[107] Свежий воздух, душистый, сухой, напомнил ей Нсукку в сезон харматана и принес с собой внезапный удар тоски по дому, такой резкий и неожиданный, что на глазах выступили слезы.
Всякий раз, отправляясь на собеседование или звоня спросить о работе, она говорила себе, что вот он, наконец, ее счастливый день: уж сегодня место официантки, администраторши, няньки для ребенка будет ее, но, даже благословляя себя саму, она чуяла мрак в закоулках ума.
— Что я делаю не так? — спрашивала она у Гиники, и Гиника отвечала, что надо потерпеть — и продолжать надеяться. Ифемелу печатала и перепечатывала свое резюме, изобретала прошлый опыт работы официанткой в Лагосе, вписывала имя Гиники как своего нанимателя, с чьими детьми сидела, приводила имя хозяйки квартиры Вамбуи как рекомендателя и на каждом собеседовании тепло улыбалась и крепко жала руки — делала все, что подсказывала прочитанная ею книга по трудоустройству в Америке. Но работы все равно не было. Может, дело в ее заграничном акценте? В недостатке опыта? Но у ее африканских друзей работа имелась, у всех поголовно, студенты колледжей находили себе занятие — без всякого опыта. Однажды она отправилась на бензоколонку рядом с Чеснат-стрит, и громадный мексиканец сказал, уперев взгляд ей в бюст:
— Вы хотите оператором у нас? Можете поработать на меня другим способом. — И следом, с улыбкой и неизменным злорадством в глазах, сообщил, что вакансия закрыта.
Ифемелу принялась чаще думать о мамином дьяволе, воображать, что он тут может быть замешан. Она без конца добавляла и вычитала, определяла, что ей необходимо, а что — нет, еженедельно готовила рис и фасоль, подогревала маленькими порциями на обед и ужин. Обинзе предложил выслать денег. Его двоюродный брат приехал в гости из Лондона и оставил сколько-то фунтов. Можно обменять их на доллары в Энугу.
— Как можно слать мне деньги из Нигерии? Наоборот должно быть, — сказала она. Но он прислал все равно — чуть больше сотни, прилежно вклеенные в открытку.
Гиника была занята — помногу работала на практике и готовилась к экзаменам в юридическом институте, но часто звонила спросить, как идут дела с поиском работы, всегда говорила бодро, словно подталкивая Ифемелу надеяться.
— Эта женщина, у которой в благотворительной организации я практику проходила, Кимберли, звонит и говорит, что у нее нянька уходит, надо искать новую. Я ей намекнула про тебя, и она хотела бы с тобой пообщаться. Если наймет — платить будет наличными, вчерную, не придется тогда подложное имя использовать. Ты завтра когда заканчиваешь? Могу за тобой заехать и отвезти на собеседование.
— Если получу эту работу — заработок первого месяца тебе отдам, — сказала Ифемелу, и Гиника рассмеялась.
Гиника оставила машину на круговой подъездной аллее перед домом, в открытую заявлявшем о благополучии: каменный фасад крепок и высокомерен, у входа напыщенно вздымались четыре белые колонны. Открыла Кимберли. Худая, прямая, она обеими руками отбросила с лица густые золотистые волосы, словно одной рукой такую шевелюру не укротить.
— Как приятно познакомиться, — улыбаясь, сказала она Ифемелу, они пожали друг другу руки — ее оказалась маленькой, костлявой, хрупкой. В золотистом свитере, затянутом поясом на невозможно тонкой талии, с золотыми волосами и в золотых туфлях без каблуков она казалась неправдоподобной, словно солнечный свет. — Это моя сестра Лора, она в гостях. Ну, мы в гостях друг у друга бываем чуть ли не ежедневно! Лора живет практически по соседству. Дети до завтра в горах Поконо, с моей матерью. Решила, что лучше всего все сделать, пока их тут нет.
— Привет, — сказала Лора. Она была такой же тощей, прямой и белокурой, как Кимберли. Ифемелу, описывая их Обинзе, сказала потом, что Кимберли производит впечатление крошечной птички с тоненькими косточками, какие легко сломать, а Лора напоминает ястреба — с острым клювом и себе на уме.
— Привет, я Ифемелу.
— Какое красивое имя, — сказала Кимберли. — Оно что-то означает? Мне нравятся имена из других культур, потому что у них такие чудесные значения — из чудесных богатых культур. — Кимберли улыбалась по-доброму, как человек, который считает, что «культура» — неведомый яркий заповедник ярких людей, понятие, которое всегда необходимо доопределять словом «богатая». Норвегию она бы «богатой культурой» не сочла.
— Я не знаю, что оно значит, — сказала Ифемелу и скорее угадала, нежели заметила тень веселья у Гиники на лице.
— Желаете чаю? — спросила Кимберли, ведя их в кухню, все сплошь хром, гранит и изобилие свободного места. — Мы тут все любители чая, но, разумеется, есть и другое, из чего выбрать.
— Чай — замечательно, — сказала Гиника.
— А вам, Ифемелу? — спросила Кимберли. — Я понимаю, что коверкаю ваше имя, но оно и впрямь такое красивое. Очень красивое.
— Нет, вы произнесли его верно. Мне, если можно, воды или апельсинового сока.
