Рут на время оставила свою мечту – создать в колонии библиотеку – и поступила на работу в контору. Она помогала Альфреду Пирсону и учила детей в школе при колонии, а Фрэнк стал школьным инспектором и одновременно бухгалтером колонии. Хотя ожидалось, что в колонии будет царить «полнейшее социальное равенство», Рут очень скоро обнаружила, что народ недолюбливает конторских служащих и в особенности обитателей Каменного дома. Вскоре промышленные рабочие проголосовали за то, чтобы «канцелярские крысы» работали не по восемь, а по девять часов. Общего презрения к белым воротничкам никто почти не скрывал[308].
Мелкие склоки внутри самого Каменного дома (по большей части они происходили из-за попыток миссис Пирсон превратить сибирский шахтерский город в Гофер-Прери[309]) высвечивали гендерные, классовые, этнические и идеологические расхождения во взглядах между колонистами. Миссис Пирсон постоянно воевала с женой конторского управляющего Саймона Хана: не пускала ее в столовую Каменного дома, а потом даже на кухню, так что той приходилось готовить еду для своей семьи на печке прямо в комнате Ханов. Рут раздражали постоянные препирательства между миссис Пирсон, типичной белой англосаксонской протестанткой, и еврейкой миссис Хан, но еще больше ее бесило то, что миссис Пирсон ожидала, что Рут будет «вести домашнее хозяйство, что традиционно ожидалось от представительниц женского пола». Одно дело было рассчитывать, что безработные жены будут выполнять свою долю общей домашней работы, – хотя и эти обязанности служили постоянным источником ожесточенных распрей между колонистками. Но Рут ведь приехала сюда не как жена, а как работница. «Неужели я покинула свой уютный дом и сына ради того, чтобы угодить в это средневековье? Ну уж нет! – Прежде всего я надеялась, что хотя бы здесь сброшу бремя домашних хлопот и обрету абсолютное равноправие с мужчинами». Хотя значительная часть женщин приехала в колонию именно в качестве жен или «иждивенок», довольно многие, как и Кеннелл, приехали как специалистки: например, женщинами были стоматолог и терапевт, а также школьные учителя и заведующий потребительской лавкой. Другие работали полный рабочий день в столовой, больнице и в конторах[310].
К концу того лета плотники достроили очень скромный, зато функциональный Общинный дом – с «рядами комнат, грубыми сосновыми перегородками, длинными унылыми коридорами и большой голой столовой с покрытыми клеенками столами и деревянными скамейками». Его появление несколько ослабило остроту жилищного кризиса, но склоки из-за жилплощади все равно продолжались[311]. Рут и Фрэнк стали завтракать и обедать в общей столовой, потому что миссис Пирсон сделалась совершенно невыносимой, хотя Кеннеллы уже перестали делить с ней и ее мужем комнату – и кровать.
Тут Рут ощутила, что весь здешний уклад – это и есть настоящий коммунизм. Описывая бытовые подробности жизни в колонии, Рут отмечала, что, хоть по беленым стенам столовой и ползали тараканы – и не просто ползали, а «могли в любую минуту спикировать прямо в тарелку», – система коммунального быта в целом работала успешно:
Еды у нас вдоволь, все очень вкусное, хотя, пожалуй, многовато слишком клейких блюд; со временем привыкаешь даже к черному хлебу – кислому, влажноватому, быстро плесневеющему… Свежие овощи и мясо, яйца, молоко, мед – этого всего у нас предостаточно, а вот сахар, белая мука и мыло есть только в наших привозных припасах, больше нигде их не достать. Тем, кто предпочитает готовить самостоятельно, выдается паек на десять дней вперед. Мыло и табак распределяются раз в месяц. Все члены колонии, кроме детей и кормящих матерей, должны выполнять какую-нибудь полезную работу. Взамен работники получают еду, крышу над головой и кое-какую зимнюю одежду – например, меховые шапки, перчатки и валенки. Каждый работник сдает в коммунальную прачечную по десять своих вещей в неделю. Обувь отдают в сапожную починочную. В нашей колонии «Кузбасс» мы отлично обходимся без денег[312].
Это «отлично» было, конечно же, преувеличением. Еще до того, как управление колонией передали в руки американцев, одна только задача «накормить, обеспечить жильем и налаженным бытом четыреста мужчин, женщин и детей, решивших жить полностью общинной жизнью, совершенно без денег, оказалась сложной»[313]. На Рут возложили всю конторскую работу, связанную с протоколированием повседневной жизни колонии, и потому она была посвящена во все подробности разнообразных склок и дрязг – не только между уоббли и коммунистами, или русскими и американцами, но и между представителями разных национальностей и, наконец, между мужчинами и женщинами.
