Отец оторвался от книги.
— Да, верно, — сказал он и опустил взгляд.
Вновь заходил хозяин. Вломился в квартиру, проскочил мимо Ифемелу в кухню, добрался до щитка, выдернул провод и отрезал их от того немногого электричества, какое им перепадало.
Когда он ушел, отец проговорил:
— Вот же хамство. Требовать с нас плату за электричество за два года. Мы год оплатили.
— Но само жилье-то — нет, — сказала мама, в тоне — тончайший упрек.
— Я поговорил с Акунне о займе, — сказала папа. Акунне, папин почти двоюродный брат, ему не нравился. То был зажиточный человек из его родного города, к кому все таскались со своими бедами. Отец называл Акунне дремучим чурбаном, транжирой.
— И что он сказал?
— Сказал, чтоб я заглянул в следующую пятницу. — Пальцы у папы дрожали — казалось, он подавляет в себе некий порыв. Ифемелу быстро отвела взгляд, надеясь, что он не видел, как она за ним наблюдает, и попросила объяснить один трудный вопрос из домашнего задания. Чтобы отвлечь его, чтобы показалось, будто жизнь еще могла состояться.
Отец не просил тетю Уджу о помощи, но если тетя Уджу предлагала деньги, то не отказывался. Все лучше, чем быть в долгу у Акунне. Ифемелу рассказала тете Уджу, как хозяин стучал к ним в квартиру — громко, даже чересчур, в угоду соседям — и швырялся оскорблениями в отца.
— Ты не мужик, что ли? А ну плати мои деньги. Я тебя вышвырну из квартиры, если до следующей недели не заплатишь!
Ифемелу изобразила хозяина, и по лицу тети Уджи скользнула призрачная печаль.
— Как этот никчемный человек может позорить моего брата? Я попрошу Огу дать мне денег.
Ифемелу замерла.
— У тебя нет денег?
— Мой счет почти пуст. Но Ога мне даст. Ты в курсе, что мне не платили зарплату с самого начала работы? Каждый день у бухгалтеров новая история. Все началось с того, что моей должности и не существует официально, хотя я ежедневно принимаю пациентов.
— Но врачи же бастуют, — возразила Ифемелу.
— Военные госпитали платят все равно. Хотя заработков моих на такой съем не хватило бы, ша.
— У тебя нет денег? — переспросила Ифемелу медленно, чтобы окончательно прояснить, чтобы убедиться. — А, а, тетя, но как так можно — без денег-то?
— Ога мне больших денег никогда не дает. Он платит по всем счетам и хочет, чтобы я просила все, что мне нужно. Некоторые мужчины — они такие.
Ифемелу вытаращилась. Тетя Уджу, у нее большой розовый дом с громадной спутниковой тарелкой, торчащей на крыше, у нее в генераторе дизтоплива под завязку, у нее холодильник забит мясом — и при этом никаких денег на счете.
— Ифем, не надо такое лицо, будто кто-то умер! — Тетя Уджу рассмеялась с обычной ехидцей. Посреди завалов этой ее новой жизни она вдруг показалась маленькой и растерянной — палевый ларчик для украшений на туалетном столике, шелковое платье, брошенное на постель, — и Ифемелу стало за нее боязно.
— Он дал мне даже больше, чем я попросила, — сказала тетя Уджу Ифемелу в следующие выходные, чуть улыбнувшись, будто позабавленная поступком Генерала. — После парикмахерской поедем домой, отдам брату.
Ифемелу оторопела, узнав, во сколько обходилось тете Уджу выпрямление волос в салоне; высокомерные парикмахерши примеривались к каждой входящей клиентке, скользили взглядами с макушки до пят, решая, сколько внимания уделить той или иной. Вокруг тети Уджу они увивались и суетились, присаживались в поклоне, приветствуя, воспевали ее сумочку и туфли. Ифемелу завороженно наблюдала. Здесь, в лагосской парикмахерской, разные чины имперской женственности проявлялись отчетливее всего.
— Ох уж эти девицы. Я все ждала, что они возденут руки и начнут умолять, чтоб ты погадила и позволила им поклоняться и этому, — сказала Ифемелу, когда они ушли из салона.
Тетя Уджу расхохоталась и огладила шелковистые накладные пряди, спадавшие ей на плечи, — китайские, последняя модель, блестящие, прямее некуда, и никогда не перепутываются.
— Знаешь, мы живем в подхалимской экономике. Величайшая беда этой страны — не коррупция. Беда в том, что есть много квалифицированных людей, занятых не тем, чем должны бы, потому что они никому не лижут задницу, или не знают, какую задницу лизнуть, или даже не знают, как это — лизать задницу. Мне повезло — я лижу правильную задницу. — Она улыбнулась. — Простая удача. Ога сказал, что я хорошо воспитана, что я не то что прочие лагосские девицы, которые спят с ним с первой же ночи, а наутро выдают список, что он им должен купить. Я тоже переспала с ним сразу, но ни о чем не попросила — вот дура, если вдуматься, — но спала я с ним не потому, что мне от него что-то надо. Ах эта штука под названием власть. Меня влекло к нему, хоть у него зубы, как у Дракулы. Меня притягивала его власть.
