— Этот слишком занят своими делами. Уезжает спозаранку, возвращается поздно, и так каждый день. Дике иногда по целым неделям его и в глаза не видит.
— Удивительно, что ты все еще здесь, тетя, — сказала Ифемелу тихонько, и обе понимали, что под «здесь» она имеет в виду далеко не только Уоррингтон.
— Я хочу еще одного ребенка. Мы пытаемся. — Тетя Уджу поднялась, подошла и встала рядом, у окна.
На деревянной лестнице загрохотали шаги, и на кухню ввалился Дике в облезлой футболке и шортах, в руках — «Гейм-Бой». При всякой встрече Ифемелу казалось, что он сделался еще выше — и еще непроницаемее.
— Ты в этой же футболке в лагере будешь? — спросила тетя Уджу.
— Да, мама, — ответил он, уперев взгляд в мерцавший экран у себя в руках.
Тетя Уджу заглянула в духовку. Нынче утром, в первый день его летнего лагеря, она согласилась нажарить ему куриных наггетсов к завтраку.
— Куз, мы же сегодня в футбол играем, да? — спросил Дике.
— Да, — отозвалась Ифемелу. Она взяла у него из тарелки наггет и сунула себе в рот. — Куриные наггетсы на завтрак — это странно, но вот это вообще курица или пластик?
— Перченый пластик, — сказал он.
Ифемелу проводила его до автобуса и посмотрела, как он забирается внутрь, бледные лица других детей прилипли к окнам, водитель помахал ей слишком любезно. Она ждала на остановке и вечером, когда автобус привез Дике обратно. На лице у него была настороженность, близкая к грусти.
— Что случилось? — спросила она, обняв его за плечи.
— Ничего, — сказал он. — Давай в футбол поиграем?
— После того как ты расскажешь мне, что случилось.
— Ничего не случилось.
— Думаю, тебе нужно сладкого. Завтра, возможно, его будет даже с перебором — деньрожденный торт все же. Но давай по печенью.
— Ты подкупаешь детей, с которыми сидишь, сладким? Черт, вот везет им.
Она расхохоталась. Достала из холодильника упаковку «Орео».
— Ты с детьми, которых нянчишь, в футбол играешь? — спросил он.
— Нет, — ответила она, хотя время от времени они с Тейлором пинали мяч туда-сюда в их непомерно большом, заросшем деревьями дворе. Иногда, если Дике спрашивал ее о детях, с которыми она сидела, Ифемелу потакала его ребяческому интересу и рассказывала, в какие игрушки те дети играют и какой жизнью живут, но старательно делала вид, что они для нее мало что значат. — Ну и как в лагере?
— Хорошо. — Пауза. — Моя старшая по отряду Хэли? Она всем раздала крем от загара, а мне нет. Сказала, мне не надо.
Ифемелу заглянула ему в лицо — почти безразличное, до жути. Не понимала, что тут сказать.
— Она просто решила, что раз темнокожий, то крем от загара тебе не нужен. Но это не так. Многие не догадываются, что темным людям тоже нужен крем от загара. Я тебе добуду, не волнуйся. — Она говорила слишком быстро, не уверенная, что говорит все правильно — или что вообще правильно тут говорить, — и тревожилась, поскольку это огорчило его так, что стало заметно по лицу.
— Да все нормально, — сказал он. — Даже забавно. Мой друг Дэнни ржет над этим.
— Почему твой друг считает, что это смешно?
— Потому что смешно!
— Ты же хотел, чтобы она и тебе дала крем, так?
— Наверное, — сказал он, дернув плечами. — Я просто хочу быть как все.
Она обняла его. Погодя отправилась в магазин и купила ему здоровенный флакон крема от загара, а когда приехала в следующий раз, увидела, что флакон валяется у Дике на тумбочке, забытый, бесполезный.
В Америке племенной строй жив и процветает. Есть четыре типа племенных отношений: класс, идеология, регион и раса. Начнем с класса. тут все просто. Богатеи и беднота.
Второй тип — идеология. Либералы и консерваторы. Эти не просто не согласны по политическим вопросам — и та и другая сторона считает противника злом. Межплеменные браки не поощряются, а когда они все же случаются — это диковина. Третий тип — регион. Север и Юг. Эти две стороны сражались в Гражданской войне, и суровые клейма сохранились еще с тех времен. Север смотрит на Юг сверху вниз, а Юг обижен на Север. И наконец, раса. В Америке существует лестница расовой иерархии. Белые всегда сверху, особенно белые англосаксонцы-протестанты, также именуемые БАСП, а американские черные — всегда снизу, а все, что посередине, зависит от времени и места. (Или же, как гласят чарующие строки, если бел — везде поспел, если бур — будь рядом, чур, а раз черен — тебе горе![113]) Американцы считают по умолчанию, что все про свои племена всё понимают. Но чтобы в этом разобраться, нужно некоторое время. Так что, когда у нас в вузе вел приглашенный профессор, одна моя однокурсница шепнула другой: «О боже, он на вид такой еврей» — и содрогнулась, по-настоящему. Будто еврей — это что-то плохое. Я тогда не врубилась. На мой глаз, белый мужчина, мало чем отличавшийся от моей однокурсницы. Еврей для меня в те поры — нечто смутное, нечто библейское. Но я быстро разобралась. Видите ли, на американской расовой лестнице еврей — белый, но на пару-тройку ступеней ниже белого. Несколько путает: я знала одну желтоволосую веснушчатую девушку, которая говорила, что она еврейка. Как американцы отличают, кто еврей, а кто нет? Откуда моя однокурсница знала, что тот дядя был евреем? Я где-то читала, как в давности американские колледжи выясняли у своих абитуриентов фамилию матери — чтобы убедиться, что они не евреи, поскольку в колледжи евреев не принимали. Может, вот так можно различать? По фамилиям? Чем дольше тут живешь, тем больше врубаешься.
