Американские циклы
Глава 4. Как меняется Америка
В целом эта книга посвящена США, а в частности – своеобразному пути развития страны. Иногда Соединенные Штаты достигают критической точки, впадая в состояние войны с самими собой, однако после длительного периода страна вновь изобретает себя – так, что остается верной своим основам и при этом радикально отличается от той, что была раньше. В первой части я объяснял, что США – это изобретенная, созданная нация, в рамках которой государственное устройство, жители и даже земли постоянно воссоздаются. В результате возникают периоды сильной напряженности. В данном разделе я хочу остановиться на кризисных циклах, порядке их смены и новом создании страны – процессах, которые уже сформировали Америку и которые предопределят события в 2020-х годах и дальше.
Мы пытаемся дать оценку Америке, основываясь на ежедневных новостях, текущих тенденциях и ощущениях, но в более широком смысле Америкой управляют два крайне регулярных цикла – институциональный и социально-экономический. Институциональный контролирует отношения между федеральной властью и остальным американским обществом: он сменяется примерно каждые 80 лет. Социально-экономический – каждые 50 лет, и в нем пульсирует динамика американской экономики и общества. Оба цикла функционируют одинаково: как только характеристики текущего цикла теряют эффективность, модель начинает пробуксовывать. Возникает период политической напряженности, что приводит к необходимости реформы. Появляются новые модели, помогающие решить проблемы; страна начинает новый цикл, который длится до тех пор, пока не сталкивается с другими сложностями. Почему циклы занимают 80 и 50 лет соответственно, будет объяснено ниже, равно как и другие особенности.
Именно такое развитие Соединенных Штатов и было предусмотрено с самого начала. В течение почти 250 лет государство радикально преобразилось, превратившись из страны третьего мира где-то далеко в Атлантическом океане в доминирующую мировую державу. Возможно, самое примечательное это то, что быстрая и напряженная смена циклов не раздирает страну на части. Даже Гражданская война в конечном счете заложила фундамент для мирного и впечатляющего развития страны. Основные вопросы, на которые следует ответить, таковы: что стало причиной столь бурного развития, почему США не распались на части и что ждет их в будущем?
Если оставить в стороне сам процесс изобретения страны, то факт, что государство с более чем 300 млн жителей генерирует строго предсказуемые циклы, не должен приводить нас в изумление. Человеческая жизнь циклична. Мы рождаемся, о нас заботятся, из детского мы переходим во взрослый возраст, стареем и умираем. Много циклов существует и в природе, поэтому было бы странно, если бы человеческое общество не развивалось столь же циклично. Человеческие циклы проходят по-разному в зависимости от того, где люди живут, кто является их соседями и как они сплотились в нацию. В различных местностях циклы могут быть длиннее или короче, более или менее предсказуемыми. Американские циклы вторят американской натуре. Американцы нетерпеливы по своей природе – это отголосок мировоззрения первых иммигрантов, испытывавших острую потребность как можно скорее заработать на жизнь. И эта нетерпеливость ведет к действиям, а действия приводят к чередованию циклов, которые строго упорядоченны и, по историческим меркам, быстро сменяются.
Мы привыкли считать, что свободно распоряжаемся собственной жизнью. Однако это не так. Конечно, существуют исключения из этого правила, но в целом, если вы родились в Бурунди, то ваша жизнь безусловно будет отличаться от жизни уроженца Канзаса. Наши возможности в жизни ограничены тем, где мы родились, кто наши родители, какими ресурсами они располагают, насколько мы умны и талантливы, и множеством других факторов. Все мы живем в мире ограничений, в котором многие вещи нам просто недоступны. Мы делаем выбор, но выбор этот задан узкими рамками. Чем мы старше, тем ограничения сильнее, и именно они позволяют нам хотя бы приблизительно предсказать течение жизни. Вот на этом уровне, очевидно, люди и в состоянии делать выбор. Однако, как указывал Адам Смит, все эти акты индивидуального выбора формируют предсказуемый народ. Поэтому за четкой упорядоченностью американских циклов стоит предсказуемость.