Ифемелу позже осознает, что Кимберли употребляет слово «красивый» в особом смысле. «У меня встреча с красивой подругой из аспирантуры», — говаривала Кимберли, или: «Мы с этой красивой женщиной работаем над проектом в малоимущей части города». И всякий раз женщины, которых она упоминала, оказывались довольно обыденными внешне, но всегда черными. Однажды, в ту же зиму, когда Ифемелу с Кимберли сидели за обширным кухонным столом, пили чай и ждали, когда детей привезут от бабушки, Кимберли сказала:
— Ой, вы посмотрите на эту красивую женщину. — И показала на невыразительную модель в журнале, отличительной чертой которой была лишь ее очень темная кожа. — Ослепительная, верно?
— Нет. — Ифемелу примолкла. — Вообще-то можно просто сказать «черная». Не любой черный человек — красавец.
Кимберли опешила, на лице у нее возникло нечто бессловесное, однако затем она улыбнулась, и Ифемелу подумала, что именно сейчас они стали взаправду подругами. Но в тот первый день Кимберли ей понравилась — ее ломкая красота, ее глаза с лиловым оттенком, и сколько в них того, что Обинзе произносил применительно к людям, которые ему нравились, — оби оча. Чистое сердце. Кимберли задавала Ифемелу вопросы о ее опыте работы с детьми, слушала внимательно, словно хотела услышать то, что останется недосказанным.
— Она не проходила курс оказания первой неотложной помощи, Ким, — сказала Лора, и Кимберли повернулась к Ифемелу:
— Вы готовы пройти этот курс? Это очень важно, если собираетесь ухаживать за детьми.
— Готова.
— Гиника говорила, что вы уехали из Нигерии, потому что университетские преподаватели вечно бастуют? — спросила Кимберли.
— Да.
Лора знающе кивнула:
— Ужасно это — что в африканских странах происходит.
— Как вам Америка пока? — спросила Кимберли.
Ифемелу рассказала ей о головокружении, какое случилось с ней, когда она впервые оказалась в супермаркете: в отделе с кукурузными хлопьями хотела взять те, которые привыкла есть дома, но внезапно обнаружила сотню разных коробок, вихрь цветов и картинок, едва поборола дурноту. Ифемелу рассказала эту историю, потому что считала ее забавной — и она безобидно потакала американскому эго.
Лора хохотнула.
— Воображаю, как тут голова кругом может пойти!
— Да, в этой стране и впрямь сплошная чрезмерность, — сказала Кимберли. — Я уверена, у вас дома питаются экологичной едой и овощами, но увидите — тут по-другому.
— Если б она питалась у себя в Нигерии экологичными овощами, чего б ей было ехать в Штаты? — спросила Лора. В детстве Лора, должно быть, играла роль старшей сестры, разоблачавшей глупость младшей, всегда по-доброму, по-хорошему и желательно в кругу взрослых родственников.
— Ну, пусть даже у них совсем немного еды — я о том, что, вероятно, это все сплошь экологичные овощи, не франкенпища, которая у нас тут, — отозвалась Кимберли. Ифемелу ощутила, как пространство между сестрами пронизали колючие шипы.
— Ты ей не рассказала про телевизор, — продолжила Лора. Повернулась к Ифемелу: — Дети Ким допущены до телевизора под присмотром, только Пи-би-эс.[108] Поэтому, если вас наймут, вам необходимо полностью присутствовать и следить за тем, что происходит, особенно с Морган.
— Ладно.
— У меня нет няни, — сказала Лора, и это ее «у меня» полыхнуло праведностью. — Я — мама на полной ставке, с полным включением. Думала, вернусь работать, когда Афине исполнилось два, но не смогла ее отпустить. Ким тоже с полным включением, но иногда бывает занята — у нее чудесная благотворительная работа, а я вечно хлопочу о няньках. Последняя, Марта, была чудесная, но мы все гадали: та, которая была до Марты, как ее звать-то, позволила Морган, кажется, смотреть неподобающие сериалы. Сама я с ребенком телевидение не допускаю. Считаю, там слишком много насилия. Может, разрешу кое-какие мультики, когда она постарше станет.
— Но и в мультиках же есть насилие, — сказала Ифемелу.
У Лоры сделался раздраженный вид.
— Это мультики. Детей травмирует действительность.
Гиника глянула на Ифемелу, нахмуренный лоб намекнул: оставь эту тему. В начальной школе Ифемелу наблюдала, как расстрельный взвод казнит Лоренса Анини,[109] ее зачаровывали легенды вокруг его вооруженных ограблений, как он писал предупреждающие письма в газеты, кормил бедняков тем, что украл, растворялся в воздухе, когда приезжала полиция. Мама тогда сказала: «Уйди, это не для детей», но не от души, после того, как Ифемелу все равно уже увидела почти всю перестрелку, тело Анини, грубо привязанное к шесту, дергалось, когда пули попадали в него, а потом обвисло на перекрестье веревок. Ифемелу вспомнила сейчас, до чего завораживающим — и до чего обыденным — это казалось.
— Давайте покажу вам дом, Ифемелу, — сказала Кимберли. — Правильно произнесла?
Они отправились гулять по комнатам: дочкина — с розовыми стенами и покрывалом в рюшках, сына — с барабанной установкой, детская — с пианино, полированная деревянная крышка заставлена семейными фотографиями.