Самые отчаянные анархисты вынуждены превращаться в рабов ритуала, если они не хотят остаться без праздника. Однако рабство это, как любые добровольно взваленные на себя обязанности (взять, к примеру, хоть филателию или супружество), не приносит с собой горечи. Напротив, послушно смешивая ингредиенты обычной жизни — еду, питье, общение — с особым настроением, мы выжимаем праздник из так-то рядового дня (допустим, понедельника).
Наверное, суть этого искусства заключается в том, что взрослые, занятые серьезными делами люди в строго определенные, указанные календарем дни обращаются в неискушенных детей. В праздник все сбрасывают тяжкий груз опыта и подражают ребятам. Смеются без особой причины, объедаются вкусными вещами, дарят друг другу зачастую бесполезные подарки и приходят в умиление по самым незатейливым поводам. Если окинуть трезвым взглядом рождественское веселье, то можно подумать, что вся Америка на один день п превратилась в грандиозный детский сад. Хорошо еще, что в Рождество не так просто смотреть на что-либо трезвыми глазами.
Праздник — это всегда таинственное ожидание чуда, всегда предвкушение сказки, возвращение в детство.
Ярче всего это таинственное мироощущение разгорается на Рождество. Рождественская мифология в эти дни отражается на всем строе жизни. Говорят, что в Америке в декабре даже никого не увольняют, оставляя эту неприятную процедуру на другие, менее добродушные месяцы.
По телевизору в предрождественские дни никогда не показывают ни триллеры, ни вестерны, ни боевики — только старые добрые комедии, где все кончается хорошо, да и начинается неплохо.
Конечно, в таких картинах есть и сентиментальность, и наивность, и слащавость, но есть и другое — чистая и простая эмоциональность, готовность принять мелодраматическую условность как данность, без задней мысли, без всепонимающей усмешки.
Может, оттого наше время так увлекается китчем, что ему недостает старомодной чувствительности? Не скрываем ли мы под иронией тоску по простому и ясному миру, тоску по детской вере в сказку, в добро, всегда побеждающее зло?
Как бы быстро ни менялась Америка, как бы ни тянул ее вперед прогресс, ни одна из праздничных традиций не потерялась по дороге.
Рождество Связано с числом и месяцем, а не с годом или даже столетием, поэтому и праздники всегда проходят одинаково: на улицах звучат рождественские гимны, трясут колокольчиками Санта-Клаусы из Армии спасения, собирая пожертвования для бедных, и те же венки из остролиста каждый декабрь — от колониальных времен до нынешних — украшают дверь любого дома.
В эти дни все американцы, независимо от политических убеждений, становятся консерваторами. В Рождество они консервативны, как календарь, как круговорот природы, в который праздники помогают нам вписывать свою жизнь.
О ПОЕЗДКЕ НА РОДИНУ
В любой эмигрантской компании обсуждается знакомый по прошлой жизни вопрос: что везти? Только на этот раз не на чужбину» а на родину. И опять» как тогда» на поверхность всплывают странные предметы. Помнится, раньше знатоки утверждали: лучше всего на римской барахолке «Американо» идут деревянные шахматы, дешевые будильники и нитки мулине. Самые доверчивые тащили на продажу слесарные наборы из чугуна — багаж с максимальным удельным весом.
Теперь в ходу другие, но похожие истории. Советуют запастись гонконгскими телефонами, тайваньскими зажигалками, корейскими колечками для ключей, отзывающимися, как пес, на свист хозяина.
Пересечение советской границы в любом направлении связано с возвратом к доденежным экономическим отношениям. В формуле «товар — деньги — товар» средняя часть безнадежно отсутствует. Эмигранты — что по дороге «туда», что «обратно» — пользуются другими эквивалентами. На островах Полинезии в ходу ракушечная валюта. У нас — еще более странные предметы: зубная паста «Буратино» или часы из пластмассы.
Причуды экономики превращают каждого эмигранта, приехавшего навестить родные пенаты, в Миклухо-Маклая. А шалости неконвертируемого рубля, которые позволяют нам устанавливать обменный курс без вмешательства Госбанка, делают из нас еще и Ротшильдов. Кто же мог поверить в такое счастье?
Много лет назад мы прощались с Россией навсегда — обстоятельно и мелодраматично. Попрощавшись, мы ныряли в плавильный котел Нового Света без оглядки на Старый. Некоторые, особенно решительные, первым делом старались забыть русский язык и перейти на коктейли. Что-то они будут делать теперь, перед лицом неизбежного визита домой? Брать с собой русско-английский разговорник?
Вообще-то возможность навестить родные места — довольно неожиданная выходка перестройки. Оттого, что граница оказалась преодолимой, третья волна пришла в некую растерянность. До сих пор мы пребывали в постоянном эмоциональном комфорте, замешанном на умеренной ностальгии и неумеренной ненависти к режиму, отнявшему у нас дом.
Но одно дело вспоминать березки, Черное море, пельмени из пачки, а совсем другое — сесть в самолет и оказаться рядом со всеми этими вожделенными предметами. Пограничный либерализм нарушил чистоту жанра.