Тете Уджу нравилось говорить о Генерале, разные варианты одной и той же истории, повторенные, обсмакованные. Ее шофер донес ей — она завоевала его благодарность, организовав его жене дородовые осмотры и прививки ребенку, — что Генерал велел докладывать ему, подробно, сколько времени и где Уджу проводит, и всякий раз, когда рассказывала об этом, тетя Уджу вздыхала в конце:
— Неужели он думает, что я не смогу видеться с другим мужчиной втайне от него, если пожелаю? Я просто не желаю.
Они сидели в холодной утробе «мазды». Шофер выезжал с территории парикмахерской, тетя Уджу поманила привратника, выкрутила окно вниз и дала ему немного денег.
— Спасибо, мадам! — сказал он и козырнул.
Она совала найровые банкноты всем работникам салона, охранникам на входе, полицейским на перекрестках.
— С их зарплат и одному-то ребенку школу не оплатишь, — приговаривала тетя Уджу.
— Этих грошей, которые ты им подаешь, на школьную оплату не хватит, — возражала Ифемелу.
— Зато он позволит себе какую-нибудь мелочь, у него улучшится настроение, и он сегодня вечером жену не станет колотить, — возразила тетя Уджу. Посмотрела в окно и сказала: — Тормози, Сола, — захотела хорошенько рассмотреть аварию на Осборн-роуд:[59] автобус влетел в автомобиль, передок автобуса и зад машины всмятку, оба водителя верещат друг на друга, их разделяет растущая толпа. — Откуда эти люди? Откуда они берутся, когда авария? — Тетя Уджу откинулась на сиденье. — Знаешь, я уже и забыла, что такое ездить на автобусе. Так легко ко всему этому привыкаешь.
— Дойди до Фаломо[60] да сядь в автобус, — сказала Ифемелу.
— Это не то же самое. И никогда уже не будет, раз есть другие варианты. — Тетя Уджу посмотрела на нее: — Ифем, брось тревожиться за меня.
— Я и не тревожусь.
— Ты тревожишься с тех пор, как я тебе сказала о своем счете.
— Если б так себя вел кто-то другой, ты бы сказала, что она дура.
— Я бы даже тебе не советовала так поступать. — Тетя Уджу отвернулась к окну. — Он изменится. Я заставлю его измениться. Нужно просто не торопиться.
Дома тетя Уджу вручила папе пластиковый пакет, набитый наличными.
— Плата за квартиру, за два года, брат, — сказала она со стеснительной небрежностью и пошутила на тему дырки у него на майке. В лицо ему она не смотрела, пока говорила, а он — ей, пока благодарил.
У Генерала были пожелтевшие глаза, что навело Ифемелу на мысль о его детстве впроголодь. Крепкое коренастое тело говорило о драках, которые он сам затевал и выигрывал, а торчавшие из-под губ зубы придавали ему смутно угрожающий вид. Его веселое мужланство Ифемелу удивило.
— Я деревенский мужик! — объявил он радостно, словно извиняясь за капли супа, летевшие ему на рубашку и на стол, когда он ел, или за громкую отрыжку после. Он приезжал вечерами, облаченный в зеленый мундир, при нем — один-два бульварных журнальчика, а его адъютант, услужливо семеня следом, нес чемоданчик и клал его на обеденный стол. Журнальчики Генерал забирал с собой редко, и экземпляры «Винтажных», «Первых людей» и «Лагосской жизни» захламляли квартиру тети Уджу, сплошь размытые фотоснимки и кричащие заголовки.
— Знала бы ты, чем эти люди занимаются, э, — приговаривала тетя Уджу, постукивая наманикюренным ноготком по журнальной фотографии. — Их настоящие истории — они даже не в журналах. Ога — вот кто суть-то знает. — И она рассказывала о каком-нибудь мужчине, занимавшемся сексом с каким-то большим генералом, чтоб заполучить доступ к нефти, или о том, что к главе государства еженедельно возят самолетом заграничных проституток. Она пересказывала эти байки с восторженным весельем, словно думала, будто осведомленность Генерала о гнусных сплетнях — обаятельный и простительный каприз. — Ты знаешь, он боится уколов? Целый Генерал командования, а при виде иглы пугается! — сказала тетя Уджу тем же тоном. С ее точки зрения, это было очаровательно.
Ифемелу не в силах была усмотреть в Генерале очарование — с этими его шумными неотесанными манерами, в том, как он шлепал тетю Уджу по заду, когда они отправлялись наверх, приговаривая: «Это все мне? Это все мне?» И как он болтал и болтал, не обращая внимания ни на какие попытки его перебить, пока не досказывал до конца. Одна из его любимых баек, он часто повторял ее Ифемелу, попивая «Звезду»[61] после ужина, — о том, до чего тетя Уджу не такая, как все. Он излагал ее самодовольным тоном, словно эта ее отличность от других отражала его хороший вкус.
— Когда я впервые сказал ей, что собираюсь в Лондон, и спросил, чего она хочет, она выдала мне список. Я, не глядя, сказал, дескать, знаю, чего ей надо. Духи, туфли, сумочку, часы, тряпки небось? Видал я лагосских девушек. Но знаешь, что там было? Одни духи и четыре книги! Потрясающе. Чаи.[62] Я битый час проторчал в книжной лавке на Пикадилли. Купил ей двадцать книжек! Ну какая еще лагосская лялька книжек попросит?