Джон ХерсиХИРОСИМА
Утром 6 августа 1945 года, ровно в восемь часов пятнадцать минут по японскому времени, когда над Хиросимой взорвалась атомная бомба, доктор Масаказу Фудзии, закинув ногу на ногу, устраивался поудобнее, чтобы почитать осакскую газету «Асахи» на крыльце своего частного госпиталя, нависавшего над одним из семи рукавов реки Оты, в дельте которой расположена Хиросима. Хацуе Накамура, вдова портного, стояла у окна кухни и наблюдала, как сосед ломает свой дом, подлежавший сносу по плану противовоздушной обороны для создания в городе противопожарных коридоров. Доктор Тэруфуми Сасаки, молодой врач-хирург большого современного госпиталя Красного Креста, шел по длинному коридору и нес пробирку с кровью на реакцию Вассермана. А преподобный Киёси Танимото, пастор методистской церкви Хиросимы, отдыхал у дверей дома богатого фабриканта в Кои, на западной окраине города, и собирался разгружать ручную тележку с различными вещами, вывезенными из города на случай массированных налетов «Б–29», которым, как все полагали, должна была подвергнуться Хиросима. Сто тысяч человек погибли при взрыве атомной бомбы, а эти четверо были среди тех, кто остался жить. Они до сих пор удивляются, почему именно они остались живы, когда так много людей погибло. Каждый припоминает самые незначительные подробности игры случая или провидения, которые спасли ему жизнь, — один вовремя сделал шаг, другой решил войти в дом, третий поехал в этом, а не в следующем трамвае.
В тот день преподобный Танимото встал в пять часов утра. Он был дома один, так как жена с годовалым ребенком уже несколько дней уезжала ночевать к подруге в местечко Усида, к северу от Хиросимы. Только два из основных городов Японии — Киото и Хиросима — не подвергались пока массированным налетам Би-сан, «господина Би», как японцы со смешанным чувством опасения и невеселой фамильярности называли самолеты «Б–29». Танимото, как и все его друзья и соседи, совсем извелся. Он слышал страшные подробности о массированных налетах на Курэ, Ивакуни, Токуяму и другие близлежащие города; он не сомневался, что скоро наступит черед Хиросимы. Танимото плохо спал в эту ночь, так как несколько раз объявляли воздушные тревоги. Уже несколько недель воздушные тревоги в городе объявлялись чуть ли не каждую ночь: в этот период самолеты «Б–29» использовали озеро Бива, к северо-востоку от Хиросимы, в качестве ориентира, и независимо от того, какой город американцы собирались бомбить, летающие крепости выходили на побережье Японских островов в районе Хиросимы. Частые воздушные тревоги, никогда не завершавшиеся бомбардировкой, нервировали жителей города, прошел слух, что американцы готовят для Хиросимы что-то особенное.
Около шести утра преподобный Танимото пошел к дому Мацуо. Там он увидел груз, который им предстояло перевезти, — тансу, большой японский шкаф с одеждой и другими домашними вещами. Двое мужчин отправились в путь. На небе не было ни облачка, жаркое утро предвещало очень душный день. Они шли всего несколько минут, как вдруг загудела сирена — непрерывный сигнал звучал одну минуту, предупреждая о приближении самолетов, но жители Хиросимы не воспринимали его как сигнал серьезной опасности — каждое утро в это время пролетал американский метеорологический самолет и гудела сирена. Танимото и Мацуо продолжали везти тележку по улицам города. На карте Хиросима напоминала веер: основная часть города была расположена на шести островах, образованных семью рукавами реки Оты; здесь, в центре города, в основных торговых и жилых районах, занимавших по площади примерно четыре квадратные мили, было сосредоточено три четверти всего населения, которое в результате нескольких эвакуационных кампаний сократилось с трехсот восьмидесяти (пик военного времени) до двухсот сорока пяти тысяч. Промышленные зоны и пригородные жилые районы располагались компактно по краям города. Южная его часть, где находились доки и аэропорт, выходит к заливу Внутреннего Японского моря, усеянному многочисленными островами. Кольцо гор охватывает три другие стороны дельты. Путь Танимото и Мацуо лежал через городской торговый центр, уже запруженный народом, через два моста к крутым улицам Кои, вверх по этим улочкам, за город, к подножию гор. Сигнал «отбой воздушной тревоги» прозвучал, когда они выбрались наконец из тесного лабиринта городских улиц. (Японские операторы радиолокатора, обнаружив только три самолета, решили, что это самолеты-разведчики.) Перевозка вещей на ручной тачке была очень утомительным занятием, и когда Танимото и Мацуо добрались до места и по асфальтированной дорожке подогнали свой груз к крыльцу, они остановились, чтобы немного передохнуть, прежде чем внести свою кладь в дом. Они стояли у флигеля, закрывавшего от них город. Как и большинство домов в этой части Японии, дом имел деревянный каркас и деревянные же стены, которые поддерживали тяжелую черепичную крышу. Передняя комната, забитая тюками с постельным бельем и одеждой, походила на прохладную пещеру с мягкими подушками. Справа от входа начинался большой и очень красивый японский сад. Танимото и Мацуо не слышали шума самолетов. Утро стояло мирное, и здесь, за городом, было прохладно и хорошо.
