— Никогда не задумывалась, чего это ты ему нравишься вся такая как из джунглей?
Она замерла, на миг усомнившись, не померещились ли ей эти слова, а затем вновь глянула на того мужчину. В походке у него было слишком много ритма, что намекало на некоторую вздорность натуры. На такого человека и внимания-то обращать не стоит. И все же его слова задели ее, приоткрыли дверь новым сомнениям.
— Ты слышал, что тот мужик сказал? — спросила она Кёрта.
— Нет, а что?
Она покачала головой.
— Ничего.
Она упала духом и, пока Кёрт смотрел дома по телевизору какую-то игру, поехала в магазин косметики, пробежалась пальцами по маленьким завиткам шелковистых прямых локонов. А затем вспомнила пост Джамилы1977: «Всем сестрам, какие любят свои прямые локоны, моя любовь, но я никогда больше себе на голову конскую гриву цеплять не стану» — и ушла из магазина, очень захотев вернуться домой, залогиниться и сообщить об этом на форуме. Написала так: «Слова Джамилы напомнили мне, что нет ничего красивее, чем то, что дал мне Господь». Ей написали ответов, понаклеили значков с большим пальцем вверх, сказали, как им всем нравится ее фотография. Она сроду столько не говорила о Боге. Писать в Сети все равно что исповедоваться в церкви: зычный рев поддержки оживил ее.
В непримечательный день ранней весной — никаким особым светом не позлащенный, никаким значительным событием не увековеченный — случилось то самое время, которое, как это часто бывает, преобразило ее сомнения: она глянула в зеркало, сунула руки в волосы, густые, пружинистые, великолепные, и не смогла представить ничего другого. Попросту влюбилась в свою шевелюру.
Многие американские чернокожие гордо заявляют, что в них есть кое-что «индийское». Что означает: «Слава богу, мы не полнокровные негры». Это означает, что они не чересчур темные. (Для ясности: когда белые люди говорят «темные», они имеют в виду греков или итальянцев, а когда черные говорят «темные», они имеют в виду Грейс Джоунз.[122]) Американские черные мужчины любят, чтобы в их черных женщинах была некая экзотическая доля — полукитайская, например, или примесь чероки. Им нравятся женщины посветлее. Но не забывайте, что черные американцы считают «светлым». Кое-кто из этих «светлых» в странах с черными неамериканцами попросту прозывался бы белым. (А, да, темные американские черные светлых не выносят — за то, что тем слишком легко с дамами.)
Ну вот что, собратья мои черные неамериканцы, не задирайте нос. Поскольку это фуфло существует и в карибских, и в африканских странах. Не так же все плохо, как у американских черных, говорите? Может быть. Но все равно есть. Кстати, чего это эфиопы считают, что они не такие уж черные? А мелкоостровитяне[123] рвутся всем доложить, что они «смешанных» кровей? Но не станем отвлекаться. Итак, светлая кожа в среде черных американцев в цене. Но все делают вид, что это уже не так. Говорят, дни проверки по бумажному пакету[124] (гляньте, что это значит, в Сети) давно позади, хватит уже на это кивать. Однако ныне большинство черных американцев из преуспевающих артистов и публичных фигур — светлые. Особенно женщины. У многих преуспевающих американцев-черных белые жены. Те, кто позволяет себе черную супругу, заводят светлую (их еще именуют мулатками). И именно поэтому темные женщины любят Барака Обаму. Он сломал шаблон! Он женился на одной из них. Он знает то, о чем мир, похоже, не догадывается: темные черные женщины — совершенно круты. Они хотят, чтобы Обама победил, потому что, возможно, кто-нибудь возьмет красотку-шоколадку в крупнобюджетный ромком, какой пройдет в кино по всей стране, а не в трех выпендрежных театрах в Нью-Йорке. Видите ли, в американской поп-культуре красивые темные женщины — невидимки. (Еще одна столь же незримая категория — мужчины-азиаты. Но они, по крайней мере, сверхумные.) В кино темные чернокожие дамы играют толстых милых мамушек или же сильных, нахрапистых, а иногда пугающих женщин на вторых ролях, подпирающих стенку. Им приходится излучать мудрость и твердость характера, пока белая женщина добывает себе любовь. Но никогда они не играют пылких женщин, красивых, желанных и все такое. И потому темные черные женщины надеются, что Обама исправит положение. А, и еще темные черные женщины — за наведение чистоты в Вашингтоне, за уход из Ирака и все такое прочее.
Глава 21
Воскресным утром позвонила тетя Уджу, разгоряченная и напряженная:
— Ты глянь на этого мальчика! Приезжай и посмотри, что за дрянь он хочет надеть в церковь. Отказался надевать то, что я для него приготовила. Ты же понимаешь: если он не оденется как следует, они все найдут, что про это сказать. Если они неряхи — это не беда, а вот когда мы — совсем другое дело. Я его так же и про школу просила — веди себя потише. Давеча мне сказали, что он болтал на уроке, а он мне заявил, что он болтал, потому что доделал, что велено. Пусть ведет себя потише, потому что он вечно будет отличаться от всех остальных, но пацан не понимает. Поговори, прошу тебя, с твоим двоюродным!
Ифемелу попросила Дике уйти с телефоном к себе.
— Мама хочет, чтобы я носил эту уродливую рубашку. — Говорил он вяло, бесстрастно.
