Однако все ссылки социологов на озверевшую технику отпадают, если вспомнить, что в Японии она лютует не меньше, а результаты дает другие. Американские неприятности должны объясняться домашними причинами.
В 1943 году немецкий писатель Герман Гессе написал роман «Игра в бисер», за который в 1946 году получил Нобелевскую премию. В этом утопическом произведении он изучал условия, которые могут привести западную цивилизацию к краху. Вот что пишет Гессе по интересующему нас вопросу:
«Вскоре стало ясно, что духовной расхлябанности и бессовестности нескольких поколений оказалось достаточно, чтобы причинить ощутимый вред и практической жизни, что на всех более или менее высоких поприщах, в том числе и технических, умение и ответственность встречается все реже и реже. (…) Люди знают или смутно чувствуют: если мышление утратит чистоту и бдительность, а почтение к духу потеряет силу, то вскоре перестанут двигаться корабли и автоматы, не будет уже ни малейшего авторитета ни у счетной линейки инженера, ни у математики банка и биржи, и наступит хаос».
Будучи идеалистом, Гессе считал, что, когда люди читают только комиксы, смотрят только боевики и ценят только ту интеллектуальную деятельность, которая приносит немедленные барыши, дело кончается гибелью не только утонченной культуры, но и вообще всякой цивилизации. Условием выживания человечества он считает не сильную армию и не крепкую экономику, а существование аристократов духа, способных потратить жизнь на диссертацию о «латинском произношении в высших учебных заведениях южной Италии конца XII века».
Его не смущала очевидная бесполезность такого труда. Напротив, Гессе полагал, что уцелеет только то общество, которое согласится терпеть духовные поиски независимо от их коммерческой ценности.
Говорят, что самым дорогим знаком читательской признательности этот избалованный вниманием человек считал присланный ему акростих, написанный на вымершем готском языке.
Чудачества Гессе, удостоенные Нобелевской премии, представляются нам вполне актуальными в сегодняшней Америке.
Мы привыкли относиться к массовой культуре США как к маловажному, хотя и раздражающему фактору. Духовная жизнь — личное дело каждого. Это то, что он делает после работы. У одних хобби — чтение, у других — кегли. Может быть, лучше, если первых было бы больше, чем вторых, но все это пустяки, вроде привычки чистить зубы.
И от стихов хлеб не становится дешевле. Кстати, поэтому чуть ли не все великие американские поэты стяжали славу не на родине, а в Англии.
В формуле американской мечты есть просперити[21], свобода и справедливость. Отцы-основатели считали, что человек, награжденный этими добродетелями, автоматически станет интеллектуалом, читающим Горация в оригинале.
Не стал. Хотя бы потому, что ему элементарно не хватает на Горация времени. Средняя американская семья проводит у телевизора восемь часов в день — суммарно.
Отсутствие здорового духовного стержня, о котором писал Гессе, проявляется в самых причудливых формах. Вот сейчас переживает расцвет религия. Казалось бы, прекрасно. Это и есть истинная духовная опора. Но послушайте, о чем говорят телевизионные проповедники, собирающие 30-миллионную аудиторию: попроси у Бога денег, и Он даст их. В Калифорнии даже есть секта, которая так и называется «Я- хочу-быть-богатым». Достаточно все время повторять эти слова и посещать соответствующую церковь, чтобы состояние свалилось на головы верующих.
Люди, которые недокрутили гайку на «Челленджере», которые не смазали шасси у самолета TWA, которые не так провертели дырки в нашей книжной полке, — это люди, которым глубоко наплевать на то, что они делают. Но как это связано с культурой?
Загадочная, почти мистическая связь между сериалом «Династия» и торговым дефицитом становится более заметной, если посмотреть на американскую молодежь.
Молодые люди выбирают не профессию, а зарплату. Врач, юрист, программист… но можно и без диплома. У нас был знакомый математик, который бросил университет, чтобы открыть лавку по прокату видеокассет. Растущий бизнес. Демократическая Америка не знает сословных границ, связанных с пиететом к интеллигентной профессии. Поэтому тут так легко меняются сферы деятельности.
Что ж удивительного, если человек, заинтересованный не в самой работе, а только в ее оплате, создает неконкурентоспособные товары и услуги. Одного писателя спросили, почему он стал писателем. Тот неожиданно взбесился и закричал: «О чем вы меня спрашиваете?! Вы спросите, почему какой-нибудь молодой человек стал клерком в банке. Это же куда более поразительно!»
Мы понимаем, что такой взгляд на Америку тенденциозно односторонен. Что в этой стране процветают лучшие в мире музеи, оркестры, издательства. Что сюда свозят из Стокгольма все Нобелевские премии. Что здесь существует утонченная, эзотерическая культура… Но каждый раз, когда мы включаем телевизор, каждый раз, когда сообщают об авиакатастрофе, каждый раз, когда мы покупаем хот-дог[22], каждый раз, когда мы видим очередь на какие-нибудь «Звездные войны», каждый раз, когда мы просматриваем список бестселлеров, мы вспоминаем, что сказал о роли духовной культуры в обществе угрюмый идеалист Герман Гессе в невеселом 1943 году.
