онистов проголосовали за то, чтобы бастующие вернулись на работу, уоббли согласились подчиниться. Однако бывшие забастовщики пришили к тыльной стороне рабочих блуз букву P (prisoner – «заключенный») в знак того, что работают по принуждению[319].
Рут и Фрэнк с самого начала солидаризировались с уоббли, и Фрэнк, хотя и не присоединялся к забастовке, продолжал поддерживать тех, кто забастовал. Он заявлял, что вся идея ложно преподносилась как «шанс приобщиться к индустриальной демократии», так что забастовщики совершенно правы в том, что отвергают «наемное рабство в капиталистическом предприятии, управляемом сверху». Фрэнк объявил также, что они с Рут тоже должны уехать вместе с остальными. Рут отказалась наотрез, заявив, что подписывала контракт на два года и пробудет тут до истечения этого срока. На самом деле остаться в Сибири она хотела по другим – личным – причинам. В дневнике она записала: «Я хочу остаться здесь – и быть свободной, свободной!»[320]
Но даже Рут с тревогой задумывалась о том, как скажутся эти перемены в управлении на общинном быте колонии. По мере приближения знаменательной даты на Рут все чаще накатывала ностальгия:
Я думаю, самыми прекрасными и удивительными воспоминаниями в моей жизни навсегда останутся эти короткие месяцы полнейшей свободы от проклятых денег и частной собственности, когда я беззаветно работала бок о бок с мужчинами, ела в общественной столовой, отдавала белье в коммунальную прачечную, чинила башмаки в коммунальной обувной мастерской… ежемесячно получала свой брусок мыла – и удовлетворяла все свои потребности, не потратив ни рубля![321]
Сэм, будучи начальником планового отдела, отвечал за разделение работников на категории. Рут утверждала, что само это разделение – несправедливость. Когда колонисты собрались, чтобы обсудить, как именно будут определяться эти категории и соответствующие им размеры зарплат, Фрэнк внес следующее предложение: пусть на бумаге колонисты согласятся на внедрение этой системы, а на деле все заработанные деньги будут распределяться поровну. Рут поддержала мужа, заявив, что коммунальный быт устроен правильно и что если сами русские еще не готовы к настоящему коммунизму, то они, американцы, уж точно готовы.
Подавляющее большинство проголосовало против предложения Рут и Фрэнка, а один колонист выкрикнул, что, если уж система зарплат годится для русских, то для них, американцев, и подавно! Другая женщина, коммунистка, фыркнула: «Она [Рут] вздумала учить русских есть мороженое!» Рут сердито ответила, что если американцы ничему не могут научить русских, тогда им вообще здесь делать нечего. Последнее слово осталось за Гарри Сассменом, сатириком: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь… А потом разделяйтесь на семнадцать категорий!» Рутгер спросил Рут и Фрэнка, примут ли они новую систему. Фрэнк пробурчал что-то невнятное, а Рут сказала, что как-нибудь смирится с ней, если только прежние коммунальные условия сохранятся: «Для меня как для работающей женщины они означают эмансипацию»[322].
Третьего февраля тридцать семь колонистов, в том числе пять женщин и семь детей, уехали. Несколько разочарованных колонистов рассказали в американской прессе о причинах своего недовольства. Рут и Томас Дойл из Батон-Ружа (штат Луизиана) пошли дальше – и обвинили организаторов «Кузбасса» в сознательном обмане и присвоении их денег. Проведенное в России время они охарактеризовали как «несколько месяцев опасностей, разуверения и разочарования». Хуже всего, по словам Томаса Дойла, были «постоянные оскорбления в адрес его жены со стороны советских чиновников и других людей, которые настойчиво навязывали колонистам принципы свободной любви». Помимо разоблачительных рассказов об обмане, опасностях, жульничестве и распутстве, Дойлы поделились еще одной сенсацией: якобы другой колонист, Ной Лернер, сознался в том, что это он произвел смертоносный взрыв на Уолл-стрит в 1920 году. Лернера арестовали и держали в тюрьме без назначения залога, но через две недели выпустили – ввиду отсутствия доказательств. Прошло еще четыре месяца, прежде чем выдвинутые против оргкомитета «Кузбасса» обвинения тоже были сняты ввиду необоснованности[323].
По мнению Рут Кеннелл, Дойлы с самого начала были скандалистами и не могли ужиться с другими колонистами. Миссис Дойл напала на Эми Шектер, учительницу, после того как та выгнала мальчишек Дойлов из класса за срыв урока. А Фрэнк Кеннелл подозревал Томаса Дойла в воровстве припасов со склада, которым заведовал. Обвинения со стороны Дойлов, пусть и ложные, бросали на колонию тень и ставили под сомнение ее будущее[324].