Россия выплыла из ностальгического тумана и стала вмешиваться в нашу жизнь как раз тогда, когда мы уже привыкли обходиться без нее.
Однако третья волна, со свойственным ей напором, стремительно овладела новой ситуацией. Началась эра возвращений — не насовсем, что было бы рискованно, а на время, что безопасно.
Тут-то наши эмигранты и сделали сенсационное открытие: перестройка, разрешившая контакты, — грандиозный подарок.
Многие считают, что СПИД появился только для того, чтобы очистить Америку — этакий бич
Божий с узкой избирательностью. Вот и поездки в Россию вроде бы придуманы специально для третьей волны.
Нормальный иностранец едет в Россию, как в любую другую страну. Ничем особенным она иностранца не радует — стоит не дешевле, за гостиницу дерут, в ресторанах все жирное, по-английски никто толком не говорит, перестройку им не с чем сравнивать. Короче — экзотический отпуск для тех, кому уже надоела не только Флорида, но и цивилизованная часть Европы.
Зато наш эмигрант возвращается на родину так, как мечтал Деникин, — на белом коне. Благодаря вышеописанным экономическим кунштюкам, благодаря трансформации рядового эмигранта в гибрид Миклухо-Маклая с Ротшильдом, «бывший» (под этим эвфемизмом мы известны в отечестве) становится героем.
Все воспоминания посетивших Россию строятся по одному и тому же образцу. Прежде всего, это рассказ не о стране, а о том, как рассказчик себя вёл там. В центре — встреча с потрясенными близкими.
Эмигрант приезжает домой как Санта-Клаус: для всех у него подарок. Причем то, что здесь обходится в доллар, там обменивается на безграничную благодарность. Наверное, никогда еще благотворительность не стоила так дешево. Каждый эмигрант, независимо от доходов и социального положения, вступает на территорию Советского Союза богатым американским дядюшкой.
В Америке эмигранты живут по-разному, и относятся они к ней по-разному, но в России все выступают в одинаковом качестве. Здесь мы — эмигранты, там — американцы.
Оказалось, что получить гражданство еще недостаточно, чтобы стать патриотом. Что ж за хитрость быть американцем среди американцев. Только в России мы начинаем по-настоящему гордиться новой родиной. Похоже, эта гордость и есть тайная цель поездки.
Один наш знакомый, из тех, кто не может дня прожить без борща и «Нового русского слова», специально к российской экскурсии обзавелся рубахой с гигантским белоголовым орлом на спине. Здесь ему соседи- янки поперек горла. Зато по Москве он ходил полномочным и очень чрезвычайным послом американской цивилизации.
Другой знакомый поразил своих ленинградских приятелей тем, что целыми днями фотографировал мусорники.
Третий собрал однокашников и объяснил им суть американской внешней политики. При этом он демонстрировал открытку с президентом, намекая, что тот эту самую политику с ним нередко обсуждает за стаканом кока-колы.
Занятно, что нам еще не приходилось встречать эмигранта, который бы не жаловался на Америку: негры, преступность, пуэрториканцы, наркотики, мексиканцы, отсутствие смертной казни, избыток демократии…
Но это здесь. В России у Америки нет лучших друзей, чем наши эмигранты. Каждую беседу с товарищами и родственниками они начинают словами: «А вот у нас, в Соединенных Штатах» — и заканчивают тем, что мурлычут, как бы забывшись, национальный гимн.
В Америке среди эмигрантов встречаются таксисты, сторожа, пенсионеры, даже безработные. В Россию все они приезжают обладателями несметных состояний. Все те же хитрости с валютным обменом позволяют нью-йоркскому клиенту велфера выглядеть в Черновицах графом Монте-Кристо.
Когда-то мы ехали в Америку в поисках Земли Обетованной. Такой мы ее себе представляли благодаря старинной привычке читать советские газеты наоборот. Теперь мы сами целенаправленно и старательно создаем миф о райской американской жизни. При этом стараемся бескорыстно. Только странно, что эмигранты хвалятся не столько своими успехами, сколько общеамериканскими. Мы сами не замечаем, как подменяем себя Белым домом.
И вот бывшие сограждане слушают про небоскребы, особняки с золотыми ваннами и «кадиллаки» длиной в товарный поезд. Разница между уровнем жизни в России и Америке составляет эмигрантский капитал. Вернувшись на родину, третья волна получает дивиденды с не ими заработанного богатства.
Как-то все забыли, что не мы строили эти самые небоскребы, не мы вкалывали на американское процветание и вообще здешний капитализм — не наших рук дело. Не наших, не наших отцов и дедов. Мы-то как раз строили социализм. То есть строили одно, а гордимся другим. Забавно.
Но все это, видимо, вылетает из головы сразу за советской таможней. Оказалось, что стопроцентным американцем можно стать только в бывшем доме. Только гуляя по Красной площади или Крещатику, эмигрант расправляет свои мощные, как у белоголового орла, крылья. Он наконец понял, зачем уехал из России: чтобы вернуться сюда гражданином Соединенных Штатов Америки.