Вдруг яркая вспышка света прорезала небо. Она метнулась с востока на запад, от города по направлению к горам, и казалась куском солнца. И Танимото, и Мацуо очень испугались — и у них было время испугаться (они находились на расстоянии 3500 ярдов, или двух миль, от эпицентра взрыва). Мацуо бросился в дом по ступенькам крыльца, нырнул под тюки с постельным бельем и затаился между ними. Танимото кинулся в сторону и бросился на землю между двух больших камней в японском саду, крепко прижавшись животом к одному из них. Танимото уткнулся лицом в камень и не видел, что происходило вокруг. Вдруг его что-то сдавило, а в следующий момент на него посыпались обломки досок и куски черепицы. Никакого грохота он не слышал. (Почти никто в Хиросиме не припоминает какого-либо шума от взрыва бомбы. Но рыбак, находившийся в своей сампанной лодке во Внутреннем море недалеко от Цузу — в доме этого рыбака жили теща и золовка Танимото, — видел вспышку и слышал оглушительный взрыв; этот человек находился в двадцати милях от Хиросимы, но грохот был сильнее, чем в тот раз, когда «Б–29» бомбили Ивакуни всего в пяти милях от него.) Когда Танимото решился поднять голову, он увидел, что дом хозяина шелковой фабрики рухнул. Танимото подумал, что бомба попала прямо в этот дом. Огромные тучи пыли поднимались в небо, и казалось — начинает смеркаться. В панике, забыв о Мацуо, оставшемся под развалинами, он выскочил на улицу. Пробегая мимо ограды, Танимото заметил, что бетонная стена, окружавшая дом, рухнула по большей части внутрь здания. Выбежав на улицу, он прежде всего увидел группу солдат. Эти солдаты работали на противоположной стороне улицы, на склоне горы, они рыли одну из тысяч траншей, в которых японцы, по-видимому, намеревались в случае вторжения драться за каждый холм не на жизнь, а на смерть. Солдаты выбирались из траншеи, в которой они должны были быть вне опасности, их головы, грудь и спины были в крови. Они молчали, на их лицах было недоумение.
В дни непосредственно перед бомбардировкой преуспевающий врач Масаказу Фудзии был не очень занят работой и поэтому позволял себе роскошь спать до девяти — половины десятого. Но, к счастью, именно в то утро, когда была сброшена бомба, он должен был встать рано, чтобы проводить на поезд своего гостя. Он поднялся в шесть часов утра и через полчаса проводил друга на вокзал, который находился недалеко от его дома — нужно было перейти через два моста.
К семи, как раз к тому времени, когда загудела непрерывная сирена, он уже вернулся домой. Д-р Фудзии позавтракал и, так как было очень жарко, разделся до нижнего белья и вышел на заднее крыльцо почитать газету.
