс начался. Ясно вижу, как он сидит перед своим подрамником, который поставил на стул, и спокойно работает, только изредка отрываясь, чтобы глотнуть вина из бутылки, стоящей рядом на полу. От времени до времени он встает, критически осматривает свою работу и бросает взгляд на модель. К концу дня он сказал: “Ну, кажется, все”. Мы взглянули на двойной портрет - он и в самом деле был закончен. Тут я почувствовал угрызения совести: неужели я куплю эту вещь за десять франков? Мне и в голову не приходило, что он за сеанс напишет на одном холсте два портрета. Я спросил, не может ли он еще немного поработать, и тут же стал изобретать причины для дополнительных сеансов. “Ты ведь знаешь, наш брат скульптор любит, чтобы все было поосновательней...” “Ладно, - ответил он, - если тебе нужно, чтобы я все испортил, можно и еще поработать”.
Прекрасная торговка. 1918
Частное собрание
Портрет Марио Варвольи. 1919-1920
Частное собрание
Насколько я помню, ему понадобилось почти две недели, чтобы дописать этот портрет, - вероятно, дольше он не работал ни над одной своей вещью»[1 Виленкин В.Я. Амедео Модильяни. С. 173-174.].
Модильяни написал портреты Липшица и Макса Жакоба в 1916 году, в том самом году, когда Моисей Кислинг познакомил его с Леопольдом Зборовским, польским поэтом, выросшим в обеспеченной и интеллигентной семье и теперь не знающим, чем прокормиться в Париже. Сначала он пробовал перепродавать антикварные книги, но потом кто-то посоветовал ему заняться картинами.
И вот эта счастливая, уникальная встреча: Зборовский впервые увидел живопись Модильяни и влюбился в нее как ребенок, приняв и полюбив вместе с ней и самого Модильяни со всем его пьянством, пьяными выходками и со всей невозможностью его чудовищного характера. Никто никогда так не любил и не понимал Модильяни, никто не чувствовал так чудесную особенность его дарования, никто не верил в его гениальность так, как верил этот милый и добрый польский поэт.
Молодая служанка. 1918
Художественная галерея Олбрайт-Нокс, Буффало
Портрет Люнии Чеховской. 1919
Музей современного искусства, Париж
Модильяни стал его символом веры, его делом, смыслом всей его жизни. Казалось, не было в его жизни ничего, чем бы он с радостью не пожертвовал ради спокойствия и творчества Модильяни: лучшая комната в квартире Зборовских была отдана Модильяни, Леопольд снабжал его кистями и красками, приводил натурщиц, а его собственная жена - утонченная красавица Анна Зборовская - стала одной из его любимых моделей, наконец, несмотря на все трудности военного времени и собственную неустроенность, он платил ему скромное содержание.