ощие кактусы торчали из-под камней. Я пошел на юг и через час "голоснул" маленький грузовичок.
В кузове уже был пассажир - парнишка лет двадцати двух, довольно ободранного вида. Первые несколько часов он угрюмо молчал, потом вдруг вытащил из кармана ножик длиной сантиметров пять и заявил:
- Слушай сюда! Я из "Сендеро"! Гони деньги!
Я достал свой ножик, на целый сантиметр длиннее, и сказал:
- Отлично! Люблю убивать коммунистов! Еще вопросы есть?
Парень убрал нож и замолчал часа на три, а потом жалобно произнес:
- Слушай, ну дай хоть немного денег! Не на что до Лимы доехать!
Я уже готов был помочь ему, поскольку дал бы голову на отсечение, что насчет "Сендеро" он врет. Но тут мы остановились на заправку. Шофер отвел меня в сторону и прошептал, оглянувшись:
- Будь осторожен с этим типом! Он из "Сендеро Люминосо"! Они очень плохие люди!
Всех убивают!
Не знаю, была ли это правда или меня все-таки разыгрывали. Уже стемнело.
Пушистые горные лисички (Cerdocyon) перебегали дорогу в лучах фар, полоски степных пожаров ползли вверх по дальним склонам. Слышно было, как "грозный террорист" стучит зубами от холода. Потом он принялся клянчить и не умолкал весь оставшийся путь до Сан Луиса. Но этим дело не кончилось. Он ходил за мной по городку, он пытался просочиться за мной в отель и ныл, ныл, ныл. Чем больше он ныл, тем сильнее мне хотелось его все-таки зарезать, но на каждом углу торчал полицейский. Наконец я выдал ему пять центов, чтобы отвязаться. Этого ему хватило, чтобы взять билет на последний автобус до ближайшей остановки. Я посоветовал ему спрятаться за других пассажиров и попытаться так добраться до Лимы, но оказалось, что кроме него этим рейсом никто не ехал. "Чтоб ты в аварию попал, скотина!"сказал я в сердцах, когда автобус скрылся за поворотом.
Тащиться в отель было лень, и я прошелся пару километров в гору до озера Laguna Puruay, где и заночевал в старой кошаре.
Озеро расположено на высоте 3500 метров, но благодаря теплому микроклимату по берегам растет карликовый облачный лес - "выставка" папоротников, маленьких "драгоценных орхидей" (у них не очень интересные цветы, но удивительно красивые листья), мхов и колибри. Рано утром можно увидеть редчайшую картину: прячась в тумане, из леса выходят пастись на луга мохнатые горные тапирчики (Tapirus pinchaque).
Вернувшись в Сан Луис, я поймал попутку дальше на юг. Дорога вилась по берегу речки, и я высматривал под перекатами ручьевых уток (Merganetta armata) - своеобразных птиц, которые кормятся в самых бурных реках Анд. Вдруг мы увидели автобус, лежащий вверх колесами в реке. Шофер, раздевшись догола, перетаскивал на берег кожаные сиденья и прочие движимые детали. Парня из "Сендеро" нигде не было видно.
Я был потрясен подобной результативностью невинного пожелания. Впоследствии, когда мне пришлось передвигаться в основном автостопом и нередко торчать на обочине по нескольку часов кряду, я пробовал проверить эту методику на водителях проносившихся мимо лимузинов, но ни разу не сумел повторить успех.
Мучимый угрызениями совести по поводу невинно пострадавшего шофера автобуса, я добрался до маленького городка Chavin. Три тысячи лет назад здесь располагался центр культа ягуара (или пумы - ягуар ведь не водится на такой высоте). Большой курган на окраине города скрывает огромный подземный лабиринт. Сотни метров узких ходов пронизывают холм и уходят вглубь гор. В стены то тут, то там вмонтированы круглые каменные головы размером с большой арбуз. Большинство из них со зверским выражением лиц, но некоторые смешно улыбаются или весело подмигивают. Несмотря на бесчисленные землетрясения, туннели до сих пор в отличном состоянии, хотя во многие тупики уже не зайдешь - их заполнил кровавый помет вампиров, тысячами живущих в глухих частях лабиринта. Если спуститься далеко вглубь, к самым корням горы, то попадаешь в небольшую камеру, в центре которой возвышается трехметровая каменная стела в форме кинжала, сверху донизу покрытая изображениями богов - полулюдей, полукошек. О строителях Чавина мало что известно, однако, по предположениям археологов, они были все-таки людьми, а не гоблинами, хотя в это трудно поверить. По многим данным, культ ягуара связан с цивилизацией ольмеков - первой в Центральной Америке, но кто из кого произошел, пока трудно сказать.
Дорога снова поднялась на перевал, где серые андские олени (Hippocamelus antisiensis) паслись под краем снежника. Маленькое озерцо притаилось в ледниковом цирке на высоте 4663 м. Этот прудик под названием Niсococha ("озеро маленького мальчика") считается истоком Амазонки. Точнее, здесь берет начало Мараньон, который затем образует Амазонку, соединяясь с Укаяли. Отсюда всего 270 км до Тихого Океана, но ручейку, вытекающему из озера, предстоит путь в Атлантику - почти пять тысяч километров.