Закинув ногу на ногу, доктор Фудзии уселся в нижнем белье на чистую циновку, расстеленную на крыльце, надел очки и принялся читать осакскую газету «Асахи». Ему нравилось читать осакскую газету, потому что в Осаке была его жена. Вспышку он видел. Поскольку он сидел спиной к центру города и смотрел на газету, свет показался ему бриллиантово-желтым. Совершенно ошеломленный, он начал подниматься. В этот момент (он находился в 1550 ярдах от эпицентра) дом за его спиной накренился и со страшным грохотом свалился в реку. Доктора, пытавшегося встать на ноги, швырнуло вперед, закрутило и перекувырнуло, затем его что-то ударило и сжало. Все это произошло с такой молниеносной быстротой, что он никак не мог понять, что случилось. Он очутился в воде. У д-ра Фудзии едва ли было время подумать о смерти, прежде чем он понял, что жив. Он был крепко стиснут двумя длинными досками в виде латинской буквы «V» и напоминал кусочек, схваченный двумя огромными палочками для еды, поднятыми вертикально вверх, так что он не мог двигаться, голова его каким-то чудом торчала над поверхностью, а тело и ноги были погружены в воду. Обломки госпиталя плавали вокруг него. Левое плечо невыносимо болело. Очки исчезли.
Д-р Тэруфуми Сасаки добрался до госпиталя в семь сорок и доложил о приходе на работу главному врачу. Спустя несколько минут он пошел в палату на втором этаже и взял кровь у больного на реакцию Вассермана. Лаборатория, в которой находился термостат, была на четвертом этаже. Держа пробирку с кровью в левой руке, он шел по главному коридору к лестнице, все еще испытывая какую-то рассеянность, которая не покидала его с самого утра. Он был на расстоянии одного шага от открытого окна, когда в коридоре, словно гигантская фотовспышка, отразился свет от взрыва бомбы. Д-р Сасаки опустился на одно колено и сказал сам себе, как может сказать только японец: «Сасаки, гамбарэ!» («Сасаки, смелей!») И тотчас же (здание находилось В 1650 ярдах от эпицентра) взрывная волна ударила в госпиталь. У доктора слетели очки, пробирка с кровью разбилась о стену; его японские туфли выскользнули из-под ног, но ничего другого с ним не случилось благодаря тому, что он стоял именно в том месте.
Д-р Сасаки позвал главного врача, повернулся и бросился в его кабинет. Главный врач был весь изранен битым стеклом. Госпиталь являл собой ужасное зрелище: тяжелые перегородки и потолки упали на больных, кровати были перевернуты, стекла вылетели и поранили людей, пол и стены были забрызганы кровью, всюду валялись медицинские инструменты, и многие больные с криками бегали по госпиталю, но большинство были мертвы (работавший в лаборатории врач, к которому шел д-р Сасаки, погиб; больной д-ра Сасаки, которого он только что оставил и который так боялся, что у него сифилис, тоже был мертв). Д-р Сасаки оказался единственным непострадавшим врачом. Полагая, что бомба попала в здание госпиталя, он схватил бинты и принялся перевязывать тех немногих, кто был в здании. А за стенами госпиталя со всей Хиросимы нетвердыми шагами уже шли к госпиталю Красного Креста искалеченные и умирающие люди. Их было столько, что д-р Сасаки надолго забыл о своем ночном кошмаре.
Сразу же после взрыва, выбежав в панике из сада Мацуо и оторопело взглянув на окровавленных солдат у входа в недокопанную траншею, Киёси Танимото стал помогать незнакомой пожилой женщине. Она шла по улице, ничего не видя перед собой, держась левой рукой за голову, а правой поддерживая на спине трех-четырехлетнего мальчугана. «Я ранена. Я ранена. Я ранена», — без конца причитала она. Преподобный Танимото взял ребенка себе на спину и в неожиданно наступивших сумерках повел женщину за руку. Казалось, всю улицу окутало облако пыли. Танимото отвел раненую в расположенную поблизости среднюю школу, которая в случае налета должна была использоваться как временный госпиталь. Эта забота о других людях помогла Танимото сразу же избавиться от страха. В школе его чрезвычайно поразило, что весь пол засыпан битым стеклом, и уже пятьдесят или шестьдесят человек ожидают медицинской помощи. Он подумал, что, хотя и прозвучал сигнал «отбой воздушной тревоги» и он не слышал гула самолетов, очевидно, было сброшено несколько бомб. Танимото вспомнил, что в саду хозяина шелковой фабрики есть небольшой пригорок, с которого хорошо виден весь район Кои — вернее, вся Хиросима, и он побежал обратно в сад.