— Я знаю, какая это неклевая рубашка, Дике, но надень ради нее, ладно? Только в церковь. Только сегодня.
Она знала, о какой рубашке речь, — о полосатой безвкусной рубашке, которую для Дике купил Бартоломью. Такие рубашки Бартоломью и покупал, они напоминали его друзей, с которыми Ифемелу однажды познакомилась на выходных, — нигерийская пара, приехавшая в гости из Мэриленда, их двое сыновей сидели рядом с ними на диване, оба застегнутые наглухо, чопорные, заточенные в духоту иммигрантских устремлений родителей. Она не хотела, чтобы Дике выглядел так же, но понимала тревоги тети Уджу — та торила себе путь по неизведанной территории.
— Ты, может, в церкви никого из знакомых и не встретишь, — сказала Ифемелу. — А я поговорю с твоей мамой, чтобы она тебя больше не заставляла это носить.
Она уговаривала, пока Дике не согласился — если ему разрешат идти в кроссовках, а не в ботинках со шнурками, как настаивала мама.
— Я приеду в эти выходные, — пообещала Ифемелу. — Привезу с собой своего бойфренда Кёрта. Наконец-то познакомитесь.
С тетей Уджу Кёрт был услужлив и чарующ и так ее умасливал, что Ифемелу несколько смутилась. За ужином с Вамбуи и прочими подругами Кёрт то и дело доливал в бокалы. Обаятельный — таким сочла его одна из девушек: «Твой бойфренд — он такой обаятельный». И Ифемелу пришло на ум, что обаяние она не любит. Не любит такое, как у Кёрта, — с потребностью ослеплять, изображать. Она жалела, что Кёрт не ведет себя поспокойнее, посдержаннее. Когда он заводил разговоры с людьми в лифтах или обильно раздавал комплименты посторонним, она затаивала дыхание, уверенная, что все увидят, до чего он любит чужое внимание. Но все всегда улыбались в ответ, отвечали и позволяли себя обожать. Как и тетя Уджу.
— Кёрт, попробуйте суп? Ифемелу вам такой не готовила? А жареный банан пробовали?
Дике наблюдал, говорил мало, вежливо и учтиво, хотя Кёрт шутил с ним, болтал о спорте и очень старался завоевать его расположение — Ифемелу опасалась, что он сейчас начнет ходить колесом. Наконец Кёрт спросил:
— Хочешь в кольцо покидать?
Дике пожал плечами.
— Ладно.
Тетя Уджу смотрела им вслед.
— Ты глянь, он ведет себя так, будто все, к чему ты прикасаешься, начинает пахнуть духами. Ты ему и впрямь нравишься, — сказала тетя Уджу, а затем, поморщившись, добавила: — Даже с такой прической.
— Тетя, бико, оставь мою прическу в покое, — сказала Ифемелу.
— Как джут. — Тетя Уджу запустила пальцы в афро Ифемелу.
Ифемелу отвела голову.
— А если бы в любом журнале и в любом фильме, какие тебе бы попались, были красавицы с волосами, как джут? Ты бы сейчас моими любовалась.
Тетя Уджу фыркнула:
— Ладно, можешь говорить об этом по-английски, но я говорю как есть. В натуральных волосах всегда что-то неряшливое и неопрятное. — Тетя Уджу примолкла. — Ты читала сочинение своего братца?
— Да.
— Как он может говорить, будто не знает, кто он такой? С каких это пор он запутался? И с каких пор у него трудное имя?
— Поговори с ним, тетя. Если он так чувствует, значит, он так чувствует.
— Думаю, он так написал, потому что этому их там учат. Все у них запутанные, самосознание то, самосознание сё. Кто-то совершит убийство и скажет — все потому, что это мама его не обнимала, когда ему было три годика. Или вытворят что-нибудь гадкое и скажут, мол, у них болезнь, они с ней борются.
Тетя Уджу глянула в окно. Кёрт с Дике стучали бейсбольным мячом во дворе, а дальше начинались густые заросли. В последний приезд Ифемелу проснулась и увидела в кухонное окно пару изящно несшихся оленей.
— Я устала, — сказала тетя Уджу вполголоса.
— В смысле? — Ифемелу знала, впрочем, что далее последуют лишь очередные жалобы на Бартоломью.
— Мы оба работаем. Мы оба приходим домой в одно и то же время, и знаешь, чем занимается Бартоломью? Усаживается в гостиной, включает телевизор и спрашивает, что у нас на ужин. — Тетя Уджу скривилась, и Ифемелу заметила, до чего та поправилась, приметила зачаток второго подбородка, незнакомый разлет ноздрей. — Хочет, чтобы я отдавала ему свою зарплату. Вообрази! Сказал, что так устроен брак, раз он глава семьи, и что я не должна слать деньги брату без его разрешения, что платежи за машину мы должны делать из моей зарплаты. Я хочу подыскать Дике частную школу — при таких-то глупостях, что творятся в государственной, — но Бартоломью говорит, что это слишком дорого. Слишком дорого! Меж тем его дети учились в частных школах в Калифорнии. Он вообще не берет в голову, что там происходит в школе у Дике. Давеча я туда пошла, а завуч на меня накричала через весь зал. Вообрази. Так нагрубила. Я заметила, что на других родителей она через весь зал не орет. Ну я подошла и отбрила ее.