Граф читал выверенный текст строку за строкой.
Корабли «Надежда» и «Нева», в Америку отправляемые, имеют главным предметом торговлю Российско-Американской Компании. Сии оба судна с офицерами и служителями, в службе Компании находящимися, поручаются начальству вашему…
Предоставляя флота господам капитан-лейтенантам Крузенштерну и Лисянскому во всё время вояжа вашего командование судами и морскими служителями яко частию, от собственного их искусства и сведения зависящею, имеете вы общий с г-ном Крузенштерном долг наблюдать, чтоб вход в порты был не иначе, как по совершенной необходимости, и стараться, чтобы всё споспешествовало сколько к должному сохранению экипажа, столько и к скорейшему достижению цели, вам предназначенной…
Резанов оставлял Крузенштерну с Лисянским лишь отвечать за то, чтобы корабли и моряки служили в походе наилучшим образом. Всё прочее — на его собственное усмотрение, включая заботу об участниках экспедиции и принятие решений о заходе в порты. По морскому закону это безусловно относилось к ведению капитанов, но теперь по инструкции Крузенштерн мог разве что советом помогать руководителю экспедиции — государеву камергеру, облечённому высочайшим доверием.
Резанов записал себе право как вышестоящему самостоятельно инструктировать капитанов и приказывать им. Тут же Николай Петрович упомянул ещё потребные в походе двадцать пять золотых и триста серебряных медалей, чтобы иметь возможность раздавать награды от имени его императорского величества.
Для описания в Америке произведений всех трёх царств природы определяется с вами профессор натуральной истории, ботаник и студенты, окончившие курс минералогии; употребя их к сему и снабдя подробными от вас предписаниями, имейте попечение привезть сюда породы каменьев, земель, окаменелостей, солей, сер, металлов, деревьев, растений, семян с описанием употребления их тамошними жителями…
Пункт за пунктом Резанов планомерно утверждал за собой руководство не только посольством в Японию, но и вообще всем, что только предстояло свершить кругосветным мореплавателям: под его началом оказывались даже учёные-натуралисты.
Румянцев закончил читать и поднял глаза на Резанова. Камергер с некоторым трепетом ждал, что скажет его покровитель. От вердикта графа зависело, насколько вольготно будет Николаю Петровичу в путешествии с капитаном Крузенштерном — и насколько удастся ему выполнить уговор с британцами.
— Далеко глядишь, — задумчиво молвил Румянцев, изучая гостя, словно видел впервые. — Много взять на себя хочешь. Живот надорвать не боишься?
— Боюсь, — признался камергер. — Однако для ответа перед государем по всей строгости нужду имею в чрезвычайных полномочиях. Ежели с меня будет главный спрос, как же иначе?
— Крузенштерн-то, поди, на дыбы встанет. Ты же вот этим, — граф закрыл папку и качнул ею в воздухе, — его власть под себя подмял. А на флоте не бывает, чтобы капитан ещё кому-то подчинялся: в море он — первый после Бога!
Резанов был готов и к такому разговору.
— В море — спору нет, — сказал он. — В море Крузенштерн займёт место на капитанском мостике, а я из каюты носа не высуну, буде в морском деле ни бельмеса не смыслю, и на волнах меня мутит, и смерти по дурости я отнюдь не желаю. Притом позволю себе напомнить вашему сиятельству, что путь наш лежит из Кронштадта в Портсмут, оттуда в Тенериф, потом в Бразилию и, обойдя мыс Горн, в Вальпараисо, оттуда в Сандвичевы острова…
Камергер пальцем уверенно рисовал в воздухе маршрут путешествия, словно по карте водил.
— …а это всё различные страны, — продолжал он, закончив с географией вплоть до американского Кадьяка и Японии, — там свои различные законы действуют, и дела денежные по-разному делаются. Я, чай, с этим не в пример лучше Крузенштерна управлюсь и с властями местными общий язык скорей найду. Нам ведь Россию всему миру лицом показать надобно!
Резанов приводил ещё доводы, цитировал инструкцию наизусть… Граф поднялся и встал к нему боком у распахнутого окна. Сцепив руки, Румянцев глядел на снующие по Неве судёнышки всех мастей, на степенно проходящий от Адмиралтейства в сторону моря трёхмачтовый бриг с приспущенными парусами… Из окна тянуло свежестью. Внизу по вымощенной булыжником набережной грохотали колёса телег и пролёток. От реки доносился гомон моряцких голосов, плеск вёсел и скрип такелажа. Июньское солнце заливало невскую ширь и противоположный берег: там поблёскивали стёклами доходные дома в торцах линий Васильевского острова, упиравшихся в Неву.
Через считанные месяцы, думал Румянцев, его тёзка увидит схожую картину, только вдали от родных краёв. И запахи другими будут, и вода в реках — не стального цвета, но голубой или зеленоватой. И матросы на палубе соседнего судна, дружно потягивая фал, будут выкрикивать хором не «раз-два-взяли!», а «йо-хо-хо!»… Всё правильно затеял Резанов с инструкцией, думал граф. Пожалуй, окажись он на месте Резанова — просил бы государя о том же самом. Дело моряков — море, дело военных — война. В мирном походе на суше надлежит командовать статскому чиновнику высокого ранга. И генералы иноземные куда охотнее будут с государевым послом и камергером дело иметь, чем с капитан-лейтенантом флотским…
— Хорошо, — сказал Румянцев, оборотясь и поглаживая кончиками пальцев тонкий сафьян папки, — бумаги свои мне оставь пока. Просмотрю ещё раз со вниманием, что не так — поправлю, а там уже пойдём с тобой к государю.