Политики тратят годы на то, чтобы прийти к власти. Борьба за место под солнцем вынуждает их быть прекрасно осведомленными о силах, которыми они должны овладеть. Эти силы продолжают предопределять их действия, даже когда они приходят к власти. Те, кто достиг политического верха, прошли через изматывающую борьбу. Американцы привыкли думать, что политические лидеры, особенно те, кто им не нравится, попали туда по ошибке. Однако дело обстоит куда сложнее.
Круг вопросов, находящихся в ведении американского президента, определяется не его намерениями, а границами его власти и давлением, которое оказывают на него социальные и экономические факторы внутри страны, а также конфликтом интересов с иностранными державами. И ни один из этих факторов он не имеет права игнорировать. Президенты знают (или узнают это достаточно быстро), что ограничения, лежащие в основе действий главы страны, и будут характеризовать период его нахождения у власти. Джордж Буш-младший, выиграв выборы, не мог представить, что его президентский срок будет определяться событиями 11 сентября и тем, что за ними последует. Барак Обама пришел в Белый дом, будучи убежденным, что сможет изменить отношения Америки с исламским миром. Дональд Трамп стал президентом, полагая, что сможет возродить американскую промышленность. Во всех трех случаях их иллюзии относительно собственного могущества быстро улетучились.
Политическая власть – это не удовлетворение своих прихотей, а понимание реалий.
Тезис, согласно которому глава страны является по сути своей следствием событийной цепочки, а не ее причиной, идет вразрез с теми сильными эмоциями – позитивными либо негативными, – которые мы ощущаем в отношении некоторых президентов. Однако утверждение, что нами руководят безличные силы и нам что-то удается лишь в той мере, в какой мы им соответствуем, – совершенно тривиально. Именно так мы представляем себе рынок. Мы понимаем, что рыночная сфера включает в себя миллиарды решений, принятых миллионами людей, и что в целом поведение всех этих людей в значительной степени предсказуемо. Президент не может просто вмешаться и захотеть, чтобы рынок повел себя другим образом, по мановению волшебной палочки прервав экономический спад. Границы полномочий президента или Федеральной резервной системы[21] определяются масштабом проблемы и способом ее решения.
Если в историческом течении прослеживается закономерность и президенты остаются на плаву лишь в той мере, в какой способны осознать эти ограничения и соответствовать им, то становится возможным наметить ориентиры того, где мы находимся сейчас, и предсказать пути развития. В таком случае можно определить, на каком отрезке цикла находится Америка. Понимая в общих чертах, когда кризис, возникший из-за нерешенных проблем, достигнет критической точки, мы можем спрогнозировать два момента. Во-первых, найдя единственно требуемое решение, мы предположим, как проблема будет снята. А во-вторых – сможем спрогнозировать спазм политической системы, в результате которого появится новый президент, способный отвергнуть прежний цикл и начать поиски путей воплощения решения в жизнь. Не он делает историю – история делает его.
Существует и более глубокое глобальное течение, влияющее на политику страны и устанавливающее иерархию превосходства. После распада СССР это течение стало особенно благоприятным для США, а не Европы: Америка превратилась в центр мирового притяжения. Тот факт, что США занимают подобную позицию, означает, что американские институциональные, экономические, культурные и технологические силы оказывают значительное влияние на остальной мир. Вспомните, как изобретение микросхемы или экономический кризис в США повлияли на компании, рабочие места и жизнь людей по всему миру. Ровно так же, как Британская и Римская империи некогда расчерчивали мир с высоты своего могущества, сейчас это делают Соединенные Штаты. Давление американских циклов изнутри неизбежно сказывается на остальном мире в виде такого же давления. Именно эти внутренние циклы вкупе с глобальными силами недавно создали крайне неудачную ситуацию для США.
