Ну да ладно, там видно будет.
Сейчас же я хочу обратить ваше внимание на взаимосвязь (контакт) между моим отцом и Иоанном. Э, это небезынтересно, о’кей.
Эдуард, насупив брови, изучает (оценивает) ситуацию. Затем лепечет на ухо красавчику Иоанну:
— Ммм.
— Отлично, — заключает Иоанн, внимательно (сосредоточенно) выслушав божественный лепет. И тут же переводит: — Вопрос к Марку, кардиналу Бейкерсфилдскому, государственному секретарю. Как продвигается суд?
Марк (он делает это непрерывно) поправляет пальцем очки.
— Я бы сказал, так сказать, что высочайшее решение о судьбе этого грешника надлежит вынести папе.
— Ммм, — говорит папа на ухо Иоанну.
— Отлично. — На этот раз Иоанн обращается к Луке: — Кардинал Ричмондский, великий инквизитор, что ты можешь сказать, а?
А?
— Он виновен.
Арестованный усиленно кивает.
— Угу, черт меня побери!
— Ммм.
Иоанн смотрит на Матфея.
— Отлично. А что скажет кардинал Далласский, министр — защитник культа?
— Он взял мусор из кучи, — шипит Матфей. — Недопустимое святотатство в отношении нашей церкви. Он заслуживает высшей меры наказания.
— Верно, верно, — изрекает папа.
Арестованный тоже согласен:
— О’кей, ей-ей, так.
Иоанн поднимает холеную руку.
— Могу я сказать?
Матфей недовольно спрашивает, уж не собирается ли он говорить (выступать) от своего имени, а не как толкователь папских «ммм».
Иоанн кивает: дескать, от своего. Во-во, лично от себя.
— Наша бесподобная производственная система страдает, как мы знаем, от недостатка рабочих рук. — (Сразу видно, Иоанн один из тех немногих, кто переступил предел двухсот употребительных слов. Его голос — голос флейты. Или лютни? А как звучит лютня?) — Рабочие представляют собой большую ценность, нам их постоянно недостает.
— Браво, браво.
Воодушевленный Эдуардом, Иоанн переходит к выводу — ух ты! — с которым и я вынужден согласиться:
— А посему, мне кажется, нет смысла терять пару рабочих рук.
— У, о, о’кей, он дело говорит, — признает арестованный.
Иоанн обращает на него ласковый взгляд.
— Правда, ты больше не будешь трогать мусор?
— Ой, не буду, у-у, ни за что не буду, черт меня побери!
Однако Матфей не собирается уступать.
О, он прирожденный боец, как и подобает (пристало) техасцу, у, настоящий бык.
Он резко сдвигает шляпу с затылка, так, что она падает ему на глаза.
— Нет, люди, иии, нет, тут пахнет неуважением закона. Да при таком грехе, при кощунстве, которое позволил себе этот святотатец, не может быть речи ни о покаянии, ни о прощении.
— Правда, правда, — соглашается Эдуард.
Аяй, а я-то хорош, друзья! Когда говорил Иоанн, я был на стороне арестованного, теперь же мне кажется, прав Матфей.
Ух!
Поглаживая бородку, свое слово вставляет (тонко) Лука:
— К тому же он не может работать. Он инвалид.
Матфей знает, что одержал победу.
— О’кей, кроме всего прочего, он инвалид.
И-и-и! Иоанн сдается:
— Отлично. Если так, я умолкаю.
Арестованный ничего не имеет против.
— О, о’кей! О’кей.
— Браво, браво, — резюмирует Эдуард.
Вы уже поняли, что вслух папа произносит главным образом «браво, браво», «верно, верно», «правда, правда», а когда хочет высказаться обстоятельнее, мычит на ухо Иоанну нечленораздельное «ммм».
Потому-то Иоанна называют еще гласом божьим или просто (только) голосом.
Кто знает, умеет ли папа вообще говорить?
Впечатление такое, будто ему неведом даже язык восклицаний. Насколько мне известно, никто никогда не слышал, чтобы он по-настоящему говорил.
По знаку папы стражники надевают на голову арестованному мешок.
Ух ты (ах ты)!
Эдуард и все остальные осеняют себя ритуальным знамением. Касаются лба, груди, живота.
И вот стражники благоговейно бросают арестованного туда, где, как известно, находится колодец центрального мусоропровода.
Арестованный исчезает без единого звука.
Мы очень хорошо умеем уходить.
Не боясь, не впадая в уныние, не цепляясь за жизнь.
А вы? А?
8
Я покидаю свой телевизионный пост и двигаюсь по темным коридорам и шатким лестницам. Бегом, вприпрыжку («Ричард, когда наконец ты споткнешься и сгинешь?»), опрометью.
Я хочу (у!) вблизи видеть, что делается в тронном зале.
Информация — это все.
Мусор — это информация. За что (о!) я его и люблю, люди.
Из предосторожности я не показываюсь.
Застываю черным пятном на черном (темном) фоне колонны.
Потихоньку — у, тсс! — вытягиваю шею. Шею рептилии.
(«Ричард — помесь черепахи с крокодилом».)
И плачу — крокодиловыми слезами. (Ахахахахах! Ах!)
Мой отец и красавчик Иоанн обмениваются нежностями.
Я нежностями с детства (сроду) не избалован, а теперь уж и подавно без них обойдусь.
А где кардиналы?
