— Морской обычай должен быть соблюдён, — однако к словам камергера всё же прислушался и праздник для команды устроил без размаха, обычного в подобных случаях.
Нептуном нарядили матроса Павла Курганова, который за время путешествия успел прослыть артистом: среди команды он славился бойким языком и потешал товарищей своих, облегчая им тяготы службы шутками-прибаутками.
— Пашка, жги! — кричали ему теперь другие матросы. — Ну и вырядился, холера!
Пашка восседал на бочке возле грот-мачты, обёрнутый парусиной наподобие древнего римлянина в тоге. К подбородку его привязали длинную бороду из мочала, на голову нахлобучили высокую картонную корону, а в руки сунули трезубец, сооружённый корабельным плотником. До начала праздника Крузенштерн дал матросу необходимые наставления и после стоял рядом, подсказывая, что надо делать. Впрочем, Курганов так вошёл в роль, что скоро уже не нуждался в помощи капитана. Он вёл себя, словно старый служитель бога морей, поздравляя путешественников с первым прибытием в южные области Нептунова царства, и подносил каждому посвящённому чарку водки.
Фёдор Иванович наравне со всеми прошёл обряд, Резанов же держался в стороне, с неудовольствием глядя на происходящее, и в празднике не участвовал. По его настоянию Нептун остался без свиты из чертей, которым по традиции надлежало шнырять среди толпы и выискивать жертвы среди новичков. Никто никого не мазал сажей, не макал с головой в купель — бочку, доверху наполненную экваториальной водой, — и даже не поливал из ковша; никто никому не мылил головы большой мочалкой и не брил огромным поварским тесаком, наточенным ради такого дела до бритвенной остроты… Развлечения ограничились весёлой болтовнёй ряженого матроса и доброй порцией французской водки.
Наконец, команды обоих шлюпов и все участники экспедиции были посвящены в рыцари моря.
— Каждый из вас, — обратился к ним Крузенштерн, — получит на сей счёт бумагу за моей подписью и гербовой печатью!
По окончании праздника Резанов ещё раз ворчливо попенял капитану:
— Гербовая печать служит другим надобностям.
— А позвольте узнать, сударь мой, — вдруг подал голос Ратманов, — с какой стати вы тут нам указываете?
Долгое совместное путешествие и общий гальюн не способствуют чинопочитанию, к тому же лейтенант оказался пьян. До вахты было довольно времени, и Ратманов не стал ограничивать себя одной чаркой. По жаре на открытой солнцу палубе крепкий напиток ударил ему в голову. Моряк побагровел лицом сверх загара, жилы на висках вспухли; со лба ему то и дело приходилось утирать струйки пота…
— Сколько мне помнится, по морскому уставу старший на корабле во всех случаях и всегда один! — старательно выговаривая слова и воздевая указательный палец, продолжал Ратманов. — Командир наш — капитан-лейтенант Крузенштерн. А вы с какой стати?!
— С той стати, милейший, — ответил Резанов, едва сдерживая раздражение, — что начальник здесь — я, о чём недвусмысленно сказано в полученных мною инструкциях за высочайшей подписью.
Крузенштерн нахмурился, офицеры удивлённо переглянулись, а Ратманов протянул:
— Что-о?! — и обвёл товарищей взглядом в поисках поддержки. — Господа, он рехнулся! Его бы надо в каюту заколотить от греха подальше! Право слово, заколотить, и пусть сидит до самой Японии, коли жив останется…
— Вы забываетесь! — грозно молвил Фёдор Иванович, становясь плечом к плечу с камергером: в таких обстоятельствах он умел действовать решительно.
Резанов убедился, что не зря приблизил к себе графа; он мягко придержал его за локоть и сказал:
— Ваше сиятельство, держите себя в руках, вы кавалер посольской свиты! Будьте добры, помогите мне ознакомить господ офицеров с инструкцией.
Из каюты был доставлен ларец с документами. Николай Петрович извлёк оттуда инструкцию и зачитал нужную строку:
— Сии оба судна с офицерами и служителями, в службе Компании находящимися, поручаются начальству вашему. Извольте убедиться!
Он передал бумаги ошеломлённому Крузенштерну: до сих пор посланник не показывал капитану этого документа, ограничившись высочайшим рескриптом, в котором ни слова не говорилось о порядке подчинения. Присутствие рядом Толстого, пускай даже единственного сторонника, придавало Резанову уверенности. Когда бы не Фёдор Иванович — пожалуй, камергера не стали бы слушать, а попросту смели. В лучшем случае — заколотили бы в каюту, как предлагал Ратманов…
…который всё не унимался и продолжал гнуть своё:
— Да кто это подписал?
— Государь наш Александр, — ответил недавнему приятелю Толстой, успевший заглянуть в документ.
— Э-эх… А писал кто?
— Не знаю. — Камергер поморщился. — Господа, не могли бы вы угомонить господина лейтенанта?
— То-то, что не знаю! — бушевал Ратманов, которого обступили другие офицеры. — Мы хотим знать, кто писал, а подписать-то знаем, что государь всё подпишет!
Речь его становилась всё более опасной, и товарищи поспешили увести лейтенанта со шканцев. Бывший здесь же по случаю Нептунова праздника капитан Лисянский сумрачно глядел на камергера.