Несколько дней спустя Александр Павлович подписал инструкцию, будто бы даже не читая.
— Господин действительный камергер Резанов! — торжественно сказал он и отложил перо. — Избрав вас на подвиг, сулящий пользу в образовании Американского края России, вверяю вам участь тамошних жителей, равно как право представлять отечество в других странах по пути кругом света и в самой Японии. Ваши способности и усердие мне известны. Уверен, что труд ваш увенчается отменным успехом, а польза, открытая государству, откроет вам путь к новым достоинствам и к ещё большей моей доверенности.
Из личного кабинета Александра Павловича камергер вышел окрылённым — упомянутые новые достоинства означали вожделенный графский титул! — а государь, оставшись наедине с Румянцевым, взглянул на министра с хитрой усмешкой на круглом гладком лице.
— Знаю, знаю, куда метит милейший Николай Петрович! Хочет, чтобы единственно ему достались все лавры похода. Что ж, пусть сразится с Крузенштерном за первенство. Полагаю, задаст ему капитан так, что небо с овчинку покажется! Но и Резанов наш себя в обиду не даст. Вот и будут оба при деле и не станут чересчур мнить о себе. Надобно, чтобы не забывали, кто над ними есть и кому они служат! А я, когда вернутся, рассужу милостиво и каждому воздам по делам его. Что скажешь?
Министр промолчал и только развёл руками: молодой государь был достойным внуком своей бабушки, императрицы Екатерины, — и правителем весьма мудрым.
Глава XIX
Фёдор Иванович сидел за столом и метал банк.
Просторная белая рубаха с распахнутым воротом делала покатые плечи графа ещё шире и оттеняла всклокоченные чёрные бакенбарды. Буйную шевелюру он перехватил поперёк лба повязкой, скрученной из цветастого платка, отчего вид имел пиратский.
Напротив замерли несколько офицеров, а посередине стола кипой лежали ассигнации с россыпью монет, золотые кольца и перстни, цепочки… Под рукою каждый противник графа держал колоду карт с одной или несколькими открытыми — на них понтёры сделали ставки, а теперь, не дыша, глядели на Фёдора Ивановича: он был банкёром и открывал одну за другой карты из своей колоды. Первую клал направо, вторую налево, и опять направо — налево, направо — налево… Если такая же карта, как та, на которую понтирует игрок, оказывалась справа — банкёр выиграл, если слева — проиграл.
Фёдор Петрович после поездки в табор убедился, что кузен его слов на ветер не бросает: Фёдор Иванович затеял нешуточную игру и для начала обчистил офицеров своего полка. Вернее сказать, первым делом граф выиграл у сослуживцев освобождение от караула и прочих обязанностей, а уж потом только стал тянуть из них деньги.
— В три дня управимся, — подмигнул он Фёдору Петровичу, не сомневаясь, что кузен разделит с ним опасное предприятие…
…а в опасности тоже сомневаться не приходилось: мишенью алчности графа стала, почитай, вся столичная гвардия. Начав игру в Преображенском полку, Фёдор Иванович банковал до тех пор, пока в казармах на Кирочной улице ещё находились охотники понтировать. После он двинулся по Петербургу от одного полка к другому — и пошла потеха, которую его кузен с лейб-гвардейскими офицерами вспоминали ещё долго.
— Может, хватит, Феденька? — скулил Фёдор Петрович, трясясь в пролётке вдоль Таврического сада. — Ты глянь, сколько денег уже…
— Мало! — суровым тоном отвечал кузен. — А должно быть много.
Выигрыш они складывали в скатерть, которую Фёдор Иванович брал за углы, завязывал узлом и возил с собою, как мешок. Явившись в очередное место, он заново расстилал скатерть на столе перед офицерами, демонстрировал им свой банк и предлагал понтировать. Немногие оставались равнодушными при виде пёстрого вороха ассигнаций, пересыпанных драгоценностями и монетами: в игроках недостатка не было.
Случалось Фёдору Ивановичу спустить едва ли не всё, что привёз. Невероятная удача, которая сопутствовала ему в игре с преображенцами, куда-то подевалась, лишь только кузены прикатили в новые казармы кавалергардов — неподалёку от Преображенского полка, на полдороге к Смольному. Кряжистый Фёдор Иванович и тем более субтильный Фёдор Петрович выглядели пигмейски рядом с рослыми витязями-кирасирами. Понтёры перебрасывались игрецкими прибаутками, убивали одну карту банкёра за другой и весело растаскивали богатство графа. Глядя на это, в игру поспешили вступить ещё несколько кирасир, ставки выросли…
…и тут удача вернулась к Фёдору Ивановичу. Противники по-прежнему грозно нависали над столом, только никто уже не смеялся. Наконец, кузены откланялись, увозя от кавалергардов заметно потяжелевший узел. История повторилась в Конногвардейском полку, что квартировал по соседству.