Глава 5. Как геополитика предопределяет 2020-е годы
Во введении я говорил о кризисе 2020-х годов: в этот период оба основных цикла объединятся, и это дестабилизирует страну, но таким образом будет дан старт новой фазе американской истории. Кризис 2020-х станет исключительным не только потому, что одновременно разразятся два кризиса, но и потому, что США достигли беспрецедентного этапа в своем развитии: Америка стала исключительной мировой державой и не знает, радоваться ли этому и что делать дальше. Именно этот фактор предопределяет и усиливает грядущий кризис 2020-х.
В 2020-х годах две основные циклические силы будут активны одновременно, что впервые происходит в одно десятилетие. Поэтому возникнет нестабильность, которая усилится еще по одной причине. Соединенные Штаты возникли как страна, расположенная где-то на краю света, с населением, сконцентрированным на восточном побережье, и постоянными угрозами от более крупных государств. США переросли этот период и стали мощной мировой державой. По этой причине стране пришлось пережить множество напряженных моментов, что привело к развитию институциональных, экономических и социальных процессов. Новое положение совпало с более чем восемнадцатилетним периодом военных действий на Ближнем Востоке, борьбы с террористическими угрозами и лавирования между глобальными интересами разных стран, с вытекающими из них трениями. В течение 2020-х годов давление на политическую систему, вызванное новыми геополитическими реалиями, приведет к росту давления на США в целом.
Исторически так сложилось, что институциональные циклы приводились в действие войнами: Войной за независимость, Гражданской войной, Второй мировой. Следующий институциональный цикл также возникает из войны. На первый взгляд речь идет о войне с джихадистами, которую США ведут с 2001 года. Но существует более глубокий сдвиг, приведший к этой войне. Речь идет о радикальном сдвиге американского положения в мировой системе. После операции «Буря в пустыне» исламисты стали крайне враждебно относиться к США. Эта операция была ответом не только на иракское вторжение в Кувейт: она была вызвана тем фактом, что США, единственная мировая держава, вынуждены были создать и возглавить коалицию для ведения войны. Данный международный конфликт, обрамляющий новый институциональный кризис, не является таким же кровопролитным, как другие, но, возможно, более серьезен.
В 1991 году развалился Советский Союз, и впервые за пять веков в Европе не оказалось державы мирового уровня. По итогам 500-летнего геополитического цикла США стали единственным доминирующим в мире государством. Это не только изменило статус США, но и привело страну к сложностям в институциональном, социальном и экономическом планах. Американская политическая система никогда не предвидела такой столь масштабной роли и не знала, как структурировать государственные механизмы, чтобы совладать с новым положением. Поэтому кризис 2020-2030-х годов на самом деле – часть непрерывного процесса смены циклов, который определяет американскую историю. Однако сейчас кризис возник в совершенно новом контексте, что увеличивает напряженность, и без того свойственную американскому историческому процессу.
Соединенные Штаты стали империей. Империей не в формальном смысле, а по географическому охвату и могуществу. Ее власть держится на размахе экономики, военной мощи и привлекательной силе культуры. Они, в свою очередь, зависят от политической системы, территорий и народа. Масштаб подобного феномена впечатляет еще и потому, что тот не имеет формальной структуры. Как бы там ни было, США – самая могущественная сила в мире. Однако американское общество крайне сильно тяготится собственной «имперскостью». В 1776 году в США произошло первое восстание против существовавшей империи: американскому народу не нравятся опасности и сложности, таящиеся за глобальной ответственностью. США стали империей не по своей воле, но и отрицать реальность подобного положения дел невозможно. США молоды как страна, а как империя – даже еще моложе. Огромная власть удерживает их на плаву, несмотря на абсурдные действия или повсеместное неодобрение. США учатся быть империей, создавая чудовищные напряженности в других странах, в своих собственных социальных институтах и в своем собственном народе. Это наиболее очевидно на примере топорного ведения войны против джихадистов в течение восемнадцати лет.
Можно говорить о существовании империи, если по сравнению с другими нациями ее сила настолько велика, что даже простым фактом собственного существования она меняет принцип отношений и поведения других стран. Бывают империи, возведенные намеренно, – например, гитлеровская. Некоторые империи возникли спонтанно. К примеру, Рим не собирался быть империей. Неспособность Европы сдерживать свои агрессивные стремления привела к тому, что она растеряла свои формальные империи, создав при этом вакуум, в который оказались втянуты Соединенные Штаты и Советский Союз. С распадом Советского Союза остались лишь региональные державы, а глобальной силой были только США.
