Хотя большинство промышленных рабочих и инженеров, приехавших в Советский Союз в начале 1930-х годов, составляли мужчины, приехали еще и сотни женщин без спутников-мужчин. В разделе статьи «Все они едут в Москву», называвшемся «Мученица с Юга», Кеннелл и Беннет рассказывали о Лоре – «высокой узкобедрой блондинке с нежным томным лицом и голубыми глазами с выжидательным выражением». Авторы встретили Лору на большевистском пикнике: «На ней была фиолетовая кофточка из джерси, придававшая теплый оттенок ее глазам, замысловатая шляпка без полей и очень тонкие, очень дорогие шифоновые чулки». Не слушая предупреждений – поберечь чулки, потому что в Москве таких точно нигде найти, – Лора пошла вслед за репортершей (в сандалиях на босу ногу) по подсолнуховому полю.
В ее раскрытых глазах читался легкий упрек.
«Да мне ничего не жалко. Вам не понять. Я так люблю Москву. Я тут как дома. Я на любую работу пойду – шить, мыть. А шью я хорошо. Сама себя обшиваю».
Услышав про шитье, в разговор вмешалась «старейшая резидентка» и предложила избавить Лору от финансовых затруднений при помощи вороха одежды, нуждавшейся в починке. Но несколько недель спустя «старейшая резидентка» сообщила, что девушка вернула одежду непочиненной. Эта, на первый взгляд, незадачливая бедняжка нашла себе заработок – уроки английского.
Статья Беннет и Кеннелл, хоть и была сатирической, основывалась на реальных событиях и «истинах», выяснявшихся в процессе накопления материалов. Редакция Moscow News действительно служила центром американского сообщества до тех пор, пока в 1933 году не открылось посольство США. Сима Райнин Аллан, которая вскоре после окончания колледжа приехала в Советский Союз в 1932 году, вспоминала, как она, решив остаться в Москве после истечения срока туристической визы, пошла в Moscow News – и Стронг взяла ее в репортеры. Еще Аллан вспоминала о том, как провела неделю в поисках жилья и в итоге выбрала комнату, которая днем служила зубоврачебным кабинетом: она ночевала там на кушетке, а «расплачивалась» уроками английского для дочери зубного врача[277].
Лора была ярким примером американской новой женщины – любившей элегантно одеваться и становившейся легкой мишенью для насмешек со стороны людей с более серьезными побуждениями. Когда фотограф Маргарет Бурк-Уайт побывала в 1932 году в недавно учрежденном Институте исследования женской моды[278] в Москве, ей сказали, что русских женщин интересует только практичная одежда – такая, которая не мешает им работать. Бурк-Уайт почувствовала, что ей «стыдно за буржуазную культуру, которую [она] представляет». Но когда фотограф уже уходила, к ней подошла сотрудница института, модельер, с мерной лентой, чтобы снять выкройку с «простейшего твидового костюма», который Бурк-Уайт купила в Париже[279].
Американки в Москве, выделяясь из толпы, щеголяли в нарядах, каких советские женщины не могли бы нигде купить при всем желании, – хотя эти же самые американки мечтали стать как раз такими людьми, которым наплевать на моду[280]. Как-то раз Аллан ехала в трамвае по Москве, и «пышная, румяная девушка», сидевшая рядом, вдруг начала хвалить ее плащ. Аллан принялась стыдить девушку: «В Америке такое множество и разнообразие плащей, что устаешь выбирать… Я уже чувствовала себя какой-то ходячей вешалкой». Она заявила, что приехала в Москву, потому что «в Америке и заняться-то больше нечем, кроме как рыскать по магазинам одежды»[281].
Подобно Кеннелл и Беннет, Юджин Лайонс, корреспондент агентства United Press International, живший прямо в редакции Moscow News, позднее высмеивал многих из людей, кто туда приходил. «Британские и американские дамы с тройными подбородками и монументальными бюстами, перепробовав и отвергнув другие духовные развлечения, теперь „открывали для себя“ большевизм», – язвил Лайонс. Он описывал одну «чувствительную нью-йоркскую либералку» по имени Джейн, которая доказывала всем, что устранение двойных стандартов в половых вопросах оправдывает все ужасы, творимые советским режимом:
Голод, принудительный труд, истребление интеллигенции, все это чушь! Ну и пусть, говорю вам, ну и пусть, ведь главное – что Россия покончила с сексуальными страшилками. Равенство мужчин и женщин, единый стандарт – вот что главное… А остальное неважно![282]
Где-то посередине между леденящими и мизогинными описаниями Лайонса и более трогательными, но все равно пренебрежительными портретами, которые создавали Беннет и Кеннелл, находится сложное многообразие правдивых фактов из биографий американок, которые жили и работали в СССР в 1920-е – 1930-е годы. Мы познакомимся и с теми историями, которые они рассказывали самим себе, и с теми, что они рассказывали другим.
