– Постойте... Уж не хотите ли вы сказать, что те восстания действительно были инспирированы извне, как специальные операции?? Ну, ладно: допустим, в 1800 году Англия была заинтересована в дестабилизации Штатов как единственного фактического союзника «Бони»,[54] и британская секретная служба могла рискнуть на такую авантюру... Но в 1822-м-то – кто? Не Гаити же, в самом деле?
– Могу лишь повторить, компаньеро резидент: «Если нечто выглядит как утка, плавает как утка и крякает как утка – скорее всего, это утка и есть». Вообще-то, «Общее отечество свободных черных» все эти годы занималось вполне реальным «экспортом революции», и местами даже успешным; ведь если ты разрушил до основанья экономику у себя дома – тут самое время заняться несением свободы стенающим под пятой рабства соседям... Кстати, информация к размышлению: следствие по делу Денмарка и его сподвижников специально отметило необычность терминологии: свою затею те именовали между собой исключительно словом «business» – это общепринятое во всем Новом Свете обозначение именно подпольной революционной деятельности, пошедшее со времен Американской революции. Да и вообще, вся идеология восстания – намеченного, кстати, на День взятия Бастилии, 14 июля – прямиком восходит к Свободе-Равенству-Братству, в их гаитянском изводе: надо только истребить мешающих тому белых, и вот тогда-то Триада та непременно воссияет!
– А какие у них были успехи по части этого самого «экспорта революции»? Ничего об этом не слыхал...
– Ну, к примеру, памятник гаитянскому диктатору Александру Петиону, воздвигнутый в Каракасе благодарным ему по гроб жизни Боливаром, передает вам, компаньеро, горячий революционный привет.
– Петион? Это, кажется, уже после того упыря, Императора Всея Гаити Дессалина?
– Да. Когда Его Императорское Величество окончательно свихнулось на вопросах расовой чистоты и, завершив зачистку подвластной территории от белых с креолами, чуток перенастроило свою черепомерку и принялось уже за мулатов – сподвижники устроили ему то, что в нашей с вами Метрополии величают «шарфиком-с-табакеркой». Петион как раз и возглавил тот «заговор преторианцев»; этот, кстати, тоже был, в точности как и сам Дессалин, героем сперва французских революционных войн, а потом – антифранцузского восстания.
Правил он потом, кстати сказать, очень неплохо: уважал чужую собственность, не давил поборами бизнес, провел внятную аграрную реформу с раздачей крестьянам государственных и частично помещичьих земель, ввел всеобщее бесплатное образование. Был к тому же совершенно не кровожаден и реально популярен – пару раз даже победил на относительно честных выборах; последнее, впрочем, ему прискучило, и он придумал для себя должность «Пожизненный президент» – поскольку римский эквивалент в виде термина «Император» вызывал на Гаити, после Дессалина, мрачноватые ассоциации...
– И что у него там вышло с Боливаром-«Либертадором»?
– В 1815 году дело восставших на севере Южной Америки, в нынешних Венецуэле и Колумбии, казалось уже проигранным вчистую: испанцы сумели привлечь на свою сторону индейцев-льянерос[55](эти спокон веку ненавидели лютой ненавистью креолов-латифундистов – как раз и составивших основу революционного движения), и теперь генерал-роялист Пабло Морильо (мастер контр-партизанской войны, сам в свое время успешно командовавший герильей в оккупированной французами Испании) методично додавливал последние очаги сопротивления «сепаратистов». К лету все было кончено, и английский фрегат эвакуировал из павшей Картахены на Ямайку Боливара с горсткой его деморализованных соратников.
Англичане относились к революционерам сочувственно, но никакой реальной помощи оказывать им не собирались. Губернатор Ямайки граф Манчестер принял Боливара со всей уважительностью, дал в его честь прием, но сразу же расставил точки над «ё»: Либертадор отныне – частное лицо, которому предоставлено политическое убежище, и не более того. Затем последовала мутная история с покушением, когда Боливар лишь чудом избежал смерти: капитан Феликс Аместой пришел к нему как-то вечером, не застал дома (полководец заночевал у дамы сердца) и закемарил в его гамаке, а боливаров слуга-нигритянин Пио, вроде бы подкупленный испанской секретной службой за пару тысяч серебряных песо, перерезал бедолаге горло, перепутав его в темноте с хозяином... В общем, Боливар воспринял ту историю как прозрачный намек, что его присутствие на британской территории стало несколько обременительным для хозяев, бомбардируемых испанскими нотами; вот тут-то и возник на горизонте просвещенный диктатор Гаити.