Америка представляла собой государство, расположенное на особенной территории и населенное особенным народом, но, в отличие от большинства других стран, она была основана как моральный проект, как пространство, где могли бы процветать как права человека, так и национальные интересы. С самого начала США разрывались между этими двумя принципами. Сегодня из-за огромной мощи Соединенных Штатов и их влияния на мир данная отличительная особенность усилила ценностный конфликт между моралью и народом. Существует и другая точка напряженности. Часть общества стремится претворять в жизнь замыслы отцов-основателей в том виде, в каком они их понимают, чтобы избежать увязания в разборках других стран. Другие утверждают, что американские потребности могут быть удовлетворены только с помощью основательного и постоянного присутствия в мире. Эти две точки зрения связаны между собой и обсуждаются с момента основания Соединенных Штатов, а в наши дни становятся все слышнее. На каждом заседании НАТО, на любых переговорах с Китаем подобная напряженность возникает вновь.
Одна сторона выдвигает аргумент, согласно которому основная миссия США состоит в том, чтобы являть собой пример добродетельности, а американская сила должна использоваться для защиты и распространения американских принципов. В основе этой позиции лежит мнение, что Соединенные Штаты имеют обязательства перед собой и миром – отстаивать и защищать моральные принципы, на которых они основаны, а убеждение, что США должны себя вести как любая другая страна, защищая свои экономические и стратегические интересы, обесценивает саму суть Америки. Проблема этой точки зрения состоит в том, что большинство стран не придерживаются американских моральных стандартов и власть США сильно ограничена. Это формула бесконечной войны.
На другой стороне находятся те, кто утверждает, что главный интерес США – в том, чтобы защищать Америку, ее территории и ее народ. Поэтому в мировой политике США должны участвовать ровно в той же степени, что и любая другая нация. Принципы нежизнеспособны, если не подтверждаются властью. Согласно этому аргументу, американские ценности не выживут, если не выживет сама страна, и их лучше всего распространять через американское влияние. Это означает, что Соединенные Штаты должны время от времени предпринимать действия, которые, казалось бы, противоречат американским принципам, – но ведь ослабление или исчезновение США не соответствуют вообще никаким принципам. Распространение американских ценностей иногда требует отказа от них. В ходе Второй мировой США заключили союз со сталинским СССР. Это было одновременно и необходимой, и пугающей мерой.
Этот спор не является конфликтом идеологий. Сегодня как левые, так и правые политические силы выступают за распространение американских ценностей. На левом фланге защитники прав человека утверждают, что США должны использовать свою власть и влияние для наказания режимов, нарушающих эти права, – то есть либерально-демократические принципы, на которых основана Америка. Правые неоконсерваторы, в свою очередь, заявляют, что Соединенным Штатам необходимо использовать свою мощь, чтобы помочь сформировать мир в соответствии с американскими принципами. Оба фронта готовы задействовать военную силу, экономическое давление – или финансировать политические группы для достижения своих целей. Неоконсерваторы прямо утверждают, что американская мощь, в том числе и военная, необходима для защиты государственных идей. Левые менее рьяно отстаивают необходимость применения силы, однако выступили за военное вмешательство в Руанде и Ливии – то есть в тех случаях, когда власть наносила ущерб своему народу. Левые и правые воспринимают друг друга как оппонентов с противоположными взглядами, но если отбросить нюансы, все они следуют одной идее, согласно которой смысл властвования США – проецирование американских ценностей на мир.
Спор на эту тему активно ведется с момента основания государства. Вскоре после основания Соединенных Штатов случилась Великая французская революция, взявшая на вооружение лозунги, которые в большинстве своем воспроизводили американские. В то же время в торговом отношении Соединенные Штаты зависели от Англии, а Англия была враждебна Французской революции. На одной чаше весов находился моральный принцип, на другой – национальный интерес. Вашингтон выбрал национальный интерес, а Джефферсон, склонявшийся к тому, чтобы предпочесть принцип, спорить не стал.
