«Полные деревьев тысяч разных пород, и высоких… настолько зеленых и таких красивых, как в Испании в мае. И некоторые были в цветах и некоторые имели фрукты разной спелости, согласно их породе… И здесь шесть или восемь видов пальм, на которые глядеть удивительно из-за их красоты и разнообразия… и то же касается и других деревьев и трав. Здесь есть вечнозеленые леса, вызывающие удивление, и обширные, покрытые травой поля, и здесь есть мед и многие виды птиц, и самые разные фрукты»[253].
Не нужно забывать и неопубликованный отчет Колумба, так как Веспуччи имел массу возможностей получить от адмирала частную информацию; они могли и обменяться впечатлениями о Новом Свете по возвращении Колумба. Первые из описаний ландшафта, принадлежащих его перу, были сделаны Колумбом в течение пяти дней после высадки на берег. «Я увидел много деревьев, которые не похожи на наши… и все настолько разнообразны, что это одно из величайших чудес света… Например, одна ветвь имеет листья, похожие на сахарные палочки, другая – как мастика и т. д., пять или шесть типов листьев на одном дереве». Деревья, казалось, сливались перед глазами Колумба, как цвета птиц перед глазами Веспуччи. Колумб тоже не забыл о рыбе: «Рыба так отлична от нашей, что просто удивительно… самые великолепные цвета – голубой, желтый, красный и любой другой – и некоторые покрыты полосами тысяч оттенков, и цвета столь чистые, что не найти человека, который бы не удивился при виде их, и не почувствовал бы свежести при взгляде на них»[254]. Далее он отметил попугаев, не останавливаясь на разнообразии их окраски. Ясно, что если Колумб прямо и не повлиял на Веспуччи в его видении Нового Света, то оба они с трудом находили слова, испытывая один и тот же душевный трепет и не способные даже помыслить о выходе из предписанных границ.
Веспуччи настолько откровенно опирался в своих описаниях на литературные источники, что у читателя могло возникнуть искушение заключить, что Америго никогда в действительности и не бывал в Америке, если бы не следующее утверждение: «Прежде чем мы достигли берега, в 15-ти лигах от него мы обнаружили, что вода столь же пресная, как в реке. Мы пили ее и наполнили все фляги, какие у нас были». На первый взгляд это кажется еще одной тривиальной диковиной или искаженным заимствованием из Колумба, который описывал моря с пресной водой в устье Ориноко в схожих терминах. Но если не обращать внимание на явное преувеличение – 15 лиг равны примерно 60-ти милям согласно пересчету Веспуччи того времени, и наполнение фляг водой, звучащее украшающей деталью – то это вполне вероятная отсылка к окрестностям устья великой реки.
Для хорошо начитанных людей того времени могучие речные устья имеют дальнейшую коннотацию: традиция связывала их с земным раем, местоположением Эдема, откуда четыре могучих реки вырывались в обитаемый мир. Образованные люди сходились во мнении, что Нил, Тигр, Ганг и Евфрат имели единый исток в Эдеме, который был расположен буквально там, как указано в Библии, – «на востоке». Святой Августин допускал, что текст нужно понимать символически[255], но логично было допустить, что после изгнания Адама и Евы осиротевший Эдем остался там, куда Бог изначально его поместил. Колумб чувствовал близость рая. Он находился, по его мнению, «на оконечности Востока», куда традиция помещала Эдем. Во время своего третьего путешествия в 1498 году он полагал – по причинам, возникшим из-за ошибок в его таблицах возвышения Полярной звезды – что корабли его постепенно поднимались, а общим мнением было то, что Эдем располагался на горе. В устье Ориноко огромный вынос пресной воды, наблюдавшийся Колумбом, навел его на мысль о «четырех реках», которые, как традиционно считалось, должны вытекать из Эдема[256].
На фразе Веспуччи о земном рае стоит остановиться подробнее. Она не чисто описательная, но и не случайная чеканная метафора; представления о нем корнями уходят к традиции, которой наследовал и Колумб. Касательно Веспуччи, однако, не кажется, что по крайней мере здесь его напрямую вдохновлял Колумб. Он чувствовал, «как если бы» они оказались в раю, но не в буквальном смысле. Отчасти его образ Эдема имеет источником другие тексты, которые ему нравились. Во-первых, его любимый Данте поставил Рай, говоря аллегорически, на вершине Чистилища, представленного в виде горы, на которую непросто подняться. «Комедия» Данте включала в себя и буквальную географию[257], согласно которой Эдем находился «в более теплых частях света», далеко в южной полусфере[258]. Мандевилль, вероятно, также помог формированию образа в голове Веспуччи, «замечен» в этом и Колумб. Сэр Джон простодушно объяснял: «О Рае я не могу сказать ничего определенного, ибо никогда там не был», но описывал его, опираясь на традицию, как гору величиной с Луну, защищенную окружавшей его дикой природой и отвесными скалами. «Туда не добраться и по воде, ибо течение рек настолько сильное, что ни один корабль не способен подниматься вверх по течению»[259]. Здесь сразу вспоминается настойчивое уверение Колумба, что он определил близость земного рая по объему воды, выбрасываемой устьем Ориноко, но не верил, будто сможет подойти к нему ближе[260].