Рут помогла Пирсону составить отчет, в котором американское руководство излагало свои планы по дальнейшему усовершенствованию и преобразованию колонии и просило у Москвы средства на осуществление этих планов. А еще Рут взялась оживить общественную жизнь колонии и «без устали устраивала вечеринки и развлечения». Вместе с Фрэнком она организовала самодеятельную постановку пьесы Сьюзен Гласпелл «Подавленные желания» – фрейдистской комедии нравов. Сама Рут и не думала подавлять желания, которые вскоре захлестнули ее: утопическое социальное желание стать частью нового общества внезапно обернулось личным любовным пробуждением[314].
Внося заметный и осмысленный вклад в жизнь колонии, Рут начала испытывать доселе незнакомые ей чувства. В первый же день работы Рут познакомилась в конторе с Сэмом Шипманом, который ввел ее в круг ее служебных обязанностей. Шипман был евреем и инженером, он закончил Корнеллский университет.
Я сразу очень заинтересовалась им – он выделялся среди остальных. Он был высокий, с хорошей фигурой, изящно выглядел даже в рубашке цвета хаки и заношенных вельветовых штанах. У него были задумчивые темные глаза за очками в роговой оправе, смуглая кожа и нежный, чувственный рот. Его молодость в сочетании с умудренным видом производили самое выигрышное впечатление[315].
Они сделались верными друзьями и подолгу гуляли в лесу, где красота природы позволяла отдохнуть от непрестанных мелких склок между колонистами – склок, которые, похоже, обострили уже существовавший разлад между Рут и Фрэнком. Рут и Сэм начали еще больше видеться после того, как Сэм и его сосед по комнате Ирвин поселились в мансарде Каменного дома. Они оба часто заходили в гости к Кеннеллам, и пока Фрэнк дремал на кровати, остальные читали вслух, играли в шарады, болтали и смеялись. Рут вспоминала: «Когда рядом появлялся [Сэм], жизнь уже не казалась серой или тоскливой – она вспыхивала яркими красками и окутывалась романтическим сиянием». Однажды, когда Фрэнку нездоровилось и он не вылезал из постели, Рут с Сэмом отправились искать учебник русского, который ее муж обронил где-то в снег. Заметив учебник, Рут потянулась за ним – и провалилась в сугроб. Сэм помог ей подняться, и некоторое время они «стояли по пояс в снегу, держась друг за друга»[316].
Общение с Сэмом позволяло Рут отвлечься от неприятных мыслей и впечатлений. Вместе с зимой пришли холод и тьма, настроение у людей испортилось, они стали еще чаще ссориться. Рудником в тот момент руководили русские, и когда русский управляющий выселил из дома три американские семьи, чтобы разместить там штаб-квартиру профсоюза, несколько уоббли активно запротестовали. Они жаловались, что «американских рабочих эксплуатируют в чужой стране местные бюрократы при поддержке коммунистической партии». Они (незаконно) организовали местную ячейку ИРМ и, к удивлению Рут, избрали ее председателем. Позже инспектор рудников посетил Каменный дом, чтобы подыскать комнату для нового горного инженера, тоже русского. Принялись думать: кого же выселить, чтобы освободить для него жилплощадь? Альфред Пирсон попытался выселить семью Ханов. Когда Саймон Хан сослался на правило, согласно которому никого нельзя выселять зимой, Пирсон пошел на попятную, но заявил, что, поскольку миссис Хан не работает, Ханам нельзя пользоваться общественной прачечной. Возмущенный Саймон объявил, что больше не намерен работать под началом Пирсона. Рутгерс, узнав об этом, приказал Хану выходить на работу[317].
Но вдруг, посреди этих раздоров и тоскливого зимнего мрака, с горизонта воссиял луч надежды: московские чиновники одобрили планы передать управление колонией американскому руководству. Передача была назначена на 1 февраля 1923 года. Однако в соответствии с введенной советской властью новой экономической политикой «Кузбассу» следовало ввести систему оплаты труда. Согласно этой системе, рабочие подразделялись на семнадцать категорий – по идее, для повышения производительности. Колонисты испугались, что новое регулирование заработной платы лишь обострит рознь между белыми воротничками и промышленными рабочими, усилит конкуренцию и практически погубит мечты о рабочем кооперативе. Кроме того, колонисты потеряют право на участие в управлении делами «Кузбасса». Таким образом, хотя колония официально и перейдет под «американский» контроль, от ее «автономности» на деле останется лишь пустой звук[318].
Не удивительно, что уоббли нисколько не обрадовались этому новому положению вещей, и многие решили уволиться. А в ожидании свободы некоторые из них отказались выходить на работу, но потом получили уведомление о том, что если они не вернутся к трудовым обязанностям, то лишатся пайков. Было созвано собрание колонистов. Бастующие уоббли заявили, что они и так уже отдали колонии немало своего труда и капитала, а взамен почти ничего не получили. Финн-коммунист стал перекрикивать одного уоббли, а тот пригрозил ему кинжалом. Кто-то еще вытащил пистолет. Товарищи набросились на драчунов и отняли у них оружие. После того как большинство кол