А?
Слышатся звуки трубы.
О!
У!
Уже?
Нет чтобы завтра.
Лука прислушивается.
— Это войска возвращаются из Европы.
Матфей бросает в воздух шляпу.
— Ууу, ту-ру-ру! Трубы трубят победу!
— Скорее, — торопит Марк. — Бежим встречать победителя. Так сказать.
Кардиналы убегают, и одновременно в тронный зал, запыхавшись — уф, — влетает Маргарита. Папская жена.
Моя мать.
Послушайте ее. Послушайте.
— Эдуард, это наш сын Георг. Он возвращается с победой.
— Браво, браво.
Скучным тоном.
Маргарита воздевает руки с переплетенными пальцами.
— Мои молитвы защитили его.
Эге. Иоанн смотрит на Эдуарда.
— Георг вернулся, — говорит он шепотом. — Лучше мне не мозолить ему глаза. А?
— Ммм, — отвечает (кисло) Эдуард.
Иоанн улыбается.
— Отлично. Я остаюсь. Только ведь и он будет мне завидовать — не меньше других. Я его боюсь.
Эдуард мотает головой — дескать, не бойся.
— Мммм.
— Как хочешь, — ласково (о-о-о!) отвечает Иоанн. — Располагай мною по своему усмотрению. Я был и остаюсь младенчески чист и невинен. Отлично.
Маргарита начинает проявлять назойливость:
— А ты что не идешь встречать нашего сына?
— Ммм.
Ворчливое мычание Эдуарда, всегда неохотно отрывающего зад от трона, если только это не связано с тем, чтобы отправиться спать, обращено (ох ты!) к жене.
— Отлично, — без запинки расшифровывает Иоанн. — Он сказал: «Маргарита, пошла вон!»
О! Ого!
Пора. Я должен действовать. Сам не знаю — как.
Но немедленно. Сию минуту, у-у!
Колченогий Ричард.
Безмозглый Ричард.
Трусливый Ричард.
Ух!
Коварный Ричард.
Ах!
Мрачный Ричард.
Ричард без страха и упрека — а, то-то же!
9
Я крадучись — ооо! — обхожу вокруг колонны.
Выйдя на открытое место (на свет), сталкиваюсь с отцом. Опирающимся на руку Иоанна.
Мать притворяется, будто меня не замечает. И-и-и, и это в двух шагах! Ах, просто она игнорирует мое присутствие.
Отец при виде меня мрачнеет.
Он недоволен и сердито бросает мне:
— Мммммм.
Иоанн — у! — усердно переводит:
— Отлично. Ты же знаешь, аббат Йоркский, что не должен выходить из своих комнат. Безмозглый слизняк.
Сказать ему?
У, я это вычитал в одной книге.
Нет, все-таки скажу.
— Сучий сын!
Ага, сказал.
Рыча, Эдуард отвешивает мне оплеуху. Ух, от которой я лечу на пол.
Вот это затрещина, люди!
Зато — охохо — она питает мою ненависть.
Подогревает ее.
Умножает.
Мне больно. Я беспомощно барахтаюсь, перекатываясь на горбу. Ууу!
Оба голубка ушли. Маргарита собирается последовать за ними.
— Мать!
Она останавливается, не оборачиваясь. Маргарита.
— Чего тебе?
— Помоги подняться.
— Некогда. Я должна обнять Георга. Первая, раньше всех.
Эх!
Я усиленно (отчаянно) болтаю конечностями. Будто опрокинутый на спину паук.
— Я тоже твой сын.
Протягивая мне руку, она старается не смотреть на меня.
— С ним-то мне повезло.
— Ну да, а со мной вышла осечка. (Ай, ай, ай!) Скажи, мать, это правда, что я родился преждевременно?
— Беременность была неблагополучная, я тебе говорила.
— Опля! Значит, как выкидыш я нормальный, а?
— Перестань меня мучить, Ричард.
Я парирую. Молниеносно.
— Ты хочешь сказать, что Ричард действует тебе на нервы? — ору я. — Так бы и говорила! А мучиться предоставь мне!
О-о, обратите внимание, друзья: я начинаю огрызаться.
Ату!
— Муки оставь мне, я ни с кем не намерен их делить. Будь проклят день, когда ты меня зачала. Какой это был день?
— Не помню.
— Может, у тебя не было пустовки?
— К сожалению, как раз была. И-и, иначе бы ничего не вышло.
Ах!
— Тебе бы надо слезы лить, Маргарита.
— Э-э, это почему же?
— Полюбуйся, какого красавца сына ты произвела на свет. Мне и то за тебя стыдно. Охохо.
— Я не виновата.
— Виноваты твои хромосомы. И гнилые хромосомы отца.
— Не хули земного бога. Хромосомы у меня в порядке. И у твоего отца тоже. Ведь родили же мы после тебя Георга — само совершенство.
У-у, увы, я не сразу (не вдруг) нахожу, что на это сказать.
Опираясь на короткую ногу, я описываю другой ногой круг, будто циркулем. Это должно помочь мне углубиться — с целью выбора — в чащу (ухохихэхах) восклицаний, теснящихся в моем голове.
Вместо этого я должен выкапывать, выуживать, извлекать на свет слова.
Без них в исторический момент не обойтись.
И только (о-о!) ненависть может служить ведром, способным поднять их из колодца моего мозга, моего интеллекта.
Слова.
От слов зависят победы и поражения.
— Послушай, старуха, что-то тут не так. Мы с Георгом не можем быть братьями — детьми одних и тех же родителей. Ты должна мне сказать правду, Маргарита, правду.