О ЛЕТНЕМ ОТДЫХЕ
Благословенна летняя пора: возмездье отпуска за годовую муку. Вот, правда, липкая нью-йоркская жара ввергает нас в уныние и скуку. Но есть спасенье: в каждый уикэнд возьми жену (дав полчаса на сборы), детей, палатку (по-английски — тент). Исчезни на два дня.
На север, в горы.
Не Альпы и, конечно, не Кавказ. Но воздух свеж. Все умиляет взоры. Нет перебоев с мясом, и для нас открыты настежь створы ликер-стора[23].
…Кричит мармот, по-здешнему — сурок. В далекой дымке потерялся Бруклин. А лес — как по ботанике урок: все незнакомо — клен ли, дуб ли, бук ли.
Все здесь иначе: стэйк, а не шашлык. «Гордон» — не «экстра». Молоко не киснет. Но отметает брайтонский балык все кулинарно-ностальгические мысли.
Нам раз в неделю будет жизнь легка…
Мыс вечера поставим десять донок, а поутру проверим их спросонок: уженье рыбы — мудрость чудака.
Мы забываем, что есть тишина. Нигде не слышно диких звуков диско, вокруг палатки ночи пелена — смиренна и скромна, как гимназистка.
Вся эта лирика, и чушь, и ерунда уходит неизбежно. И однако вслед за поэтом говорим «куда», не ставя вопросительного знака. Работа, возраст, новая земля — да мало ль объяснений и резонов, зачем и как мы существуем для домов, автомобилей и газонов. Нет унизительнее чувства нищеты — затем и ехали всей шумною артелью, — но как бы в треволненьях суеты не спутать в своей жизни средство с целью. И не смешать себя с толпой. С любой — самых красивых, легких, белокрылых. Пусть магистраль течет сама собой: куда в калашный ряд с суконным рылом.
…В кустах, как чайник, булькает родник. К костру приходит птица трясогузка. Мы на обочине устроим свой пикник — у нас с собой беседа и закуска.
О ЖИЗНИ И СМЕРТИ В НОВОМ ОРЛЕАНЕ
Никто не умеет устраиваться лучше новоорлеанцев. Их город живет с установкой на веселье, хотя веселиться особенно нечего. Но при всех внешних противопоказаниях самая долгая истерика в истории продолжается по сей день.
Можно тонко подметить, что Новый Орлеан — город контрастов, и это будет верно. Можно устремить испытующий взор в сокровенную глубь явлений и сказать, что за нарядным фасадом тут царит мерзость запустения, и это окажется похожим на правду. Можно улавливать слезы, протекающие сквозь смех, — найдется и это.
Во всяком случае, мы готовились к поездке в Новый Орлеан обстоятельно и серьезно, обложившись статистическими выкладками. Из них вытекало, что Луизиана — хуже всех.
На первый взгляд такая особенность этого южного штата определяется его сельскохозяйственным развитием.
На самом деле отсталость Луизианы объясняется не экономическими факторами. Просто эта земля была создана для другого. Чем она и отличается от всей остальной Америки. Дело даже не в различии между протестантским и католическим духом: в конце концов, процветающую Калифорнию основали католические монахи. Скорее важно то, что крупнейший город Луизианы — Новый Орлеан — заложили французы, причем в самое веселое время — в правление герцога Филиппа Орлеанского, регента при малолетнем Людовике XV. В честь самого беспутного французского правителя и назван этот город.
Репутация у Нового Орлеана с самого начала была чудовищная. Прошло всего 10 лет с закладки первого камня, когда миссионеры потребовали от губернатора Антуана де ля Мотт-Кадиллака (не путать с автомобилем) выслать из города женщин легкого поведения. Губернатор горько отвечал: «Я вынужден отказаться, так как если выслать всех женщин дурного поведения, то женщин не останется вовсе, что не соответствует политике нашего государства».
Отчаянные первопроходцы — проститутки — населили Новый Орлеан еще раньше, чем музыканты и повара. Именно эти три профессии сейчас украшают лицо города, трудясь в полном согласии и координации. Они и составляют в Новом Орлеане простой трудовой люд, который мы прилежно ищем повсюду, куда бы ни попали: таковы наши демократические традиции. Говорят, где-то есть плантации. Но в тех, что поближе к городу, туристов мордуют экскурсоводы, а дальние насквозь заросли диким растением кудзу, набирающим до метра роста в день. Понятно, что таким добром никому владеть не хочется: во всяком случае, если плантации еще и есть, то плантаторов нету. Луизианские земли принадлежат тем, кто тут не живет, — немцам, арабам, даже королеве английской.
Мы читали «Хижину дяди Тома» и знаем, как ужасна эксплуатация. Луизианским неграм тоже так казалось, и они всячески старались уклониться от работы. Проще всего это было сделать, научившись хорошо играть на каком-нибудь музыкальном инструменте для развлечения белых. Так появились первые профессиональные музыканты — родоначальники того, что потом стало джазом.