И знаете – похоже, они просто нашли друг дружку, ощутив вдруг свое родство: оба – незаконные отпрыски Великой Революции, вдоволь наглядевшиеся на родительские непотребства, но так и не утратившие кое-какие сыновних чувств; к тому же оба – боевые генералы с ясными представлениями об офицерской чести... Петион тогда вложился в Боливаров «business» по полной программе: предоставил в распоряжение повстанцев небольшой гаитянский порт Лос-Кайос, закрыв его для всех посторонних (столь эффективно, что испанская секретная служба вообще потеряла след Либертадора, и так до конца и пребывала в полном неведенье: куда он подевался-то, уж не в Европу ли?), снабжал их деньгами, оружием, людьми – сперва каперами, а потом и гаитянскими офицерами-добровольцами, составившими костяк десанта на Мэйн.
То, первое, вторжение 1816 года, кстати, вышло крайне неудачным: Морильо в тот раз переиграл Боливара вчистую, и почти все его десантники погибли. Петион, однако, твердо поверив в Боливарову звезду, дал тому шанс на вторую попытку, а главное – железной рукой придушил обычные при такого рода затянувшейся невезухе раздоры в руководстве восставших: он, дескать, будет иметь дело только с Либертадором – и ни с кем иным, а кому не нравится – могут поискать себе другого спонсора... И я вот думаю, Виктор Сергеевич: а ведь будь он не диктатором, а демократическим лидером – черта с два парламент дозволил бы ему такие дорогостоящие авантюры, базирующиеся на чистом идеализме и личных симпатиях; ну, и не было бы нынче ни того памятника Петиону в столице независимой Венецуэлы, ни самой той Венецуэлы...
– А там действительно был чистый идеализм?
– Ну, это как посмотреть... К чисто меркантильным мотивам там можно было бы отнести разве что желание подкормить за счет испанцев собственный каперский флот, а единственное условие, под которое Петион предоставил Боливару ту грандиозную помощь – дать свободу всем черным рабам в освобождаемых тем испанских владениях (что тот, в общем-то, собирался сделать и сам). И тем не менее...
В Европе-то в это время – оголтелая реакция, Священный Союз и торжествующие Бурбоны, «ничего не забывшие и ничему не научившиеся». И логика гаитянского лидера тут простая: сейчас Они додавят революционное движение на Мэйне – а завтра непременно примутся за нас! Что уж там Гаити – интервенции Объединенной Контрреволюционной Европы в это время вполне всерьез опасались даже в США... Вот и выходит, что бескорыстная интернациональная помощь антииспанским повстанцам тут – самая что на есть прагматичная Realpolitik.
– Тоже верно... Ну, а нынче как у них обстоит со всем этим «экспортом революции»?
– Все дело в том, что Петион-то тем «business»’ом занимался «по любви, а не за деньги», а вот преемники его – по сугубой необходимости. Петионовы реформы они угробили, самодостаточной экономики, чтоб нормально себя кормила, создать так и не сумели, восток острова вообще откололся от них в отдельное государство и изо всех сил просится обратно в Испанскую империю, призывая на помощь интервентов из Метрополии... И тут вдруг – подарок судьбы: война Севера с рабовладельческим Югом! «А не рискнуть ли нам, в военной неразберихе, поджечь тот Юг изнутри – руками “Макандаля” – и учинить под шумок в Луизиане государство черных, по гаитянскому образцу?» И, по данным нашей Службы, компаньеро резидент, – всё это вполне себе нешутейно.
– Так «Макандаль», по вашим данным, управляется с Гаити??
– Вовсе нет: у «Макандаля» – своя игра, просто их интересы сейчас совпали.
– Неужели эта нигритянская авантюра имеет хоть какие-то шансы на успех?
– Вы будете смеяться, но – да, имеет. Луизиана как была, так и остается инородным телом в американском государстве. Тамошние креолы – франкоязычные католики – были в 1803-м совершенно не в восторге от того, что их родину, где они жили себе поживали с семнадцатого века, в одночасье отдали, ни разу их не спросясь, в другую страну, абсолютно им чуждую по религии, языку и культуре. В стране той они, вполне ожидаемо, оказались людьми второго сорта – вне зависимости от своего богатства и знатности: для понаехавших в Луизиану WASP'ов все эти креолы, возводящие свою родословную к Роландам и Карлам Великим – считай, «те же ниггеры, только в профиль». Их теперь презрительно кличут «Kiskidees» (это птичка такая), от от французского «Qu'est ce qu'il dit? – Что он говорит?» – обычный вопрос француза, слышащего английскую речь и не понимающего ее; одним словом – тупорылые туземцы, не размовляющие на нашей, английской, мове...
Экономика же Луизианы, между тем, как была, так и остается в руках этих самых «кискидов». И было бы, согласитесь, даже странно, если б эти ребята, ознакомившись с идеологией и технологией сецессии, не задались элементарным вопросом: если Югу позволительно отделяться от Союза – почему бы тогда Луизиане не отделиться от Юга? Момент-то в высшей степени подходящий: сейчас или никогда!
При этом состоятельные и образованные gens de couleur libres, ограбленные и изгнанные из страны в Техас, для тех креолов – классово близкие (не говоря уж о настоящем родстве по крови), а понаехавшие WASP'ы – чужаки, оккупанты и беспредельщики...
– А «Макандаль» для них...