Дискуссия между следованием принципам и национальной безопасностью тесно связана с еще одним предметом споров, несколько отличным от первого. Это дебаты о том, избегать ли вмешательства в дела иностранных государств или преследовать национальные интересы посредством постоянного присутствия в мире. Хотя это вмешательство никогда не прекращалось, многие и сегодня с теплотой рассуждают о том далеком времени, когда Соединенные Штаты заботились только о себе. Страна, отделенная от мира двумя бескрайними океанами, не просила о помощи и не оказывала ее.
На самом же деле такого времени никогда не было. Соединенные Штаты родились из европейской войны – борьбы между Англией и Францией. Если бы эти две глобальные державы не сражались друг с другом, США не появились бы на свет. Америка была слишком слаба и неорганизованна, чтобы победить Англию, за исключением тех случаев, когда английская армия и флот не обращали пристального внимания на факты неповиновения в североамериканских колониях, поскольку были заняты конфликтами с гораздо более насущным врагом – Францией. Основатели знали, что не смогут добиться успеха, не воспользовавшись этой войной. Они отправили Бенджамина Франклина в Париж, чтобы тот представлял колонии и добивался военной помощи французов. Франция была полностью занята Англией и могла оказать разве что минимальное содействие, отправив на подмогу военных советников вроде маркиза Лафайета, чтобы помочь американцам организовать регулярные войска.
Французы много обещали, но мало что могли дать. Опытные в дипломатических переговорах отцы-основатели подыгрывали французам, а французы – колонистам. Французы дали обещания, чтобы сохранить доверие американцев, которое побуждало бы тех продолжать борьбу с английскими войсками. Американцы, в частности Франклин, понимали, что французы не могут перебросить свои силы на помощь Соединенным Штатам, но продолжали поддерживать в своих коллегах приверженность французской стратегии, а во французах – американской. В конце концов французы высвободили достаточно военно-морских сил, и в итоге Вашингтон одержал победу над Корнуоллисом и англичанами в Йорктауне с помощью французского флота, наносившего удары с моря. С самого начала своего существования Штаты занимались дипломатией и силовым давлением, активно вмешиваясь в любые трения иностранных государств. Это было неизбежно. Государства редко живут долго, если не берут в расчет внешние угрозы и возможности. Тем не менее, несмотря на реальность, в американской культуре сильны мифы о временах, которых никогда не было.
Дискуссии о политике силы и американских идеях, о выборе между изоляцией и активным присутствием на мировой сцене исторически определили американскую внешнюю политику. Тема постоянно обсуждалась, набор ответов не менялся. В то же время один ответ заставил Соединенные Штаты испытывать беспокойство. Это беспокойство присутствовало при переходе Америки из статуса «один народ из многих» в статус «ведущая мировая держава, империя». Отношение США к остальному миру фундаментально поменялось.
События в Перл-Харборе изменили все. Соединенные Штаты ожидали войны с Японией, но были абсолютно уверены в том, что японцы не представляют никакой угрозы. После нападения Японии на Перл-Харбор американцы осознали, что недооценивали не только опасность Японии, но и опасность мира в целом. Когда американские корабли затонули в Перл-Харборе, японцы заняли Филиппины и пронеслись через западную часть Тихого океана, в то время как США беспомощно за этим наблюдали. Соединенные Штаты поняли, что были чересчур самоуверенными. Потрясение событиями в Перл-Харборе превратило США из государства, уверенного в собственной силе и считающего собственную географическую удаленность лучшей защитой, в страну, находящуюся в состоянии постоянной боевой готовности, активно ищущую следующего врага и обязавшуюся не повторять ошибок Перл-Харбора.