Жалобы Дойлов на советскую «свободную любовь», пусть и преувеличенные, говорили о возраставшем расколе внутри американского общества – расколе, который побуждал заметное количество людей искать свободу в других странах. На мысли об этом наводит опубликованный в журнале New Masses очерк Тома Баркера «Ад в Сибири», где описывалось обыкновение колонистов купаться в Томи нагишом:
По воскресеньям здесь толчея, как на Рокавее. В воде плещется куча народу – мамаши и папаши с детишками, углекопы и белые воротнички. И – вы не поверите – почти ни на ком не увидишь купальных костюмов.
…Очень много обнаженных купальщиков. Вот бы сюда наших американских стражей и блюстителей нравов!
Как бы тут разгулялись наши американские пуритане – да только, как назло, здесь их днем с огнем не сыщешь![325]
Рут дописала свою статью «Новая Пенсильвания» для Nation вскоре после того, как управление рудниками снова перешло в руки американцев, а недовольные уоббли уехали[326]. В статье прослеживалась мысль, что, хотя некоторые изменения и шли вразрез с идеалами, на которые опиралась колония, все эти перемены были необходимы для достижения индустриальных целей, имевших первостепенное значение для советской страны. По словам Рут, новая система с ее разделением рабочих на категории и разницей в оплате труда создает материальные стимулы, а значит, способствует повышению производительности. На одном руднике, уже находившемся под контролем американцев, за первые несколько месяцев производительность труда подскочила на 300 %, и многое говорило в пользу того, что предприятие «Кузбасс» должно достичь своей цели – посодействовать перестройке российской экономики, пусть даже без внедрения индустриальной демократии. Кроме того, рабочие отдавали 60 % своего заработка на питание, стирку, жилье, бани, больницу и другие услуги, которыми все пользовались сообща, а значит, по крайней мере «рудименты коммунистической жизни» сохранялись. Рут явно примирилась с новыми правилами и убеждала остальных последовать ее примеру:
Те, кто остается, и те, кто приезжает, должны принять эту программу – точно так же, как они должны принимать диктат коммунистической партии, – беспрекословно. Лишь на этом прочном основании практической действительности Россия сможет выстроить новый социальный порядок.
Вполне возможно, Рут дала весьма точную оценку реальным успехам колонии. К тому времени там имелись «две лесопильни, два театра, пять рудников, химический завод, три банных домика рядом с банями при рудниках, две механические мастерские, плотницкая мастерская, жестяная мастерская, пошивочная, обувная мастерская, пекарня и две электростанции». И по крайней мере в некоторых домах было электричество. Но в США возрастал скептицизм. В конце марта на первых полосах газеты New York World появилось несколько статей, основанных на рассказах двух вернувшихся колонистов из покинувшей «Кузбасс» первой группы разочаровавшихся. Были опубликованы и еще более сенсационные материалы, опиравшиеся на свидетельства Дойла, хотя в Nation и поместили письмо, подписанное Рут и несколькими другими колонистами, опровергавшими все обвинения Дойла. Сассман шутил потом, что его заманили в Россию лживыми обещаниями свободной любви и слухами о национализации женщин[327].
Саму же Рут нисколько не смутил появившийся в The New York Times критический отклик на ее «Новую Пенсильванию». В статье под названием «Земля обетованная» отмечалось, что колонисты покинули Пенсильванию и уехали строить новый Иерусалим, однако в итоге пытаются построить опять-таки Пенсильванию. Автор Times недвусмысленно относил это начинание к традиции безумных утопических прожектов и заключал:
Возможно, колония «Кузбасс» и представляет некоторый интерес для изучающих организацию промышленных предприятий, но кому она точно может предоставить полезные сведения – так это специалистам по религиозным психопатологиям.
Рут была втайне польщена, что ее статья привлекла столько внимания[328].
Рут уже несколько месяцев заведовала временной библиотекой в профсоюзном клубе, где работала по вечерам, но теперь она уговорила Рутгерса выделить место под библиотеку на верхнем этаже административного здания, где можно было бы одновременно заниматься секретарской работой и хранить все необходимые папки и документы. Это новое помещение она начала использовать и для сбора и хранения почты. Называя библиотеку «культурным центром Кемерова», Рут утверждала, что она оказывала «весьма оздоровляющее действие на моральный дух колонистов». И действительно, впоследствии другие бывшие колонисты вспоминали библиотеку очень теплыми словами[329].
К весне Рут чувствовала себя счастливее, чем когда-либо. Работа приносила ей удовлетворение, она видела, что ее труд ценят. Кроме того, развивался ее роман с Сэмом, что тоже радовало. Наконец, растаял снег, и появилась первая зелень, Томь ожила, по ней быстро неслись щербатые льдины. Однажды вечером, в начале мая, Рут и Сэм пошли погулять в лес за Каменным домом.