— Позвольте изъявить свое недоумение, — сказал он. — До сего времени все мы считали себя в команде капитан-лейтенанта Крузенштерна. Теперь же выходит, что мы имеем у себя другого начальника. Но как это возможно? Ежели была воля императора, чтобы нам находиться в команде у вашего превосходительства, морскому министру надлежало объявить о том с самого начала похода.
— Вы полагаете, господин Резанов должен отвечать за морского министра? — поинтересовался Фёдор Иванович, зорко посматривая по сторонам и по игрецкой привычке читая намерения в лицах офицеров: на шканцах и после того, как двое увели Ратманова, было всё ещё тесно от флотских; силы оставались явно неравными. — Вам не довольно государевой инструкции?
Крузенштерн вернул бумаги камергеру со словами:
— С моей стороны было бы неправильно принять этот указ. Я не в состоянии его выполнить, поскольку по морскому уставу отвечаю за корабли и всех, кто на них находятся. Успех экспедиции благоприятно отразится на чести России. В то же время вина за провал, независимо заслуженно или незаслуженно, ложится главным образом на меня. И ещё я должен спросить всех, захотят ли они находиться под командой вашего превосходительства.
Недовольный ропот был ему ответом: начальство Резанова, да ещё объявленное через полгода пути, никого не устраивало.
— Я признаю в лице вашем особу, уполномоченную от его императорского величества для посольства и для разных распоряжений в восточных краях России, — продолжал Крузенштерн. — Касательно же до морской части, которая состоит в командовании судами с их офицерами и экипажем, я должен счесть себя командиром. Вашему превосходительству угодно было сказать, что это относится только до управления парусами? Прошу подтвердить сказанное на бумаге, дабы я знал свою должность и боле ни за что не отвечал.
— Прошу вас и господина Лисянского пройти со мной в каюту, — охотно согласился Николай Петрович, которому много спокойнее было разговаривать с капитанами подальше от разгорячённых офицеров. К тому же он не зря готовился к этому разговору…
…и, предложив графу Толстому следовать за ними, удалился во чрево корабля.
— Позвольте доложить вам, — в сердцах говорил дорогой Крузенштерн, — что инструкцию верно писал не государь, ибо для экспедиции под вашим началом можно было сыскать многих других капитанов.
— Мы бы в таком случае никогда не оставили своей службы и семей своих, — вторил ему Лисянский.
В тесной кубышке капитанской каюты четверым едва хватало места. Фёдор Иванович, обнимая ларец с документами, остался стоять у двери; Резанов сел на свою постель, моряки — на постель Крузенштерна.
— Господа, — сказал им камергер, — прежде составления бумаг я хотел бы поделиться своими сомнениями. Вы говорите, что не испытываете интереса к экспедиции, не являясь её командирами. Позвольте вам не поверить. Во-первых, вы подготовили прожект кругосветного похода, за что вам честь и хвала. Как же можно отдать своё детище в чужие руки? Впрочем, не мне судить об этом, и я скажу про то, в чём разбираюсь много лучше… Ваше сиятельство, позвольте…
Резанов принял из рук Фёдора Ивановича ларец и снова раскрыл его, перебирая бумаги.
— Я навёл некоторые справки относительно покупки вами, — он поднял глаза на Лисянского, — двух судов, именуемых «Надежда» и «Нева». Вам было поручено приобрести новые корабли. Вы отчитались в расходовании двадцати пяти тысяч британских фунтов — согласитесь, это более чем значительная сумма. Я отвечаю перед государем за все траты экспедиции, а потому проверяю их с особым тщанием. Что же я вижу? — Николай Петрович мельком заглянул в документы, вынутые из ящика. — Купленные вами суда отнюдь не новы. Как так? Обмануть столь опытного моряка, как вы, да ещё служившего на британском флоте, совершенно невозможная затея!
Однако шлюп «Надежда» ещё три года назад спущен на воду под именем «Леандр». Помните свой разговор будто бы про этого несчастного юношу? Я — помню…
Крузенштерн и Лисянский сидели в напряжении, словно виноватые школьники; Толстой изумлённо переводил взгляд с них на Резанова и обратно, а камергер тем временем продолжал:
— Шлюпу «Нева» уже два года, и раньше его называли «Темза». А на покупку обоих кораблей вы потратили не двадцать пять, но всего только семнадцать тысяч фунтов. Пожалуй, стоит сказать, что здесь у меня копии, — Николай Петрович помахал в воздухе бумагами, — а подлинники хранятся в Петербурге и будут предъявлены при необходимости… или не будут. Потрудитесь удовлетворить моё любопытство. Куда подевались восемь тысяч фунтов?
— Пять тысяч ушли на ремонт, — замогильным голосом сообщил Лисянский, глядя в пол. — И три тысячи на взятки. Британцы знали, что даже таких судов нам больше никто не продаст, и монополию свою использовали в полной мере.
— Я не сомневаюсь, что вы не присвоили ни шиллинга и в поведении вашем не было злого умысла, — с готовностью откликнулся Резанов. — Я также не сомневаюсь, что господин Крузенштерн с самого начала был извещён вами о положении дел, и вами обоими с самого начала двигало лишь одно желание — принести пользу России. Но согласитесь, что против вас немедля открыли бы уголовное дело, — он снова потряс бумагами, — если бы я сообщил об этом. И что в таких случаях происходит дальше, вы также хорошо знаете. Вам бы крепко не поздоровилось, но главное, прожект путешествия кругом света оказался бы закрыт навсегда. По крайней мере, для вас двоих.