Я полюбил беленькую.
Так легко открылся… Или это шутка? С другой стороны, как иначе можно об этом говорить? Не-ет, что-то есть в его словах, что-то есть…
“Семнадцать лет ваш покорный слуга не знал административного упокоения”. Может быть, Курехин умер так, как умер, именно потому, чтобы ни у кого не появилось сомнений в его смерти? Чтобы быстро административно упокоиться и не испортить характер дурными привычками?
Я залпом выдул полстакана вишневой юшки. Хозяин налил себе водки.
Мне отчего-то подумалось: неужели в искусстве пьянства тоже есть вершина, на которую – по Патроклу Огранщику – можно блистательно взобраться? Принято считать, будто там только бездны падения…
Усилием воли я остановил не относящуюся к делу мысль.
Однако с какой вершины, решив не уподобляться свинье у помойного корыта, сошел этот человек? Какие небеса он отказался покорять? Я оглядел стены, где красовались оправленные в скромный багет эмпиреи: не здесь ли скрыт секрет его вызова? Теперь никто не упрекнет его в том, что он отступился от небес в страхе разбиться о камни.
Облакист был старше меня лет на пятнадцать-семнадцать: кем он был в восемьдесят четвертом – я и представить себе не мог. Вернее, пожалуй, мог бы… но не представлял.
– Скажите, Георгий…
– Владимирович, – подсказал хозяин.
– Скажите, Георгий Владимирович, сколько раз вы умирали?
– Дважды. Повторно – в девяносто втором. Уже монахом, чистым анахоретом. – Облакист вздохнул, потупил взор и опрокинул рюмку в джаггеровскую пасть. Должно быть, за помин своей былой души.
– Живому именины, мертвому помины, – невольно сорвалось с моего языка. – Не надоело?
Хозяин посмотрел на меня с требовательным непониманием.
– Шутка не удалась, – пояснил я. – А почему вы говорите мне все это, не таясь?
– Услуга за услугу. – Вкусивший беленькой художник явно намекал на прочистку унитаза. – И потом – Сергей заверил, что если вы спросите о смерти, значит, вы уже готовы встать на путь камня.
Да с чего он взял?!
– Скажите, а сам Сергей Анатольевич…
– Не-е-ет! – осклабился Георгий Владимирович, энергично помотав седым хвостом. – О нем вы у него и спрашивайте.
Конспирологический устав у них, что ли, такой? Тамплиеры домодельные… Вот уж вправду: в мире исчезли белые пятна, но появились темные места. Ну что же, моя любовь к Мейринку еще не иссякла, хотя ничто так не охлаждает ее, как чтение Мейринка.
Все это вполне могло оказаться спектаклем, лукавым лицедейством, специально инсценированным для меня по просьбе Капитана, набившего руку на карах и розыгрышах и блестяще насобачившегося строить многоходовые комбинации, в чем я имел возможность убедиться, работая с ним в паре на поприще разделки под орех корыстолюбивой Америки, империи товарного добра. Возможно, это был даже розыгрыш без цели – просто от избытка витальных сил. А может быть… Так или иначе через две рюмки интересы колоритного Георгия Владимировича переместились в область визуальных искусств, где я был не шибко силен, а еще через две его словам уже невозможно было верить. В частности, сперва он заявил, что страдает тягой к поглощению заведомо несъедобных предметов, называемой в медицине геофагией, а следом признался, что любит сметану, потому что в ней нет костей.
Однако театр будней на этом сегодня не закончился.
Поспешно попрощавшись с плывущим старичком, то и дело хватавшим меня за руку, я улизнул из мастерской, выбрался из подъезда, прошел вдоль торцевой стены дома, свернул за угол и направился к крыльцу акционерного общества закрытого типа “Лемминкяйнен”. Таиться больше не имело смысла – не сегодня, так завтра облакист все равно расскажет Капитану о моем визите.
На дверях стоял говорящий замок с видеоглазком. Я нажал кнопку, и обезображенный демонами электричества голос Анфисы приветливо хрюкнул:
– Здравствуйте, Евграф! Мы вас не ждали.
– Я сам не ожидал, да бес попутал. – Чистая правда.
Вслед за тем в замке что-то пискнуло, потом щелкнуло – путь был свободен.
Анфиса, выскочив из своего кабинета, встретила меня в прихожей.
– Директор мира у себя?
– У него посетитель, – обворожительно и несколько двусмысленно улыбнулась Анфиса. Уж не кокетничает ли она со мной? Почему, собственно, нет? Она вполне еще ягодка, а добродетель, как правило, человек обретает в отсутствие выбора.
– Так что же, подождать?
– Думаю, вы можете пройти. – Улыбка порхала возле ее губ, как послание, как нечто отдельное, принадлежащее уже не столько ей, сколько мне.
Конечно, было бы лестно одержать верх над Белобокиным на Бородинском поле девичьих симпатий, но ход этому делу давать решительно не стоило. Люди ценят лишь то, чего на всех не хватает, поэтому доступность подчас, вопреки ожиданию, оказывает женщине медвежью услугу. Нельзя сказать, что “синие чулки” – девицы тяжелого поведения – выигрывают у кокоток в этой партии, но все же…
– Хочу признаться вам, Анфиса, – экспромтом признался я, – в боях за сомнительные идеалы юности я потерял его… – Тут мне пришлось немного замешкаться в поисках приличествующего эвфемизма. – То есть свое средних размеров достоинство. Потерял под самый корень. И тем не менее, поверьте, всякий раз при встрече с вами я испытываю фантомную эрекцию.