Когда Танимото взошел на пригорок, перед его глазами открылось потрясающее зрелище. Не в одном маленьком районе Кои, как он ожидал, а во всех частях Хиросимы, которые он только мог разглядеть в сгущавшихся сумерках, в небо поднимались густые жуткие испарения. Клубы дыма начали уже пробиваться то там, то здесь сквозь эту пелену испарений. Танимото не мог понять, как такие колоссальные разрушения можно причинить бесшумно — ведь гул даже небольшого числа самолетов, пусть и на большой высоте, был бы слышен. Кругом горели дома, и когда начали падать крупные капли воды — величиной с большую бусину, — у него мелькнула мысль, что это вода из шлангов пожарных, боровшихся с огнем. (На самом деле это были капли конденсированной влаги, выпадавшие из вихря пыли, пара и частиц распада, который уже поднялся на несколько миль в небо над Хиросимой.)
Танимото оторвался от этого страшного зрелища, услышав голос Мацуо, который спрашивал, жив ли он. Танимото едва ответил ему. Он подумал о жене и ребенке, о своей церкви, о доме, о своих прихожанах — все они были там, в этом жутком мраке. И он опять в панике побежал — теперь по направлению к городу.
Больницы д-ра Масаказу Фудзии уже не было на берегу реки Киё, она была в самой реке. После своего сальто-мортале д-р Фудзии был настолько ошеломлен, и доски так крепко сдавливали его грудь, что сначала он не мог даже шевельнуться и минут двадцать висел так в сгущавшихся сумерках. Затем мысль о том, что скоро должен начаться прилив и его с головой накроет вода, заставила его сделать отчаянную попытку освободиться из плена; он извивался, вертелся и напрягал все силы (хотя его левая рука из-за боли в плече бездействовала) и очень скоро освободился от тисков. Немного передохнув, д-р Фудзии взобрался на груду досок и, приметив одну довольно длинную, конец которой лежал на берегу, превозмогая боль, выбрался на берег.
Белье д-ра Фудзии насквозь промокло и было вымазано в грязи. Его нижняя рубашка порвана, и на нее из порезов на спине и на подбородке стекала кровь. В таком растерзанном виде д-р Фудзии подошел к мосту Киё, у которого стояла его больница. Мост не был разрушен. Без очков д-р Фудзии видел все вокруг очень смутно, но все же достаточно, чтобы ужаснуться колоссальному количеству разрушенных домов. На мосту он встретил своего друга, д-ра Мачии, и недоуменно спросил его: «Как вы думаете, что это было?»
Д-р Мачии сказал: «Я думаю, это кассетная зажигательная бомба.»
Сначала д-р Фудзии видел только два пожара: один — на другой стороне реки, напротив того места, где стояла его больница, второй — далеко в южной части города. Но в то же самое время он и его коллега наблюдали явление, которое они не могли объяснить, хотя как врачи сразу обратили на него внимание: пожаров было еще очень мало, однако по мосту бесконечным потоком двигались изувеченные люди, на лицах и руках которых были видны жуткие ожоги.
Рано утром, когда д-р Фудзии провожал на станцию своего друга, не было даже легкого ветерка, а теперь повсюду дул сильный ветер самых разных направлений; здесь, на мосту, дул восточный ветер. Повсюду возникали новые пожары, огонь быстро распространялся, и скоро на мосту стало невозможно стоять из-за сильных порывов горячего воздуха и дождя искр. Д-р Мачии перебежал по мосту на другой берег реки, на улицу, еще не охваченную огнем. А д-р Фудзии спустился в воду под мостом, где уже нашли убежище десятка два людей. Среди них он увидел своих служащих, которым удалось выбраться из-под развалин больницы. Из-под моста д-р Фудзии увидел, как, зацепившись ногами за балку его больницы, висит вниз головой одна из медицинских сестер, а еще одна медицинская сестра крепко прижата другой балкой поперек груди. Д-р Фудзии попросил людей, укрывавшихся под мостом, помочь ему и спас обеих медсестер. В какой-то момент ему показалось, что он слышит голос своей племянницы, но найти ее он не мог; он больше никогда не видел ее. Погибли также остальные четыре медицинские сестры и обе больные. Д-р Фудзии вернулся под мост, вошел в воду и стал ждать, когда стихнет огонь.