Поэтому СССР стал не просто противником – он стал постоянной реальной угрозой. Это представление, возможно, имело под собой основания, однако возникло оно вовсе не в результате беспристрастного анализа действительности. США теперь были вынуждены предполагать худшее – и считать, что враг умен и опасен и может быть побежден только силой всей нации. Соединенные Штаты не ошибались в случае со сталинским СССР, но после Перл-Харбора они вели себя точно так же и с любым другим противником.
Из-за событий в Перл-Харборе появилось чувство страха перед опасностью, которая может возникнуть где угодно. В итоге США решили прилагать максимум усилий, чтобы постоянно быть готовыми к худшему. Вторая мировая война не оставила для Америки путей вмешательства в дела других стран, а в этой стратегии США уже весьма поднаторели. Война создала лишь страх, что государство не сможет постоянно предпринимать усилия по своевременному выявлению и устранению опасностей. У некоторых американцев появился также страх перед самим правительством, заговорами и группировками, которые, по слухам, контролировали властные структуры. После Перл-Харбора возникла теория заговора, согласно которой Рузвельт не только знал о нападении японцев, но и специально не остановил их, чтобы тем самым оправдать вступление во Вторую мировую войну. Чувство ужаса и страх заговоров были частью одного и того же исторического сдвига.
После Второй мировой войны каждого американского президента стал постоянно сопровождать офицер с «ядерным чемоданчиком»[22], который глава страны мог использовать по своему усмотрению. Подобный шаг говорил о произошедших изменениях. Согласно Конституции, Конгресс должен легитимизировать начало военных действий путем декларации или четких резолюций. Однако, учитывая природу ядерной войны, такая легитимация не имеет практического смысла. Поэтому, по мере того как война становилась все более апокалиптичной, Конгресс начал отходить на второй план. Президент стал исполнять гораздо более значимую роль, а не просто представлять одну из трех ветвей власти.
Такие изменения привели к созданию постоянного разведывательного управления после Второй мировой войны. Это было больше чем обычная разведывательная служба, собирающая разведданные и анализирующая их: данное управление занималось также тайными операциями под контролем президента. Теперь президенту принадлежала чрезвычайно важная роль. Во время холодной войны, примерно к 1970 году, в Соединенных Штатах были созданы огромные вооруженные силы – для этого пришлось применить всеобщую военную обязанность. Такого прежде никогда не было в американской истории. Индустриальная составляющая военно-промышленного комплекса также неимоверно разрослась (об этом с тревогой предупреждал Д. Эйзенхауэр в своем прощальном обращении к нации) и практически во всех отношениях находилась под контролем федерального правительства. Во время Корейской войны страна под руководством Гарри Трумэна вмешалась в военные действия без какого-либо одобрения Конгресса. Кубинский ракетный кризис[23] был чисто президентским решением, равно как и вмешательство в Косово в 1998 году. Во всех этих случаях роль Конгресса в принятии решения по ведению войны была, по крайней мере, уменьшена, а иногда и вовсе проигнорирована.
В период с 7 декабря 1941-го по 31 декабря 1991 года, целых пятьдесят лет, Соединенные Штаты находились в состоянии либо войны, либо подготовки к ней. Из пяти десятков лет примерно четырнадцать были потрачены на настоящие военные действия (Вторая мировая, Корея и Вьетнам). Остальные тридцать шесть лет прошли в состоянии повышенной боевой готовности на случай ядерной войны с Советами. Когда человек постоянно находится в состоянии конфликта или тревоги, воздействие адреналина меняет его. В случае с Соединенными Штатами, в дополнение к постоянному беспокойству, имели место стремление к секретности, создание масштабных учреждений для управления огромным военным и оборонным промышленным комплексом, а также введение института военной службы в качестве элемента обычной, повседневной жизни. Однако адреналин не только бодрит – он еще и утомляет вас.
