Конечно, они легко могли потерпеть неудачу или затеряться без надежды на возвращение. Кажется удивительным, что их лодка могла выжить в высоких широтах Северной Атлантики, но неутомимый исследователь Тим Северин попытался реконструировать их поход в 1980-х и добрался до Ньюфаундленда из Ирландии без поломок[205]. Не исключено, что некоторые из ранних торфяных убежищ, открытых археологами в Гренландии и даже Ньюфаундленде, были работой ирландских отшельников. Конструкционные особенности и материалы соответствуют норвежским и ирландским традициям.
Путешествие Брендана, однако, очевидный миф. В нем перемешаны ирландские традиции земли эльфов с общими моментами из христианской отшельнической литературы. Брендан встречает Иуду в месте его мучений; он высаживается на спину кита, которого ошибочно принимает за сушу; он выгоняет демонов, спасается от монстров, беседует с падшими ангелами, обратившимися в птиц, и поднимается по ступеням искупительной лестницы до вершины благодати, с которой ему открывается земной рай. Некоторые детали говорят о воображении писателя; остров овец, более тучных, чем быки, предполагает монашескую фантазию Марди Гра[206]. Но в то же время Navigatio описывает море в терминах отчетов о подлинных путешествиях. Открытие острова, на котором проживает единственный отшельник, могло реально случиться во время скитаний ирландских монахов. Текст включает в себя довольно достоверное описание айсберга.
Брендан вдохновил более поздних путешественников из Европы в Атлантику. «Остров св. Брендана» есть на многих картах и атласах 14 и 15-го веков. Бристольские навигаторы, к чьей деятельности мы вернемся в следующей главе, активно искали его в 1480-х. Колумб упоминает легенду о Брендане в отчете о своем последнем трансатлантическом вояже[207]. Атлантические нагромождения туч, которые часто дают ложное впечатление о близости суши, укрепили миф. В 16-м веке появилась хроника о завоевании острова, носящая сатирический характер, основанная на реальных конкистадорских рассказах[208].
Мне неизвестны прямые свидетельства того, что Веспуччи знал эту легенду; имеется разве что упоминание в приписываемом ему тексте сомнительной аутентичности, будто Канарские острова ранее назывались островами Блеста. Это название, однако, могло быть взято с карты, на топонимику которой заметное влияние оказала Navigatio Brandani, имевшая хождение в годы позднего Средневековья в большом числе экземпляров. Но Брендан пользовался такой высокой популярностью, что было бы удивительно, если бы Веспуччи не был знаком с его историей. Средиземноморский эквивалент, история о св. Юстасе, была хорошо известна из благочестивой живописи, так же как и по многим письменным версиям. Золотая Легенда, наиболее популярный агиографический сборник Средних веков, сделала ее широко известной. Испытания святого включали в себя побег по морю от наказания, кораблекрушения, штормы, встречи со всякого рода грабителями и пиратами, какие только может предложить море, и воссоединение с семьей как раз вовремя, чтобы пройти мученические испытания. Рассказ полон рыцарского благородства, ибо Юстас был родовитым князем, безупречным как по крови, так и по качествам души, и потому являлся превосходной моделью для будущих исследователей. Популярная обработка истории, Libro del caballero Zifar, представляет собой от начала и до конца светский рыцарский роман.
Веспуччи был менее подвержен рыцарским фантазиям, чем Колумб, чье сильное желание подниматься по социальной лестнице заметно отличалось от «славы и чести», которых искал Америго. Одно характерное отличие состояло в том, что рыцарство было средневековой ценностью, в то время как слава и честь – уже ценности эпохи Ренессанса. Хотя чрезмерно упрощать не нужно, ибо рыцарство оставалось влиятельным и в новые времена, а слава и честь – в той или иной форме – почти универсальные квесты, которые возникают в каждой культуре, имеющей социально влиятельную аристократическую модель. И всё же не будет ошибкой сказать, что язык славы и чести постепенно замещал язык любви и войны в коде аристократического самоопределения на Западе. И Веспуччи иллюстрирует тенденцию: свободно обращающийся с лексиконом славы, он никогда не заимствовал ничего напрямую, если я прочитал его правильно, из литературы рыцарства.
Но он вряд ли мог избежать влияния рыцарского духа. В ту эпоху этот дух ощущался повсюду. И многие поступки благородного безрассудства имели морской антураж. Его более молодой португальский современник, поэт Жиль Висенте, мог естественным образом уподобить привлекательную женщину кораблю или военной лошади. Такие сравнения делались с желанием польстить; нужно представить себе корабль с надутыми парусами и развевающимися вымпелами и лошадь с богатой попоной и развевающейся ливреей:
Моряк, скажи,
Чем мачты, корабли и звёзды
Так хороши?