Вот они, колдуют над компьютером. Компьютер все тот же — допотопный, ржавый. Мертвый хлам.
Но у них — ух ты! — он работает. Вибрирует, пыхтит, весело дребезжит.
Барахло. О, не совсем, конечно. Просто я обогнал эту штуковину. Ууу, ум может совершать все новые и новые операции вплоть до экстралогических, при условии, что запоминающее устройство способно постепенно аннулировать прежние результаты.
Разум располагает ограниченной площадью.
Степень прогресса в области познания определяется количеством мусора (устарелой информации), которое память в состоянии переварить и забыть.
Все упирается в мусор, дорогие мои люди.
Идти по пути прогресса — значит забывать.
Кардиналы внимательно изучают данные, полученные на компьютере.
У-у, у них явно недовольный (расстроенный) вид.
Кардинал Далласский Матфей сплющивает зубами сигару и с размаху — ах ты! — бьет по компьютеру ногой.
— Дрянь, сволочь!
Машина молчит. Не ропщет.
Троица подходит к папе (с великим благоговением).
— Эдуард, — тихо говорит государственный секретарь.
— Ммммм.
Что должно означать: да не морочьте вы голову, ух, не мешайте нам с Иоанном любезничать.
— Извини, Эдуард, — не унимается Марк, — так сказать, дела обстоят не ахти.
Ему вторит Матфей:
— Прямо-таки из рук вон.
— Темпы производства неминуемо снизятся, — подливает масла в огонь Лука.
Эдуард недовольно поднимает брови и вопросительно смотрит на своего Иоанна.
— Ммм. Ммм?
Иоанн кивает.
— Отлично. — И тут же, насупившись, машет головой. — Прошу тебя, Эдуард, не впутывай ты меня в эти дела.
Ах ты!
Эдуард не оставляет без внимания просьбу Иоанна:
— Верно, верно.
Разговор, похоже, окончен, но теперь уже я подаю голос: «Хм», дабы привлечь внимание двух — ух! — голубков (беленькие, что тот, что другой) к кардиналам.
Каковые, по-моему, имеют сказать нечто серьезное, и меня интересует, что именно.
— Так вот, — с расстановкой говорит Марк. — Если мы, так сказать, не примем незамедлительные меры, наш экономический план может провалиться.
Матфей бормочет, не выпуская изо рта сигары:
— Этого ни в коем случае нельзя допустить, о’кей?
Эдуард думает — несколько секунд, затем говорит (решительно) «ммм» на ухо верному Иоанну (красавчику).
Божий глас схватывает на лету.
— Отлично. Папа хочет знать, сколько фунтов на душу населения?
Лука с готовностью отвечает:
— Пятилетним планом предусмотрено на четвертый, то есть на нынешний, год выбрасывание каждым гражданином в среднем по сорок фунтов мусора в день.
Матфей размахивает перфолентой с данными компьютера. Губы, обхватившие сигару, ууу, горестно сжаты.
— О’кей. А у нас и по двадцать пять не выходит.
— Верно, верно. Скверно, скверно. Ммм.
— Отлично, — переводит Иоанн. — Папа говорит, что с подобным положением мириться нельзя.
Кардиналы начинают шептаться. Но для моего привычного уха (ха-ха-ха) явственно каждое слово в их разговоре.
Марк предлагает сделать ставку (ух ты) на форсированное потребление готового платья.
Матфей, напротив, ратует за продовольственные товары. Включая стиральные порошки. Ишь ты.
Лука — поборник просвещения.
— Книги, книги и еще раз книги, — настаивает он, и при этом бородка у него дрожит. — Минимум по семь с половиной штук на человека ежедневно. Книг можно покупать бесконечно много, все равно никому и в голову не придет собирать библиотеку.
Поняли, друзья? Каждый гнет свою линию.
Так всегда. О да!
Вечно одно и то же. Всяк дует в свою дуду.
У-у! У-у! У-у!
Папа прикрыл глаза: думает. Наконец он вверяет долгожданное «ммм» Иоанну.
— Отлично, — радостным голосом произносит красавчик, бросив на папу (моего отца) восхищенно-влюбленный взгляд. — День отказа. Эдуард считает, что торжества в честь основания нашей церкви, церкви отказа, следует отметить грандиозным почином — Днем отказа. Потрясающе. В этот день все граждане сделают исключительно большие покупки. Рекордсменов ждут медали, дипломы и призы. Все на штурм рекордов; магазины, где прилавки опустеют раньше, получат премии — разумеется, товарами.
— О’кей, хорошая идея, — поддерживает Марк. — Мы еще шире вовлечем народ в разные конкурсы, обрушим на него новые диаграммы, цифры (очки), товары по льготным ценам. Так сказать, массированный удар.
— Наш Эдуард всегда на высоте положения, — подпевает Лука.
А, то-то же! Эдуард — мой отец. Ооо!
Матфей, пожевав, одобрительно выплевывает кусок сигары.
— День отказа. Недурно звучит, думаю, понравилось бы даже противникам, еретикам, раскольникам. Если бы они у нас были, ихихихи, ахахахаха. О’кей. Для производства это будет как глоток кислорода, и-и-и. И веру укрепит.
Ну разве не молодец наш защитник культа? А? По-моему, Матфея можно пощадить, ууу, у меня пока что нет оснований для его ликвидации.
Тому, кто стремится к власти, здравый смысл подсказывает: врагов следует безжалостно (беспощадно) убирать. Это истина.