За это время США создали мощную службу безопасности и разведки, развили невероятную военную мощь и значительную инфраструктуру для их поддержания. Наверху иерархической лестницы находился президент с гораздо более широкими полномочиями, чем то предусматривалось отцами-основателями, а федерализма в американском обществе было меньше, чем во время Второй мировой, но больше, чем до войны. Это не говорит о том, что принцип федерализма плох или неудачен. Учитывая саму природу Второй мировой, подобный ход событий неизбежен. Если принимать во внимание природу холодной войны, было необходимо поддерживать некоторую версию модели Второй мировой. Соединенным Штатам пришлось постепенно мигрировать к состоянию готовности к войне, из-за чего президент получил исключительную власть в двух смыслах. Во-первых, на практике он имел теперь полномочия, которых у него прежде не было. Во-вторых, в его распоряжении отныне были ресурсы и средства, до этого не существовавшие.
Неизбежно США стали оказывать влияние на многие мировые регионы, вызывая у тех как враждебные чувства, так и желание примкнуть. Тем не менее не существовало никакой намеренно создаваемой империи, никаких стремлений к мировому господству. Наоборот, действовал противоположный импульс: избегать излишнего вмешательства – или, если уж вмешательство неизбежно, сфокусироваться на распространении американских ценностей, а не на установлении режима эксплуатации.
У США не было особых экономических и торговых поводов для того, чтобы возводить империю. Америка экспортирует лишь 13 % своего ВВП, в то время как у Германии этот показатель достигает почти 50 %, у Китая – более 20 %. При этом США является крупнейшим импортером в мире, хотя ввозит лишь 15 % от объема своего ВВП. Суть здесь в том, что внешняя торговля выгодна США, но не настолько, чтобы из-за этого строить целую империю для защиты торговых интересов. Стране не требуется внушительный импорт, также она не зависит от экспортных колебаний. В самом деле, США стремятся не заполучить торговые соглашения, а скорее даже выйти из них или пересмотреть их, что мы наблюдали в случае с NAFTA[24] или переговоров с Китаем[25].
Экономических мотивов для создания империи нет. Тем не менее, сама того не желая, американская экономика является настолько значимой, что постоянно оказывает влияние на остальные страны мира. Технологическое развитие какого-либо американского потребительского товара оборачивается тем, что промышленники по всему миру переоборудуют свои производства. Изменения пищевых привычек американцев могут привести к серьезным и далекоидущим последствиям – например, к банкротству производителей сахара или кукурузы либо к тому, что в мире будут больше сажать киноа.
В этом смысле США постоянно влияют на остальной мир и раздражают его. Даже больше: США влияют на мир и раздражают его своей культурой – одновременно нацеленной в будущее и дерзкой. Она не чтит ни прошлое, ни традиции. При этом она крайне привлекательна. Поэтому столь сильно ею возмущены приверженцы традиций по всему миру, в том числе и в США. В основном традиции в мире выстраиваются вокруг религии и семьи, а американская культура рвет и с тем и с другим. В исламском мире и во многих других регионах присутствие американской культуры воспринимается как нечто подрывающее традиции и семейные ценности, а потому и общество в целом.
США, конечно же, в курсе подобной тенденции – и в каком-то смысле даже одобряют ее. По всему миру американцы наблюдают молодых людей, живущих в условиях тирании и слушающих рэп на своих айфонах. В Америке прекрасно понимают, что произойдет дальше: замена тирании либеральной демократией. Распространение американских технологий и музыки подрывает господствующую в другой стране культуру, и понятно, что это принесет с собой и другие американские ценности. Подобный сценарий разворачивается не часто, но за ним кроется стойкая убежденность в том, что изменения привычной жизни и принятие американских ценностей весьма желательны. Неудивительно, что США многих возмущают. Неудивительно также, что США всегда с отрывом лидируют в опросах, в которых граждан иностранных государств спрашивают, в какой стране они хотели бы жить, если бы покинули свою родину.
Империи недолюбливают, их ненавидят. А еще ими восхищаются, им завидуют. Они определяют культуру мира. Согласно такому определению, США – империя. Английский стал мировым языком бизнеса и управления, от любого профессионала ожидают знания английского. Мне доводилось присутствовать на встречах, в ходе которых иностранные эксперты и политики, говоря по-английски, с пеной у рта клеймили США. Британцы распространили английский язык, но американцы пошли еще дальше. Тот факт, что американское влияние расширяется без какой бы то ни было формальной структуры, говорит о том, что Штаты являются гораздо более могущественной империей, чем любая из когда-либо существовавших. Американская империя не только глобальная, но еще и «нерегулярная». Она пользуется своим могуществом от случая к случаю, контролируя мир без какого-либо четкого плана или даже систематического намерения.