Глава 18
Новая клиентка Мариамы была в джинсовых шортах в облипку на заду и в кроссовках того же ярко-розового цвета, что и майка. Громадные серьги-кольца чиркали ей по лицу. Она встала перед зеркалом и принялась объяснять, какие косички-«кукурузу» ей надо.
— Типа зигзагом, пробор вот тут сбоку, но волосы не вплетаем сначала, добавляем уже в хвосте, — сказала она, произнося слова медленно, чрезмерно выговаривая. — Понимаете? — добавила она, заведомо убежденная, похоже, что Мариама не понимает.
— Понимаю, — тихо сказала Мариама. — Желаете посмотреть фото? У меня такая прическа есть в альбоме.
Альбом пролистали, и клиентка наконец удовлетворилась и уселась, вокруг шеи ей повязали потрепанный пластик, высоту кресла подогнали по росту, а Мариама все это время несла улыбку, исполненную всевозможных недомолвок.
— Я тут последний раз ходила к одной плетельщице, — сказала клиентка, — та тоже африканка, так она решила подпалить мне чертовы волосы! Достала зажигалку, а я такая: Шонтэй Уайт, не дай этой женщине поднести эту штуку близко к твоим волосам. И я такая спрашиваю, а это еще зачем? А она такая, хочу почистить вам косы, а я такая, что? Она мне пытается показать, пытается провести зажигалкой вдоль косы, и тут я прям с катушек слетела.
Мариама покачала головой:
— Ох, беда. Жечь — плохо. Мы так не делаем.
Вошла клиентка, волосы — под ярко-желтой лентой.
— Здрасьте, — сказала она. — Хотела б заплестись.
— Вам какие косички? — спросила Мариама.
— Да просто обычные «квадратики», средние.
— Хотите длинные? — уточнила Мариама.
— Не очень. Может, до плеч?
— Ладно. Пожалуйста, садитесь. Она вас обслужит, — сказала Мариама, показав на Халиму, — та сидела в глубине салона, вперев взгляд в телевизор. Халима встала и потянулась — чуть дольше необходимого, словно демонстрируя неохоту.
Женщина села и махнула рукой на горку дисков.
— Продаете нигерийское кино? — спросила она у Мариамы.
— Было такое, но у меня поставщик бросил свое дело. Хотите купить?
— Нет. Просто у вас их, я гляжу, много.
— Некоторые прям хорошие, — сказала Мариама.
— Я это смотреть не могу. Видимо, предвзята. У меня дома, в Южной Африке, нигерийцы знамениты тем, что воруют кредитки, ширяются наркотиками и творят черт-те что. Наверное, и фильмы у них типа того же.
— Вы из Южной Африки? Никакого акцента! — воскликнула Мариама.
Женщина пожала плечами.
— Я тут давно. Разницы почти никакой.
— Да, — сказала Халима, внезапно оживившись, и встала позади клиентки. — Когда я сюда приезжаю с сыном, они бьют его в школе из-за африканского акцента. В Ньюарке. Вы бы видите лицо моего сына! Бурое как лук. Они бьют, бьют, бьют его. Черные ребята так вот его бьют. Теперь акцент всё — и никаких проблемов.
— Какой ужас, — сказала женщина.
— Спасибо. — Халима улыбнулась, влюбленная в эту женщину за ее невозможный подвиг — американский акцент. — Да, Нигерия очень коррупция. Худшая коррупция в Африке. Я кино смотрю, но нет, в Нигерию не еду! — Она слегка махнула рукой.
— Я не могу жениться на нигерийце и никому в семье не дам жениться на нигерийце, — сказала Мариама и метнула извиняющийся взгляд в Ифемелу. — Не все, но многие делают там плохое. Даже убийство за деньги.
— Ну, про это мне неизвестно, — сказала клиентка нерешительно сдержанным тоном.
Аиша глядела на все это молча и лукаво. Погодя она шепнула Ифемелу с подозрением на лице:
— Вы тут пятнадцать лет, а американского акцента нет. Почему?
Ифемелу пренебрегла этим вопросом и вновь открыла «Тростник» Джина Тумера. Уставилась на строчки и внезапно пожалела, что не может обратить время вспять и отложить свой отъезд домой. Возможно, она поторопилась. Не надо было продавать квартиру. Надо было принять предложение журнала «Письмовно» о покупке ее блога и о найме ее на зарплату как ведущей. А ну как вернется она в Лагос и поймет, что это было ошибкой? Даже мысль о том, что она всегда сможет возвратиться в Америку, не утешила ее, как хотелось бы.
Фильм закончился, и в возникшем затишье клиентка Мариамы сказала:
— Вот эта тугая. — Коснулась одной из кукурузных «грядок», змеившихся у нее по черепу, голос — громче необходимого.