Описав почти полный круг, я опять оказался на западной стороне массива Уаскарана. Поздно вечером я высадился на развилке дороги близ села Пачабамба и побрел по колее вверх, слушая, как с треском замерзают лужи. Поначалу меня согревал вид освещенной закатом Кордильеры Бланка, похожей на языки пламени, но вскоре стемнело. Медленно набирая высоту, я видел, как звезды становятся все ярче, трава вокруг все ниже, а лед на лужах все толще. Чтобы не замерзнуть, приходилось идти быстрее, но рюкзак постепенно становился тяжелее, а воздух - более разреженным. Единственным живым существом, встреченным мной за долгие часы подъема, был невероятно пушистый черный королевский скунс (Conepatus rex).
Отчаянно завидуя его теплому меху, ковылял я по щебенке, пытаясь нашарить лучом фонарика что-нибудь подходящее для ночевки. Когда необходимость провести всю ночь на ногах стала почти очевидной, передо мной вдруг возник маленький белый домик - кордон национального парка Уаскаран. Минут сорок стука в дверь - и на пороге появился заспанный бородатый егерь, несказанно мне обрадовавшийся. Еще час - и я, согревшись за чашечкой кофе и дружеской беседой, расстелил на полу спальник и стал смотреть сон про теплые страны.
Эта высокогорная долинка носит странное имя - "Пуйя-раймонди". Местные жители стали так ее называть вслед за туристами и сотрудниками парка. Таким образом на картах появилось латинское название одного из самых удивительных растений на свете - гигантской пуйи.
Сейчас Puya raimondi, "живое ископаемое" из семейства бромелиевых, сохранилась только в нескольких глухих долинках Перу и Боливии, но нигде, кроме парка Уаскаран, их не осталось больше сотни. Она растет на высоте пяти тысяч метров, где вокруг только чахлые травинки и крошечные, обросшие густым белым пухом кактусы. Выглядит пуйя так: на коротеньком толстом стволе - пышный шар из узких острых листьев, покрытых колючками. Трехметровому шару требуется около ста лет, чтобы подняться на высоту человеческого роста. После этого он цветет и умирает.
Соцветие гигантской пуйи - зеленый "початок" высотой до 10 метров, свечкой торчащий из колючего шара и покрытый сотнями тысяч отдельных цветков.
Компании странных "шаров" - особый маленький мирок, некоторые из обитателей которого не встречаются нигде больше. В глубине колючих листьев прячут свои гнезда птицы, от колибри до голубей. Там им не страшен никакой хищник, но и сами они изредка погибают, напоровшись на шипы (только с колибри такого никогда не случается). Почти всех их пуйя снабжает не только жильем, но и кормом - ее нектара хватает десяткам птиц. Больше всего здесь гигантских колибри (Patagona gigas). Они размером почти со скворца, а их акробатический пилотаж перед цветками напоминает движения обычного колибри, снятые рапидом. Золотые дятлы (Colaptes) тоже опыляют цветы, но они живут в дуплах, которые выдалбливают прямо в самом соцветии. Головы дятлов выглядывают из гнезд, словно цветы-переростки.
Большие белые канюки Leucopternis используют "свечи" в качестве наблюдательных пунктов. Кроме птиц, с пуйей связаны около двадцати видов насекомых, а в основании стволов живут длиннохвостые горностаи (Mustela frenata).
Южнее этих мест, на высоте 4100 метров лежит большое озеро Конокачи, где гнездятся фламинго и прочие любители ледяной воды. Там я поймал автобус, битком набитый жующими коку местными жителями. Весело болтая, мы помчались вниз, сбрасывая высоту километр за километром, а горы на глазах становились суше и безжизненней - мы спускались к береговой пустыне. На очередной бензоколонке я вышел из автобуса размяться и увидел пожилого индейца, у ног которого лежали два больших шевелящихся мешка.
- Кто там? - спросил я.
- Chinchilla, - лучезарно улыбнулся он.
"Шиншилла, - радостно подумал я, - наконец-то я ее увижу." Этот пушистый зверек почти везде в Андах давно истреблен, и мне нигде не удавалось его найти. Каково же было мое разочарование, когда в мешке оказались обычные морские свинки (Cavia). Только тут я сообразил, что "чинчийя" означает "маленькая свинья".
Позже, кстати, выяснилось, что этим словом называют не менее десятка разных животных.
- А здесь кто? - Я показал на второй мешок.
- Legerro, - индеец приставил пальцы к затылку, изображая рога.
- Можно посмотреть?
- Нет. Они очень быстро бегают, еще упустишь.
Мы долго спорили. Он все боялся, что "легерро" убежит, мне ужасно хотелось выяснить, что же это все-таки за зверь, а автобус терпеливо ждал. Наконец мужик "сломался", и я с величайшей осторожностью развязал мешок.
Там сидел обычный домашний кролик.
За очередным поворотом каньона мы увидели расстилающуюся внизу серую гладь тумана. Он двигался на горы тонким слоем, не более ста метров в толщину, и на этой высоте по склонам узкой полосой росли "паучки" тилландсий и тощие кактусы.
Потом растительность исчезла окончательно, и в сером свете, просачивавшемся сквозь туман, перед нами потянулась абсолютная пустыня величественная и безжизненная.
В этой части побережья дожди случаются два-три раза в столетие, при особенно сильном Эль-Ниньо. Это слишком редко даже для "спящих" в почве семян, поэтому после ливня появляется совсем немного зелени. И все же береговая пустыня не совсем мертва.