— Десять франков, — выпалила она.
— О, дочь моя, я никогда не осмелюсь!
— Ну и не осмеливайся! До конца уроков он не спросит, а тогда счет напишу я.
Месье Ниош повернулся к доверчивому иностранцу и, потирая руки, уставился на него с таким видом, словно готов был признать себя виноватым, однако этот вид был ему в высшей степени свойствен, а посему не настораживал. Ньюмену и в голову не пришло спросить о каких-либо гарантиях или о том, имел ли старик право давать уроки, он полагал, что месье Ниош, разумеется, знает свой родной язык, а его трогательная растерянность вполне увязывалась с тем, как Ньюмен почему-то представлял себе пожилых иностранцев, зарабатывающих на жизнь уроками. Лингвистические проблемы никогда не занимали Ньюмена. У него сложилось впечатление, что овладеть тем загадочным щебетом, на котором изъясняются в этом удивительном городе Париже вместо его родного английского языка, можно просто за счет усердных, пусть смешных и непривычных, физических усилий.
— А как вы научились английскому? — спросил он старика.
— О, это было еще до постигших меня несчастий. Я тогда был молод и схватывал все на лету. Мой отец, крупный commerçant,[21] отправил меня на год в Англию учиться банковскому делу. Вот там-то кое-что и прилипло ко мне, но я уже многое забыл.
— А чему я смогу научиться за месяц?
— Что он говорит? — спросила мадемуазель Ноэми.
Месье Ниош перевел.
— Скажи, что он будет говорить как француз, — велела дочь.
Но тут снова взыграла врожденная щепетильность, дарованная месье Ниошу совершенно напрасно, ибо она не способствовала его успехам в коммерции, и он воскликнул:
— Dame,[22] месье! За месяц я научу вас всему, чему смогу! — Но, заметив знак, сделанный дочерью, спохватился и добавил: — Я буду давать вам уроки у вас в отеле.
— О, я с удовольствием выучу французский, — продолжал Ньюмен со своей демократической доверчивостью. — Вот уж о чем никогда даже не помышлял! Всегда считал, что это невозможно. Но научились же вы моему языку, чем я хуже — научусь вашему! — и его искренний дружелюбный смех смягчил колкость слов. — Только, знаете, если уж учиться, ведя беседу, вам придется подбирать темы повеселее.
— О, сэр, вы — сама доброта, я сражен! — развел руками месье Ниош. — А веселья и радости у вас самого на двоих хватит.
— Ну нет, — уже более серьезно ответил Ньюмен, — извольте встряхнуться и держаться повеселей. Иначе я не согласен.
Месье Ниош отвесил поклон, приложив руку к сердцу.
— Хорошо, сэр. Меня вы уже развеселили.
— Тогда приходите и приносите мою картину. Я заплачу за нее, и мы об этой покупке потолкуем. Вот и тема для приятного разговора.
Мадемуазель Ноэми собрала свои принадлежности и вручила бесценную Мадонну попечениям отца, который, пятясь задом и держа картину в вытянутой руке, с почтительными восклицаниями скрылся из глаз. Копиистка, как истая парижанка, накинула на себя шаль и, как истая парижанка, с улыбкой покинула своего заказчика.
Глава вторая
Наш герой снова подошел к дивану и на этот раз опустился на него с другой стороны, обращенной к огромному полотну, на котором Паоло Веронезе изобразил свадебный пир в Кане.[23] Несмотря на усталость, Ньюмен с интересом вглядывался в картину, она будила его воображение и отвечала его представлениям, достаточно претенциозным, о том, каков должен быть роскошный банкет. В левом углу картины молодая женщина с золотистыми косами, на которых красовался золотой головной убор, склонившись вперед, с очаровательной улыбкой дамы на светском обеде, внимала речам своего соседа. Ньюмен выделил эту женщину из множества других изображенных на картине, повосхищался ею и тут же обнаружил, что у нее тоже есть свой преданный копиист — молодой человек с взлохмаченными волосами. И Ньюмену вдруг стало ясно, что в нем проснулась страсть коллекционера. Он сделал первый шаг, почему бы не сделать следующий? Всего двадцать минут назад он купил свою первую картину и уже решил, что покровительствовать искусству — занятие захватывающее. От этой мысли он пришел в еще лучшее настроение и чуть было не обратился к молодому человеку с очередным: «Combien?» Здесь следует обратить внимание на ряд обстоятельств, хотя логическая цепь, их объединяющая, может показаться не слишком очевидной. Ньюмен знал, что мадемуазель Ниош запросила с него слишком много, но не досадовал на нее за это, однако молодому человеку намеревался заплатить ровно столько, сколько положено. Но в эту минуту его внимание привлек подошедший из другого конца зала джентльмен, по манерам которого можно было заключить, что он не является завсегдатаем музея, хотя в руках у него не было ни путеводителя, ни театрального бинокля. Зато был зонтик, белый на голубой подкладке. Мимо Паоло Веронезе он прошествовал, едва удостоив картину взглядом, да к тому же шел так близко, что ничего разглядеть и не мог. Поравнявшись с Кристофером Ньюменом, джентльмен остановился, обернулся, и наш герой, наблюдавший за ним, получил возможность проверить подозрение, зародившееся у него, пока он издали смотрел на вошедшего. И стоило Ньюмену вглядеться внимательнее, как он мгновенно вскочил на ноги и, протянув руку, кинулся через весь зал к джентльмену с белым зонтиком. Последний некоторое время недоуменно взирал на него, однако тоже нерешительно протянул руку. Это был крупный розовощекий мужчина, и хотя его физиономия, украшенная роскошной русой бородой, тщательно разделенной надвое и расчесанной на две стороны, не отличалась особенной живостью, он имел вид человека, готового охотно обмениваться рукопожатиями с кем угодно. Не знаю, что сказало Ньюмену выражение лица джентльмена, но в пожатии его руки он особой теплоты не почувствовал.