ГЛАВА 3«Новая Пенсильвания»ПОИСКИ СВОЕГО ДОМА В СИБИРИ
Весной 1922 года Рут Эпперсон Кеннелл и ее муж Фрэнк, откликнувшись на призыв Ленина к иностранным рабочим и специалистам, переехали из Сан-Франциско в Кемерово, городок в Сибири, и поселились в автономной индустриальной колонии «Кузбасс». Они должны были стать пионерами американской колонии в новой России, созданной по замыслу бывшего уоббли (ирмовца) Уильяма «Большого Билла» Хейвуда и еще нескольких революционеров, с которыми он познакомился в Москве. Рут стала главным хроникером и публицистом колонии, она рассказывала об увиденном и пережитом там в статьях для журналов, в детской книге, в мемуарах, в дневнике, а также в десятках писем. В статье для Nation она описывала Кузбасс, сравнивая его с американскими промышленными и политическими достижениями: «Мы строим здесь не новую Атлантиду, а новую Пенсильванию»[283]. Несмотря на огромные надежды, которые возлагали тогда на кузбасскую колонию, теперь про нее (как и про Кеннелл) мало кто помнит.
Рут Кеннелл и другие американки ощутили сильное притяжение к утопической цели советского эксперимента, призванного целиком перевернуть укоренившиеся представления о семейной жизни, работе, материнстве и интимных отношениях. Этот «практический» эксперимент держался не только на машинах и инженерном опыте, но и на надеждах и желаниях людей. Американки, покидавшие США, искали в России новую родину, которая, быть может, избавит их от материализма, индивидуализма, закоснелых гендерных ролей и буржуазной морали. Некоторое время Рут казалось, что в Сибири она нашла именно то, что искала.
После смерти отца маленькая Рут Эпперсон вместе с матерью Эллой, феминисткой и свободолюбивой женщиной, и старшими братом и сестрой уехали в поисках лучшей жизни из Оклахомы в Калифорнию. Хотя семья жила иногда в крайней бедности, Рут мечтала стать актрисой, писательницей или «вожаком своего униженного пола». В юные годы, живя в Сан-Франциско, Рут повернула свои детские мечты в более практичное русло и поступила работать в детскую библиотеку. Стремясь к умственной жизни, она вышла замуж за первого же интеллектуала, который обратил на нее внимание, – студента духовной семинарии Фрэнка Кеннелла[284].
Замужество не принесло Рут большого счастья, но поначалу браку угрожали скорее политические разногласия супругов, чем их сексуальная несовместимость. В Первую мировую войну Фрэнк, несмотря на возражения жены, попытался поступить в армию, но из-за близорукости его не взяли. Потом, следуя желаниям Рут, он сделался пацифистом и социалистом. Но по религиозным вопросам у супругов по-прежнему сохранялись разногласия. Фрэнк мечтал стать священнослужителем, несмотря на «поразительное безбожие» Рут и ее уверенность в том, что она «ни капельки не годится на роль жены священника». Она то и дело допускала оплошности: например, на швейных посиделках прихожанок, «где дамы шили пижамы для бельгийцев, а священник вслух читал книгу о зверствах немцев», Рут не стерпела отвращения, вскочила со стула и опрометью выбежала из комнаты. Что еще хуже, ей было почти физически больно смотреть на мужа и слушать его, когда он стоял на кафедре проповедника, потому что «в такие минуты он выглядел жалким и неискренним». В итоге и здесь Рут одержала победу: Фрэнк так и не смог найти такую паству, которая согласилась бы терпеть проповедника-пацифиста. Он устроился в издательство религиозной литературы в Сан-Франциско, и жизнь Кеннеллов вроде бы вошла в колею. Между тем Элла, мать Рут, купила участок земли в кооперативной птицеводческой колонии Раннимид в Пало-Альто. Это была «земледельческая утопическая коммуна, куда стеклось около тысячи поселенцев». Птицеферму назвали «Убежище»[285].
И Рут, и Фрэнк вступили в организацию «Индустриальные рабочие мира» (ИРМ), решив, что Социалистическая партия, так и не осудившая развязывание Первой мировой войны, для них слишком уж беззубая. Свободное время они проводили в Народном институте – центре радикальной политики и политического театра. Хотя и они сами, и их товарищи восхищались русской революцией и интересовались всем русским, Рут и Фрэнку не приходило в голову вступать в коммунистическую партию США (основанную в 1919 году). Компартия США, все еще остававшаяся нелегальной и подпольной, казалась Рут «никчемной», а вот идеалистическая ИРМ виделась ей «авангардом революции в Америке». Впрочем, в ту пору у нее «имелось весьма туманное представление о том, что такое революция, ведь „Капитал“ Маркса она одолела только до второй главы»[286].
Несмотря на полицейский надзор и периодические облавы на институт, все шло хорошо, пока Рут не забеременела – уже во второй раз. Теперь врачи сообщили ей, что снова делать аборт довольно опасно. Рут боялась, что материнство превратит ее в «домашнюю клушу» и изолирует от мира, но Фрэнк хотел ребенка. Когда родился Джимми (его назвали так в честь Джеймса Прайса – уоббли, брошенного в тюрьму), Рут, к собственному удивлению, почувствовала к малышу сильную приязнь, даже любовь, и с радостью погрузилась в материнские заботы. Фрэнк вступил в ОТПСР и заодно записал туда Рут. Его воодушевленный активизм «доказывал… что родительство не обязательно мешает общественной жизни». Но сама Рут остро ощущала, что, пока она хлопочет по дому, история оглушительно проносится мимо нее