Я трясу старуху — ух! — за плечо, впившись в него хищными пальцами. Старуху мать.
— Хочешь правду — о’кей, — вздыхает она. — Каждый вечер я молюсь, чтобы ты сгинул. Навсегда. Да, да. Это и есть правда, несчастный!
Ох!
— Хороша мать! Вот мы и выяснили. Почти.
— Почему ты не смиришься, сын?
Сын!
Роковое слово (о-о!), которое ей ничего не стоит произнести.
Люди, вы же знаете. А? В споре важно использовать зацепку (у!), которую так или иначе дает спровоцированный нами собеседник (оппонент). К холодным доводам, приготовленным заранее и разложенным по полочкам, мы прибавляем горячие, рождающиеся в ходе разговора. Возникает цепная реакция, которую необходимо контролировать, дабы остановить, как только диалектический процесс сложится в нашу пользу. Продолжая спор, мы можем и проиграть: от малейшей ошибки могучее крыло разума (ах!) становится подбитым крылом.
— Не называй меня сыном. Надоело (о-о-о)! В этой идеальной — счастливой — замечательной Стране, где живет избранная часть человечества, я, единственный, с кем природа сыграла злую шутку, должен смириться?
Я мог бы произнести монолог моего Ричарда III (о-о!), но в этом нет необходимости. Я и так на высоте.
— Я должен смириться? Ни за что. Скажи (открой) мне правду: когда ты была беременна мною, кто-нибудь бил тебя в живот?
Ух!
— Да. Твой отец.
Ох!
У-у, у меня в душе открывается клапан, откуда бьет сноп ослепительного света, тотчас впитываемый (поглощаемый) грибом ядовитого пара, подозрительно напоминающим лицо моего отца.
У меня подгибаются (подкашиваются) ноги.
— Мало того, что он зачал меня хуже некуда, так он еще и на плод ополчился! Но за что? За что (о-о-о!)?
— Все было не так.
— Ненависть отца ко мне идет от его хромосом. За что? Я хочу знать, или я все здесь разнесу, учти.
— У твоего отца не было ненависти к тебе. Успокойся, Ричард, прошу тебя.
Я непременно — ооо! — должен поддерживать пламя ярости, жар болезненного (мучительного) любопытства. Ааа!
— Ты скажешь мне все. Все!
Я оседлал крылатого коня гнева. С его помощью я могу перенестись через стены и приземлиться в мрачном замке ненависти.
Маргарита отодвигает ногой серебряную (посеребренную) ложку, сползшую с мусорной кучи в проход на полу.
— Отвяжись. Я пошла к Георгу.
— Я старший. Должны же у меня остаться какие-то права.
Маргарита (ах!) отводит взгляд.
— Твой отец меня ударил. Со зла. Ты зачат не им.
А-а!
Э-э! Вот оно что! О-о!
Невозможно стать героем, избранным, не имея позади приключений, романтических историй или страшной тайны, которую нужно раскрыть, запутанного (у!) узла, который нужно распутать.
— Я знал, что мог родиться только от дьявола.
— Никаких дьяволов нет. Ты родился от европейца.
Браво, браво!
Отлично!
О’кей!
— От европейца? (Ай-ай-ай!) Кто он такой?
— Его уже нет.
— Убрали?
Маргарита показывает на обширную пеструю свалку, откуда начинается бездна центрального коллектора.
— Бросили туда, в эту мусорную кучу. Она была ниже, чем теперь, чуть выступала над полом.
Я представляю себе молекулы отцовского тела.
У-у, уже, наверно, атомы, подобные тем, в которые превратилось, оседая, столько прекрасного мусора. Ах, кто знает, быть может, теперь атомы моего настоящего отца достигли канализационного коллектора.
О-о-о, отец, родная кровь!
Я говорю:
— И не подумаю о нем плакать.
— Это был справедливый конец.
У, у моей матери сердце как у них, у моих сограждан. («Ну и страшила ты, Ричард! Если разрубить тебя на кусочки, а потом опять сложить, не наберется и четверти приличного человека».)
Твердые сердца, могучие.
Бьющиеся в каменной груди неизменно ровно.
У-У, удивительные сердца!
А еще Ричард кто? О-о, выродок!
— Этот человек работал во дворце. Садовником. Он очень любил цветы. Тогда еще тут был сад. Он стал ударять за мной.
— Он был красивый?
— Европеец. Не такой, как наши мужчины. Ему все время хотелось заниматься этим делом.
Ух ты!
— Не то что тебе.
— Однажды во время пустовки я ему уступила.
Собачая свадьба. В саду, на клумбе?
— Результаты налицо (ох!). Вот он, полюбуйтесь, плод несовместимых хромосом. Стало быть, твой муж пронюхал, но почему тогда он тебя пощадил? Ведь закон для всех один.
— Не знаю. Может, потому что я сама ему все рассказала. Твой отец еще не был у власти. Ты его не знаешь, он не такой, каким тебе кажется.
— Он никогда не подпускал меня к себе.
И я не могу — у! — сказать, что он не прав.
— Теперь ты все знаешь, бедняга. Что поделаешь! Пропусти, я должна идти к твоему брату.
— К моему брату. К Георгу. У него все в порядке. Он законный сын Маргариты и Эдуарда. (Ах!)
— Это верно.
— А почему не он любимец моего (ох!) отца? Ты знаешь, что Эдуард больше, чем нас, любит чужого человека?