Мы как будто попали в какую-то русскую пьесу. Пели птицы, и пели русские девушки, разлегшиеся под деревьями. На земле – настоящий ковер из фиалок, и каждый день распускается новый цветок[330].
Чем больше Рут нравилась ее жизнь, тем больше отдалялась она от Фрэнка. К середине мая Фрэнк окончательно решил вернуться в США – без жены. Впрочем, он допускал, что еще приедет сюда, быть может, уже вместе с матерью и Джимми. Решение Фрэнка об отъезде меняло все. Отныне Рут, проводя время с Сэмом, ощущала новое волнующее нетерпение. Самые будничные события обретали теперь в глазах Рут дополнительное значение. Когда они с Сэмом гуляли по лесу, Рут открывала для себя цветы, которых никогда не видела раньше, а местные русские, «хлынувшие в леса», появлялись там будто специально: «Казалось, они нарочно нарядились для этой лесной сцены: как первобытный народ, живущий самой простой, естественной жизнью», – записывала она в дневнике. Два месяца она ждала, когда же наконец Фрэнк уедет, и время ожидания протекало мучительно. Когда день его отъезда приблизился, Рут написала матери: «Я думаю, нам обоим нужно отдохнуть друг от друга». По ее мнению, их отношения портила еще и теснота общего пространства: ведь они работали в одном здании, жили в одной маленькой комнате. Вместе с тем Рут признавала:
Пожалуй, это я больше устала от нашей совместной жизни. Фрэнк же – один из тех верных моногамных мужчин, которым ничуть не надоедает видеть своих драгоценных жен 365 дней в году, по 24 часа в сутки пятьдесят лет подряд[331].
Отъезд Фрэнка, пусть и отложенный из-за опоздания поезда на двенадцать часов, принес Рут колоссальное облегчение. Почти целый день, провожая мужа, она проторчала на вокзале, а потом вернулась к себе, в опустевшую тихую комнату. Стоя у окна и глядя на реку, она услышала, как входит Сэм.
Я обернулась – и ничуть не робея, не стыдясь, бросилась в его объятья. Вдруг из смежной комнаты отчетливо послышался резкий, скрипучий голос [миссис] Пирсон: «Теперь пусть и она убирается отсюда, да поживее!» Мы, почувствовав себя виноватыми, разжали объятья[332].
Но миссис Пирсон не могла разлучить их. Так в жизни Рут началась новая глава:
Я как будто перенеслась в мир грез, сотканный из желаний, которые, как мне казалось, никогда не сбудутся. Все обязанности, которые навязало мне общество и от которых я так давно мечтала избавиться, – дом, семья, хозяйственные заботы, женское приниженное положение, – отпали одна за другой, и я оказалась совершенно свободна, одна в Новейшем мире. Я обрела экономическую независимость и стала полезным членом общественной группы, цели которой меня всецело устраивали[333].
На самом деле Рут не чувствовала себя полностью свободной. Она прекрасно видела косые взгляды миссис Пирсон и понимала, что отношения с Сэмом нужно держать в тайне от других колонистов, которые знали ее как жену Фрэнка. Кроме того, Рут сковывало и внутреннее чувство нравственного долга, и она не решалась – по крайней мере, первое время – целиком отдаться Сэму. Все осложнялось еще и тем, что уже через несколько недель после отъезда Фрэнка Рут услышала, что теперь она, как одинокая женщина, должна освободить комнату, которую прежде занимали они с мужем, и переселиться в Общинный дом.
Сэм и его друг Ирвин помогли Рут перенести пожитки в уютную комнату, которую в зимние месяцы занимала Кева «Китти» Ортт. Китти – домохозяйка из Топики, бросившая мужа ради «Кузбасса», – заведовала распределением продуктов среди колонистов, отчего ее прозвали «владычицей пайков». Она (вместе с товарищем) построила себе летний домик в лесу и потому согласилась пустить Рут в свою комнату – до холодов. Рут постаралась наилучшим образом использовать представившуюся возможность, вытравила керосином постельных клопов и навела в комнате уют.
Долгие летние дни она проводила вместе с Сэмом – и наконец поддалась зову тех желаний, которые так долго подавляла в себе (в дневнике она отметила, что «произошли некоторые новые события, слишком интимные и драгоценные, чтобы о них писать»). Фрэнк, не подозревая о том, чем занимается его жена, приехал в Сан-Франциско и почти сразу же написал короткую статью для Kuzbas Bulletin, в которой ничем не выдал собственного недовольства, если не считать замечания о том, что поселенцы «должны очень хорошо понимать, как устроено все это предприятие, и сознавать, какое место там отведено им самим, потому что ложные представления об этом уже приводили к бесконечным разочарованиям и горьким обидам». О том, какая личная трагедия скрывалась за рассказом Фрэнка, можно было догадаться по фотографии улыбающейся Рут в целую страницу, помещенной в том же номере бюллетеня. Рут позировала на лужайке среди леса, и подпись под снимком гласила: «Несмотря на все здешние ужасы, о которых рассказывают, кое-кто в Кемерове еще улыбается». В ту пору Рут присылала Фрэнку и родным веселые, полные сплетен письма, причем одно она подписала так: «Твоя свободная и независимая девчонка»[334].