— Ну-ну, — засмеялся Ньюмен, — только не говори, что ты меня не признал, — пусть у меня и нет белого зонтика.
Звук голоса нашего героя явно оживил память владельца зонта, лицо его расплылось в широкой улыбке, и он тоже расхохотался.
— Ба! Никак Ньюмен, разрази меня гром! Слушай, ну кто бы мог подумать! И где встретились! Знаешь, ты изменился!
— А ты нисколько, — сказал Ньюмен.
— И в этом нет ничего хорошего. Когда ты здесь появился?
— Три дня назад.
— Почему не сообщил?
— Да я понятия не имел, что ты тоже здесь.
— Я здесь уже шесть лет.
— А когда же мы виделись в последний раз? Пожалуй, лет восемь, а то и все девять назад?
— Что-то около того. Еще молодые были.
— И было это в Сент-Луисе во время войны. Ты тогда служил в армии.
— Ничего подобного, в армии был ты, а не я.
— Да, я воевал.
— Ну и как, благополучно?
— Да, как видишь — даже руки-ноги целы. И не жалею, что воевал — теперь все это кажется таким далеким.
— А в Европе ты давно?
— Семнадцать дней.
— В первый раз?
— Вот именно, в наипервейший.
— Небось, сколотил себе изрядное состояние?
Кристофер Ньюмен с минуту помолчал, потом спокойно улыбнулся и подтвердил:
— Сколотил.
— И приехал в Париж транжирить денежки?
— Как тебе сказать? Посмотрим. А что, у французов в моде такие зонтики?
— Именно. Очень удобная штука! Здесь в подобных вещах толк знают.
— Где такой можно купить?
— Где угодно. Везде.
— Ладно, Тристрам. Я рад, что тебя встретил. Введешь меня в курс дела. Не сомневаюсь, ты знаешь Париж вдоль и поперек.
Мистер Тристрам самодовольно улыбнулся.
— Да, немного найдется тех, кто смог бы показать мне здесь что-нибудь новенькое. Я тобой займусь.
— Жаль, ты не появился тут на несколько минут раньше. Я как раз купил картину. Ты помог бы мне договориться.
— Купил картину? — переспросил мистер Тристрам, недоуменно озирая стены. — А разве они продаются?
— Я имею в виду копию.
— Ах вот что, понимаю. А это, — кивнул он в сторону Тицианов и Ван Дейков, — это все подлинники?
— Надеюсь! — воскликнул Ньюмен. — Зачем мне копия с копии?
— Знаешь, — загадочно произнес мистер Тристрам. — Ничего нельзя сказать с уверенностью. Ты и представить себе не можешь, как чертовски ловко стряпают здесь подделки. Не хуже ювелиров, торгующих фальшивыми драгоценностями. Зайди хотя бы в Пале-Рояль и в половине витрин увидишь надпись «имитация». Закон, видишь ли, обязывает их обозначать подделку, но отличить одно от другого невозможно. Сказать по правде, — продолжал мистер Тристрам, скривившись, — я ничего не смыслю в картинах. Предоставляю разбираться в них жене.
— А ты женился?
— Разве я не сказал? У меня прелестная жена. Ты должен с ней познакомиться. Она тут недалеко, на Йенской авеню.
— Выходит, ты прочно здесь осел — дом, дети и все такое?
— Да, шикарный дом и пара сорванцов.
— Что ж, — Кристофер Ньюмен вздохнул и слегка развел руками. — Я тебе завидую.
— Да брось! — возразил мистер Тристрам и шутливо ткнул Ньюмена зонтиком.
— Нет уж, извини, завидую.
— Не завидовал бы, если бы… если бы…
— Уж не хочешь ли сказать, если бы увидел, как ты устроился?
— Если бы лучше знал Париж, мой милый. Вот где хочется быть самому себе хозяином.
— Я всю жизнь сам себе хозяин, сыт этим по горло.
— Подождем, что ты скажешь, пожив в Париже. Сколько тебе?
— Тридцать шесть.
— C’est le bel age,[24] как здесь говорят.
— А что это значит?
— Это значит, что не следует отдавать тарелку, пока не наелся досыта.
— Ишь как! Кстати, а я только что договорился: буду брать уроки французского.
— Да не надо тебе никаких уроков! Сам научишься. Я уроков не брал.
— И, наверно, по-французски говоришь не хуже, чем по-английски.
— Лучше, — заявил мистер Тристрам без тени сомнения. — Великолепный язык, на нем легко говорить даже на самые умные темы.