Упоминая земной рай, Веспуччи, очевидно, преследовал свои цели. У него имелись основательные причины, более серьезные, чем просто желание оживить повествование, пойти наперекор традиции locus amoenus и привычному лексикону, используемому при описании Рая на Земле. Чтобы привлечь инвесторов, найти покровителя, нанять команду, рекрутировать колонистов и во всех отношениях продвинуть проект по исследованию западного пути в Азию, нужно было представить земли, которые ждали его на пути, в выгодном свете и полезными «в эксплуатации». Он хотел, например, показать, что Новый Свет имеет здоровый климат и удобен для проживания. «Может оказаться, – писал он, – что докторам там будет нечего делать»[261]. У него имелся мотив для подчеркивания любого признака плодородия новых земель, преувеличения любого свидетельства о царящих там мире и гармонии. «Продвижение» Венесуэлы и Бразилии в печати требовало особого внимания, так как щедрые обещания Колумба относительно расположенных рядом с ними островов, мягко говоря, себя не оправдали. Так что в первую очередь Веспуччи сконцентрировался на характеристиках, которые предвещали коммерческие выгоды.
О деревьях, например, он сказал только, что все они «ароматичные», иными словами, представляют интерес – читай между строк – для рынков Европы и Китая, которые остро нуждались в ароматических деревьях. Географические детали, до которых снисходил автор, включая его убежденность в близости Индийского океана (стр. 99-104), и ссылки на земной рай – с подтекстом в виде тех обещаний, которые сулил Восток – имели своей задачей продвижение всё той же колумбовой идеи: коммерческое использование Атлантики, ведущее к богатствам Востока.
Чтобы представить себе картину, сформировавшуюся у Веспуччи в голове, полезно вспомнить одну из гравюр, которая иллюстрировала первый опубликованный отчет Колумба, работу, которую Веспуччи, очевидно, читал очень внимательно. Сцена представляет собой богатый тропический ландшафт, на котором обнаженные и прекрасно сложенные аборигены предлагают товары для обмена – включая нечто, напоминающее горшок, который в то время использовали для хранения дорогих мазей – мореплавателям, чья весельная галера находится недалеко от берега. Обычно эта сцена превратно воспринимается современными зрителями, полагающими, что Колумб разговаривает с аборигенами. Но у Колумба не было весельных галер, и ни одна галера не пересекала Атлантику. На судне находится странное создание рода млекопитающих, которые никогда не водились в Европе. На головах торговцев, кроме того, шляпы восточного образца. Рисунок, очевидно, иллюстрирует конкретный пассаж в отчете, где Колумб говорит – гипотетически, разумеется – о китайских и индийских торговцах, прибывающих на открытые им земли из близлежащих гаваней. Как мы уже видели, ожидания Веспуччи были подпитаны взглядами Колумба (стр. 104–107). Он тоже рассчитывал на свою долю в торговле с процветающим Востоком.
Образы, вынесенные Веспуччи из второго визита в Новый Свет, не сильно отличались от тех, что пробудил первый визит. Если что и стоит отметить, так это еще большую их близость к содержанию рассказов Колумба. «Эта земля, – писал теперь Америго, – очень приятна и полна бесчисленными, покрытыми зеленой листвой деревьями»[262]. Запахи были очень «мягкими и ароматичными», фрукты неисчислимы, очень вкусные и целительные. На полях произрастали «разные вкусные и сочные травы, цветы и корни». И чем больше автор видел и пробовал, «тем больше я думал, что нахожусь совсем близко от земного рая»[263]. Неизвестные специи и лекарственные травы росли повсюду[264]. Колумб сообщал обо всем этом примерно в тех же выражениях.
«Люди этой страны, – добавил Веспуччи, обращаясь к одной из любимых тем Колумба, – говорят о золоте и других чудесных металлах и лекарственных травах. Но я один из тех, кто следует Св. Томасу: время откроет всё»[265]. Может показаться странным и несогласующимся с его рекламной повесткой, что Веспуччи подвергает сомнению сообщения о золоте. Но это – просто риторическая уловка, подобная тем, которыми пользуется ушлый торговец, наигранно признаваясь в имеющихся сомнениях в подлинности его товаров. Известнейший и хитроумнейший торговец Антон Давин, вместе с Бернардом Беренсоном ловко манипулировавший рынком картин эпохи Ренессанса в 1930-х годах, по слухам, с большой выгодой для себя применял эту технику, побуждая покупателей думать, будто чистые принципы заставляют его понижать цены на картины, хотя сам он не сомневался, что продавал подделки или второсортные студийные работы. Все принципы были ориентированы на публику. Веспуччи похожим образом, с помощью показного скептицизма, утверждал свою репутацию человека, которому можно верить.