Все, что случилось с докторами Фудзии и Мачии сразу же после взрыва, — а судьба их была типичной, — все, что случилось с большинством гражданских и военных врачей Хиросимы (их больницы и госпитали были разрушены, оборудование разбросано, а сами они в той или иной степени выведены из строя), объясняет, почему так много пострадавших жителей города не получили никакой медицинской помощи и почему так много людей, которых можно было спасти, погибли. Из ста пятидесяти врачей города шестьдесят пять к этому времени уже погибли, а большинство оставшихся в живых получили ранения. Из 1780 медицинских сестер 1654 были убиты или тяжело ранены, и не могли работать.
Преподобный Танимото с ужасом подумал о своей семье и о своей церкви и сначала бросился домой кратчайшей дорогой, по шоссе Кои. Он был единственным человеком, который шел в город, навстречу ему, из города, шли сотни людей, и среди них не было ни одного непострадавшего. У одних были выжжены брови и кожа свисала клочьями на лице и на руках. Другие, чтобы пересилить боль, держали руки над головой, как будто несли что-то на вытянутых руках. Третьих все время рвало. На многих болтались какие-то лоскутья вместо одежды, а на других вообще ничего не было. Ожоги оставили на обожженных телах следы лямок и подтяжек, а на коже некоторых женщин отпечатались цветы их кимоно (это произошло потому, что белый цвет отталкивал тепловое излучение, а черный поглощал его и притягивал к коже). Многие люди, пострадавшие сами, поддерживали своих родственников, которые пострадали еще сильнее. Почти все они шли, низко опустив голову, смотрели себе под ноги, молчали и ни на что не реагировали.
Перейдя через мосты Кои и Каннон (все это время Танимото бежал бегом) и почти достигнув центра города, он увидел, что все дома разрушены и многие горят. Деревья здесь стояли голые, стволы их обуглились. В нескольких местах Танимото пытался пройти через завалы, но каждый раз огонь останавливал его. Из-под развалин раздавались крики, но никто не приходил на помощь. Вообще в тот день люди, спасшиеся после взрыва, помогали только своим родным или ближайшим соседям, они не могли понять масштабов бедствия, и их сочувствия не хватало на всех. Раненые шли прихрамывая, не обращая внимания на стоны, и Танимото тоже бежал мимо. Он сочувствовал людям, заваленным обломками, и ему было немного стыдно, что он цел и невредим, когда так много его соотечественников пострадало, и он молился: «Боже, помоги им и отведи от них огонь».
Тонимото надеялся обойти огонь слева. Поэтому он вернулся к мосту Каннон и пошел вдоль берега реки. Он несколько раз пробовал свернуть в одну из поперечных улиц, но его останавливал огонь, поэтому он взял резко влево и побежал по направлению к Иокогаве, станции на линии окружной железной дороги, которая широким полукругом опоясывала город; по рельсам он дошел до горящего поезда. Теперь размеры разрушения представлялись Танимото такими грандиозными, что он повернул назад и пробежал еще две мили на север, прочь от центра города, к местечку Гион, расположенному у подножия гор. Он все время обгонял сильно обожженных и искалеченных людей. Танимото по-прежнему чувствовал какую-то вину и время от времени поворачивался то налево, то направо и извинялся: «Простите, простите…»
Весь день в парк Асано тянулись люди. Этот частный парк был расположен довольно далеко от места взрыва, поэтому его бамбуковые деревья, сосны, лавры и клены еще не погибли; этот зеленый уголок манил к себе людей. Люди думали, что, если американские самолеты вернутся, они будут бомбить только дома; кроме того, листва деревьев казалась олицетворением прохлады и жизни, а прекрасные декоративные сады с тихими прудами и горбатыми мостиками выглядели такими японскими, такими привычными и безопасными. И еще (как говорили многие бывшие там) людей влекло какое-то древнее неодолимое чувство, заставлявшее искать убежище под деревьями. Вдова Накамура с детьми пришла одной из первых. Они расположились в бамбуковой рощице у реки. Их мучила жажда, и они напились из реки. Их сразу же начало мутить, потом рвать и тошнило весь день. Других тоже рвало. Все считали (возможно, из-за сильной ионизации воздуха, возникшей в результате взрыва атомной бомбы), что их тошнит, потому что американцы сбросили химическую бомбу.