Солдат, скажи,
Чем битвы, лошади и шпаги
Так хороши?
Сравнительные параллели между кораблями и рыцарством были магнетически сильными: словно волны были нужны только для того, чтобы бежать подобно ослицам, а военные корабли – взбрыкивать и скакать, как военные лошади. Типичные сюжетные линии рыцарского романа включали в себя рассказы о героях с трудной судьбой – разочарованные жизненными невзгодами, они ушли в море, открыли новые острова, прогнали монстров, гигантов и дикарей, встретившихся на их пути, завоевали любовь принцессы и кончили тем, что стали королями. Морские герои моделировали свою жизнь по этим трогательным биографиям. Головорезы, служившие принцу Генри, так называемому «Навигатору», кто исследовал африканскую Атлантику и прочесывал ее острова с 1420-х по 1460-е, называли себя «князьями» и «сквайрами» и давали себе такие книжные имена, как Ланселот и Тристрам. Граф Перо Нино был одним из наиболее известных кастильских морских командиров 15-го века, чей оруженосец описывал его жизнь в стиле рыцарского романа. Колумб представлял себя «капитаном рыцарей и конкистадоров» и эмулировал своей собственной жизнью мифических героев. Об убитом потомке семьи Пераса из Севильи, который захватил крошечный остров Гомера у его исконных обитателей в маленькой кровавой войне в середине 15-го века, поэт выдал такие лирические строки:
Рыдайте, о девы, он плача достоин —
Гильен Пераса, весь в цветах, упокоен.
Остался в Ла-Палме поверженный воин.
Гильен Пераса под плитою лежит,
Где меч, где копьё, где доспехи и щит?
Ты предан судьбой и людьми позабыт[209].
Все условности жанра втиснуты в эти строки: призывная мольба к дамам, романтические чувства, рыцарская военная экипировка, призыв к судьбе. Те же самые «беллетристические приемы литературы о путешествиях», как выразился Лучано Формисано, проникли и в писания Веспуччи[210].
Проблема аутентичности
Автор не был единственным, кто стремился зарабатывать на рассказах о своих путешествиях. Во времена вояжей Веспуччи приключения Колумба уже стали сенсацией и раззадорили аппетит читателей, требовавших литературы такого же рода. Издатели ждали материал. Доверенные лица сильных мира сего устремились к печатному станку, желая утвердить права на долю для своих патронов или государств в потенциальной прибыли, которую обещали открытия первопроходцев. Первым документом, в котором были описаны открытия Колумба, стало произведение, предположительно написанное им самим и близкое к материалам, которые предоставил именно он, но обработанное с некоторыми исправлениями слугами короля Кастилии[211]. Литературный агент адмирала отредактировал его бумаги настолько сильно, что иногда трудно отличить оригинальный голос от редакторского.
Бо́льшая часть литературы 16-го века о путешествиях состояла исключительно из вымышленных приключений. Иногда это честно и искренне признавалось, или произведение имело явно сатирическую направленность, но иногда тексты намеренно маскировались под правдивые отчеты об открытиях – о новых Канарских островах, Эльдорадо, землях амазонок, молодильных фонтанах, проливах, ведущих в Арктику. Некоторые из них обманывали настоящих мореплавателей, посвящавших всю свою жизнь поиску придуманных чудес и терявших на этом свои состояния. Подобная традиция длилась веками. Капитана Кука возмутили украшательства его отчетов о путешествиях, которыми их дополнили при подготовке в печать. Первые проникновения в Новую Гвинею в конце 19-го века вдохновили чрезвычайно реалистичных Мюнхгаузенов. Даже сегодня лишь несколько писателей о путешествиях могут поставить свою честь на кон, утверждая, что пишут чистую правду. Фальшь была частью жизни исследователя. Я не имею в виду, что они обязательно лгали – хотя и Колумб, и Веспуччи, подозреваю, были врожденными и патологическими врунами. Выдумки, в которые вы искренне верите – не ложь, когда вы рассказываете их другим людям.
Отчасти поэтому карьера Веспуччи породила наиболее проблематичные нарративы во всей истории этого лукавого жанра. Историки трактовали их как некие манускрипты теологического характера, извлекая те отрывки, которые подтверждали их собственные тезисы и давали право поставить печать аутентичности, и отбрасывая другие куски как подделки. Мы можем извлечь пользу из документов, если начнем понимать, что ничто из написанного Веспуччи – это касается и других заинтересованных в своих произведениях авторов, включая меня – не является священным, чистым или свободным от требований момента. Искажения начались, когда Америго первый раз обмакнул перо в чернила.