Сказать настоящую пошлость очень не просто, но, кажется, мне это удалось. Закинув голову, Анфиса столь самозабвенно рассмеялась, что я заметил отсутствие верхней левой шестерки у нее во рту.
– А Оля знает? – поинтересовалась она, придя в себя.
– Такое не скроешь. – Немного смущенный обстоятельством собственной речи, я, не оглядываясь, проследовал по лестнице наверх.
Из-за двери компьютерных разбойников неслись гарцующие звуки испанской гитары, раскручивающей маховик какого-то жгучего болеро.
Невольно приосанившись, притопывая на ходу в такт музычке, кастильской иноходью (как мне казалось) я проследовал по коридору в приемную директора. Соня подняла на меня зеленые глаза.
– Сделайте мне чай, голубушка, – попросил я, берясь за ручку директорской двери. – Если можно, с лимоном.
Дверь под моим напором распахнулась, но не успел я переступить порог, как изнутри всего меня, вплоть до изнанки глаз, ошпарила горячая, ослепляющая, мигом взвихрившаясмешавшая все внутренние ритмы и энергии волна – за столом напротив Капитана сидела Оля.
Немой сцены не получилось. Объятый жаром, словно живой рак в присыпанном укропом кипятке, я механически прошел в логовище
Капитана, взялся для устойчивости за спинку стула и улыбнулся – подозреваю, очень глупо. Вот результат дурацкой инициативы – кто спешит жить, тот постоянно расквашивает нос о будущее.
– Каким тебя ветром? – Капитан закрыл и убрал в ящик стола что-то глянцевое с картинками – не то торговый каталог, не то выставочный буклет. Надо думать, перед моим внезапным появлением они с люткой его изучали.
Что сказать, я не знал. Выручила география.
– Северным. – Я посмотрел на собиравшуюся корпеть в библиотеке над геологической наукой лютку. – Здравствуй, Оля.
– Привет. – Она была заметно смущена, что выдавало напускное оживление. – А мы тут…
– Ты очень кстати, Евграф, – атаковал меня директор мира. – Мы только-только собрались наметить контуры грядущих целей. Вчера еще подковерные кардиналы “золотого миллиарда” держали нас за гоношливых сявок, продавали чеченкам по дешевке пояса шахидов, а нашим дурам – презервативы, чтобы не плодились, делили нас так и сяк на части, оттяпывали от нас куски и ловили нашу ряпушку и сайру – теперь им уже не до того. Между прочим – нашими с тобой молитвами. С меркантильным человечником, собственно говоря, покончено. Осталась малость – закрепляющая дело жертва. О чем нам, кажется, с недавних пор потусторонние бояре назойливо напоминают. Я думаю, ты это понял по участившемуся у тебя в “Танатосе” служебно-бытовому травматизму.
– Какая жертва? Для чего? Кому? – Впрочем, ответы на эти вопросы меня сейчас совсем не волновали.
– Таков завет традиции! – обрадовался диалогу Капитан. – Он непонятен и именно поэтому должен соблюдаться неукоснительно. В традиции все прекрасно, особенно то, что неразумно, абсурдно, непостижимо, – этот солнечный бред свидетельствует о превосходстве традиции над мелким и мелочным разумом.
Конечно, Капитан умел сбить с толку кого угодно, но сейчас меня и дух святой бы не пронял. Я молчал, показывая всем своим довольно жалким видом, что ожидаю объяснений, что если есть еще на свете кто-то, кто ожидает объяснений, то я среди этих слабоумных – чемпион породы.
– Ты спрашиваешь, что это за грядущие цели? – совсем в другую сторону исполнил он риторическое па. – Я скажу. И ты, как искушенный жуковед, поймешь меня.
И он сказал. В животном мире, сказал он, паразиты не только приспособились использовать тело хозяина как источник пропитания и благоденствия, но овладели также техникой изменения стереотипа его
(хозяйского тела) поведения в своих корыстных интересах. Иначе говоря, как выяснила наука, паразиты оказались способны управлять хозяином в видах собственного благополучия, и тот покорно следует воле пожирающего его захребетника даже в том случае, если это грозит ему бесспорной гибелью. В качестве хрестоматийного примера описываемого феномена Капитан привел поведение муравья, зараженного ланцетовидной двуусткой. Для этого паразита муравей – лишь промежуточный хозяин, дальнейшее развитие двуустки проходит в теле овцы. Но как ей туда попасть? Вопрос. И тогда эта тварь, как гитарные колки, подкручивает нервные узлы муравьишки, настраивая его на свой лад, и тот становится смиренным инструментом чужого аппетита. Днем муравей ничем не отличается от соплеменников, работая на благо своего народа и его царицы, а ночью выбирается из спящего муравейника, бежит на ближний выгон, карабкается на луговую траву, цепляется челюстями за лист, отпускает лапки-ножки и повисает в ожидании выпущенного поутру на поле стада – чтобы по воле паразита быть съеденным какой-нибудь бараноголовой овцой.