Когда преподобный Танимото со своим ковшиком в руках добрался до парка, парк был уже переполнен, и трудно было отличить мертвых от живых, потому что большинство людей лежали неподвижно, с широко раскрытыми глазами.
Преподобный Танимото решил сделать еще одну попытку пройти к своей церкви.
Он пошел через район Нобори но ему не удалось пройти далеко — сильный огонь снова заставил его вернуться. Тогда Танимото пошел по берегу реки, надеясь найти какую-нибудь лодку, чтобы перевезти через реку тяжелораненых и спасти их от надвигавшегося огня. Скоро он нашел довольно большую прогулочную плоскодонку, вытащенную на берег. Но она являла собой ужасное зрелище: пять мертвецов, полуобнаженных, с жуткими ожогами. Эти люди, очевидно, погибли одновременно, поскольку их позы говорили о том, что все они вместе пытались столкнуть свою лодку в воду. Танимото оттащил их от плоскодонки. При этом он вдруг испытал внезапный испуг, оттого что он нарушает покой мертвецов и мешает им отправиться в своей ладье в мир теней. И он сказал вслух: «Простите меня, но лодка нужна живым». Плоскодонка была тяжелой, но ему все-таки удалось столкнуть ее в воду. Весел не было, однако Танимото повезло — он нашел толстый бамбуковый шест. Он поплыл вверх по течению реки, подвел лодку к самому переполненному участку парка и начал перевозить раненых. Каждый раз ему удавалось взять десять – двенадцать человек, но посредине реки шест уже не доставал до дна, и Танимото приходилось грести шестом, поэтому каждая поездка занимала очень много времени. Он проработал так несколько часов.
После полудня огонь достиг парка Асано. Танимото понял это, когда, возвращаясь со своей лодкой, увидел, что люди перебрались к самой воде. Причалив к берегу, он поднялся наверх посмотреть, где огонь, и, увидев его совсем близко, закричал: «Все молодые люди, которые ранены легко, ко мне».
Послышался шум приближающихся самолетов. Кто-то закричал: «Американцы хотят расстрелять нас из пулеметов!» Пекарь Накасимо поднялся и скомандовал: «Снимите все белые вещи!» Вдова Накамура сняла с детей рубашки, раскрыла зонт и велела им забраться под него. Многие, в том числе и сильно обожженные, отползли в кусты и оставались там, пока не замер окончательно шум винтов разведывательного или метеорологического самолета.
Пошел дождь. Вдова Накамура не разрешала детям вылезать из-под зонта. Капли дождя становились все крупнее и крупнее, и кто-то закричал: «Американцы сбрасывают бензин. Они хотят нас сжечь!» (Эта новая паника подогревалась домыслами людей о причинах пожара, уничтожившего значительную часть Хиросимы: говорили, что один самолет сбросил на город большое количество бензина, а другой каким-то образом поджег этот бензин.) Но капли были явно водяные, дождь продолжался, и ветер становился все сильнее и сильнее, и вдруг — очевидно, в результате конвекции огромной силы, порожденной пылавшим городом, — вихрь пронесся по парку.
Ураган валил огромные деревья, а небольшие вырывал с корнем и подбрасывал вверх. И еще выше в воронке смерча неслись в бешеном хороводе куски железных крыш, дверей, бумаги и обрывки циновок.
Танимото снова стал перевозить раненых через реку.
Лодка, которую он вел, медленно двигалась вверх по течению, вдруг раздались слабые крики о помощи. Среди них выделялся женский голос: «Здесь тонут люди! Помогите! Вода поднимается!» Крики доносились с одной из отмелей. С лодки в отраженном свете все еще продолжавшихся пожаров были видны раненые, лежавшие у самой воды. Прилив уже частично покрывал их. Танимото хотел им помочь, но лодка была тяжело перегружена.