Рут недолго было суждено вести безмятежную жизнь свободной холостячки: в начале сентября ей положил конец приезд новой группы колонистов, в составе которой оказалась троица «дам из Беркли» (как их вскоре прозвали): это были доктор Элси Рид Митчелл, Хелен Калиста Уилсон и Эльза Мельман.
Пожалуй, их приезд наделал больше шуму, чем прибытие всех остальных групп, вместе взятых, – сообщала Рут Фрэнку. – Дело в том, что мужчины здесь так изголодались по американским девушкам, что когда прознали о скором приезде трех одиноких женщин, то, не желая слушать моих тонких намеков, прямо-таки окрылились надеждами! И как же бурно они выражали разочарование, когда на горизонте появились три утомленные долгой дорогой, коротко стриженные дамы средних лет в брюках и сапогах![335]
Митчелл и Уилсон были парой. О Мельман – учительнице из Лос-Анджелеса, которой предстояло возглавить руководство школой, – Рут составила верное мнение не сразу. «Одета она была в коричневые вельветовые бриджи и просторную куртку с поясом и карманами. Меня устрашил ее величаво-горделивый вид», – записала Рут свои первые впечатления. У Эльзы были прямые темные волосы с заметной проседью, карие глаза, лицо излучало веселье и теплоту. И все-таки Рут поначалу невзлюбила ее:
Эта исполненная достоинства незамужняя дама напомнила мне о той самой среде – огороженной традициями и приличиями, – о которой я изо всех стремилась забыть[336].
Отчасти эта вспыхнувшая у Рут неприязнь к Эльзе объяснялась тем, что ей велели освободить для нее полкомнаты. Рут возражала, говорила, что скоро может вернуться Фрэнк, но никто ее не слушал. Эльза внесла свой багаж в комнату, сразу же завалилась на кровать и призналась, что приехала сюда не из любви к России, а потому, что ей все наскучило и она ищет приключений. Так Рут поняла, что ее новая компаньонка – отнюдь не занудная старая дева, которая будет изводить ее нравоучениями. Очень быстро соседки подружились, оценили ум и чувство юмора друг друга и принялись привычно разыгрывать супружескую пару: Эльза «изображала деспотичного любящего мужа, а [Рут] – преданную женушку. Порой это получалось так смешно, что нам хотелось одобрения публики»[337].
Через несколько недель вернулась из своего летнего жилища Китти, и Рут с Эльзой пришлось перебраться на нижний этаж, где каждый шаг всех двухсот жильцов дома отдавался громовым шумом над головой. Комнатка была тесная, но они довольно уютно обставили ее. Помогал им в этом Уолтер Попп – эксцентричный и остроумный инженер, выходец из богатой семьи, с первого взгляда проявивший интерес к Эльзе[338].
Шахтеры, жившие этажом выше, как будто нарочно шумели как ненормальные, а вставали они в четыре часа утра. Однажды поздно ночью они вздумали помыть пол – и устроили невообразимый грохот и в придачу залили комнату внизу. Рут вскочила на кровать и принялась колотить в потолок шваброй. Наступило короткое затишье, но потом сверху застучали в ответ, после чего яростное скобление возобновилось и с потолка снова закапало[339].
Как и другие американки, приезжавшие в Советский Союз в последующие годы, Рут, по-видимому, находила, что страдания наделяют ее опыт большей подлинностью. Она писала матери, что «этот Пролетарский отель» – «не место для интеллигенток вроде [нее] и Эльзы», однако с явной гордостью рассказывала:
Я впервые хлебнула настоящей пионерской жизни, когда перебралась жить в Общинный дом: здесь приходится разводить костры, возиться с углем и дровами, постоянно мыть грязный пол. Теперь быт съедает гораздо больше времени, чем когда я жила на Паразит-горе[340].
Рут замечала, что у Эльзы с Поппом развивается роман, но оказалась застигнута врасплох и даже обиделась, когда однажды утром Попп забежал в библиотеку и показал ей схему с планом: как им втихаря поменяться соседями по комнатам. Его сосед Тоби был явно неравнодушен к Рут, а Поппу очень хотелось побыть наедине с Эльзой. Меняться Рут, конечно, не собиралась, но порадовалась хотя бы тому, что Попп не подозревал о ее связи с Сэмом. Матери она писала: «Уверяю тебя, я вполне сочувствую любовникам». Поэтому она согласилась помочь чем может. На следующий вечер, когда к ним зашел Попп, Рут без лишних намеков отправилась в его комнату, где Тоби – возомнивший, будто ее приход означал согласие с тайным планом Поппа, – признался ей в любви