Ночь была душной, и духота казалась еще невыносимей из-за зарева пожаров. Но какая-то маленькая девочка все жаловалась и жаловалась, что ей холодно. Ее укрыли. Они со старшей сестрой пробыли в соленой воде около двух часов, прежде чем их спасли. Кожа на теле младшей девочки была прожжена до мяса, и соленая вода причиняла ей страшные мучения. Ее всю трясло, и она снова пожаловалась, что ей холодно. Отец Клейнзорге попросил у кого-то из сидевших поблизости людей одеяло и укрыл девочку, но ее знобило все больше и больше, она без конца твердила, что ей холодно, а потом вдруг затихла и умерла.
На отмели Танимото нашел человек двадцать мужчин и женщин. Он подвел свою лодку к отмели и предложил им садиться. Никто не двинулся с места, и Танимото понял, что все они слишком слабы, чтобы подняться. Тогда он перегнулся через борт и взял за руки одну из женщин, но ее кожа соскользнула, как перчатки, огромными кусками. Танимото при этом стало дурно, и ему пришлось на минуту присесть. Затем он вылез в воду и, хотя был не очень силен физически, поднял и перенес в лодку нескольких мужчин и женщин. Все они были обнажены. Спина и грудь у них были скользкими, и его передернуло от воспоминания об ожогах, которые он видел в течение дня, — сначала ожоги были желтыми, потом красными и вздувшимися с лопнувшей кожей и, наконец, вечером, загноившимися и зловонными. Из-за наступившего прилива шест уже не доставал дна, и Танимото пришлось большую часть пути грести. На другой стороне реки, отыскав отмель повыше, Танимото взял на руки легкие тела и положил их на берегу вне зоны действия прилива.
К тому времени, когда стемнело, уже десять тысяч жертв взрыва скопилось в госпитале Красного Креста, и д-р Сасаки, совершенно измотанный, бесцельно и тупо бродил по душным коридорам с кипами бинтов и бутылочками дезинфицирующего средства; на нем все еще были очки, которые он одолжил у раненой медсестры; он перевязывал сильные порезы. Другие врачи накладывали компрессы с физиологическим раствором на самые серьезные ожоги. Ничего другого они сделать не могли. С наступлением темноты врачи продолжали работать при свете городских пожаров и свечей, которые держали для них девять оставшихся сестер. Весь день д-р Сасаки не выходил из госпиталя; все, что происходило в стенах госпиталя, было так ужасно, что ему даже не приходило в голову задавать какие-либо вопросы о том, что же произошло за дверями и окнами госпиталя. Потолки и перегородки рухнули; повсюду — штукатурка, пыль, кровь, блевотина. Больные умирали сотнями, но некому было убирать трупы. Кое-кто из медицинского персонала раздавал сухари и рисовые котлеты, но запах мертвецкой был так силен, что мало кто мог есть. К трем часам ночи, после девятнадцати часов непрерывной нечеловеческой работы, д-р Сасаки уже не мог бинтовать раны. Он и еще несколько оставшихся в живых врачей и сестер взяли соломенные матрацы и вышли из здания — тысячи больных и сотни мертвых заполняли двор и улицу, — врачи обогнули здание госпиталя и прилегли в укромном месте, чтобы подкрепиться сном. Но раненые отыскали их меньше чем через час: «Врачи! Помогите нам! Как вы можете спать?» Д-р Сасаки встал и снова принялся за работу. Рано утром он в первый раз подумал о матери. Она была за городом, в Мукаихаре, в тридцати милях от Хиросимы. Обычно он приезжал домой каждый вечер. Д-р Сасаки беспокоился, что мать сочтет его мертвым.
В парке никто из семьи Накамура не мог заснуть; хотя дети чувствовали себя очень плохо, их интересовало все происходившее вокруг. Они были в восторге, когда взорвалось, выбросив гигантский язык пламени, одно из городских газохранилищ. Танимото после долгого бега и многих часов спасательных работ забылся тяжелым сном. Когда он проснулся с первыми лучами солнца и посмотрел на противоположный берег реки, он увидел, что вечером накануне положил гниющие тела пострадавших недостаточно высоко. Прилив затопил их, и у них не было сил отползти; должно быть, они все погибли; он увидел несколько трупов в реке.
Рано утром 7 августа японское радио передало в первый раз очень краткое заявление, которое услышали лишь немногие из тех, кого оно непосредственно касалось, — пережившие бомбардировку жители Хиросимы (если вообще кто-нибудь из них слышал эту передачу). «Несколько самолетов „Б–29“ произвели бомбардировку города Хиросима и причинили значительные разрушения. Полагают, что был применен новый тип бомбы. Подробности уточняются». И уж вряд ли кто-либо из переживших бомбардировку настроился на волну коротковолновой станции передававшей чрезвычайное заявление президента Соединенных Штатов Америки, в котором новая бомба называлась атомной: «Мощность этой бомбы более двадцати тысяч тонн тринитротолуола. Ее взрывная сила в две тысячи раз больше взрывной силы английской бомбы „Грэнд слэм“, которая считается самой мощной бомбой, примененной в истории человечества». Те жертвы атомной бомбардировки, которые вообще могли еще думать о том, что же произошло, говорили об этом в более примитивных, почти детских выражениях — может быть, бензин, разбрызганный с самолета, или какой-нибудь легковоспламеняющийся газ, или большая кассета зажигательных бомб, или же дело рук парашютистов; но даже если бы они и узнали правду, большинство из них было слишком поглощено собой, слишком обессилено или слишком изувечено, чтобы думать о том, что они явились объектом первого великого эксперимента по использованию атомной энергии, который (как о том кричали голоса коротковолновой станции) не могла бы произвести ни одна держава, кроме Соединенных Штатов, имевших столь высокий уровень технических знаний и не поколебавшихся поставить два миллиарда золотых долларов на эту позорную карту.
Утром 9 августа, в две минуты двенадцатого, была сброшена вторая атомная бомба — на Нагасаки. Прошло еще несколько дней, прежде чем люди, пережившие атомную бомбардировку Хиросимы, узнали, что у них теперь есть товарищи по несчастью, поскольку японское радио и газеты очень осторожно говорили о новом странном оружии.
Примерно через неделю после того, как была сброшена бомба, до Хиросимы дошли неопределенные и непонятные слухи о том, что город был уничтожен энергией, которая высвобождается, когда атомы каким-то образом расщепляются надвое. В этих слухах бомба именовалась генси бакудан — эти слова можно перевести как «атомная бомба». Никто не понимал, в чем суть, и никто не придавал этим слухам большого значения, как и слухам о порошкообразном магнии и прочих подобных вещах. Из других городов в Хиросиму доставляли газеты, но они по-прежнему ограничивались очень общими заявлениями. Вот, например, что писала газета «Домен» 12 августа: «Нам ничего не остается, как только признать колоссальную мощь этой бесчеловечной бомбы». Японские физики уже прибыли в город с электроскопом Лаурицена и счетчиком Гейгера: ученые, к сожалению, очень ясно понимали суть всего происшедшего.
Д-р Сасаки, вернувшись в госпиталь после отдыха, попытался классифицировать своих пациентов (больные и раненые по-прежнему лежали по всему госпиталю, даже на лестницах). Работники госпиталя постепенно убирали обломки и мусор. Медицинские сестры и служители начали убирать трупы. Похороны — кремация и установка урны в алтаре — больший моральный долг для японцев, чем надлежащая забота о живых. Родственники опознали большинство погибших в госпитале и около госпиталя в первый день. Начиная со второго дня всем умирающим прикрепляли к одежде клочок бумаги, на котором писали имя. Санитары относили трупы на небольшую площадку поблизости от госпиталя и, положив на поленницу, сложенную из деревянных обломков соседних домов, сжигали. Горстку пепла они вкладывали в конверты из-под засвеченных рентгеновских пластинок, надписывали на конвертах имена покойных и складывали эти пакеты аккуратно и уважительно в штабеля в конторе госпиталя. Уже через несколько дней эти конверты заняли целую стену импровизированного алтаря.
Утром 15 августа в Кабэ десятилетний мальчик Тосио Накамура услышал высоко в небе гул моторов. Он выбежал на улицу и наметанным глазом определил, что летит «Б–29». «Би-сан, Би-сан!» — закричал он.
«Ты еще не нагляделся на них?» — отозвался один из родственников Тосио. И слова эти прозвучали символически…