В настоящее время США переживают парадоксальный период. Базовые институты, созданные во время Второй мировой и холодной войн, все еще существуют, хотя и в урезанном виде. На поддержание армии выделяются значительные средства, разведслужбы продолжают функционировать, Совет национальной безопасности действует, а за президентом по- прежнему неотступно следует человек с «ядерным чемоданчиком». Военные в горе Шайенн[26] (в окрестностях города Колорадо-Спрингс) круглосуточно, семь дней в неделю продолжают контролировать воздушное пространство, но зачем именно, не совсем понятно. США могли бы уже давно распустить эту структуру, однако не сделали этого. Бесконечное отслеживание возможного нападения уже наделено статусом официального института.
Неизбежно возникла основная проблема. США не ожидали, что холодная война закончится, не готовились к ее окончанию. В результате после войны страна осталась в позиции силы и не знала, что с этой силой делать. В 1980-х реальность была одной, в 1992-м она совершенно изменилась. Было легче представить, что жизнь скоро станет прежней и общественные институты не изменятся, и фантазировать, что мир с распростертыми объятиями встретит США и их экономическую модель, военную мощь, технологии и культуру.
Существовали некоторые признаки того, что так и случится. Когда распался СССР, Саддам Хусейн вторгся в Кувейт; возникла угроза в отношении нефтяных месторождений, разрабатываемых Саудовской Аравией. Американцы ввели войска, чтобы защитить Саудовскую Аравию, а потом сделали нечто из ряда вон выходящее. Америка создала коалицию из 39 стран, из них 28 отправили свои вооруженные силы для вытеснения Ирака из Кувейта. Такого поворота событий страстно желали бы ООН или Лига Наций. США практически за сутки создали действующую коалицию. Они вели себя как лидер мира и фактически являлись им.
Однако 11 сентября 2001 года все иллюзии улетучились в одно мгновение. В действительности атака на США началась незаметно для Америки, во время защиты американцами Саудовской Аравии от Ирака. Исламские фундаменталисты посчитали кощунством американское присутствие в стране, где расположены Мекка и Медина. Операция «Буря в пустыне» была одним из факторов, сформировавших ненависть джихадистов к США. Вместо ожидаемого мира во всем мире государство снова погрузилось в состояние войны.
В психологическом плане 11 сентября было чем-то вроде Перл-Харбора. Это событие пришло словно ниоткуда; теракт был организован силами, о которых большинство американцев ничего не знали, и вызвал к жизни страхи вроде тех, что показаны в вестерне «Ровно в полдень». Америка ответила тем, что послала несколько дивизий в Афганистан – туда, где зародилась идея теракта против США. Далее последовало массивное вторжение в Ирак и менее массивные – в другие страны. Другими словами, несмотря на вьетнамский урок, США разместили свои стандартные военные силы для отражения партизанской войны.
Управление империей означает использование минимума силы, потому что мировая империя, скорее всего, будет воевать постоянно, если она чуть что всегда хватается за оружие. Основная стратегия империй состоит в том, чтобы действовать дипломатическим путем или использовать военную силу других государств, а не собственную. Вооружая чужую силу и давая ей политические или экономические мотивы для борьбы, империя как минимум решает имеющуюся проблему, не вовлекая при этом свои силы. Британия, управлявшая Индией, применяла именно эту технику: в Индии было размещено относительно мало британских войск. В течение столетия британцы редко прибегали к широкомасштабному использованию военных сил. Использовав же данный метод против Америки, они проиграли. Когда позже они вновь прибегли к этой стратегии в англо-бурской войне, им пришлось отчаянно бороться. Британцы берегли свои войска для последнего, решающего удара, очередь до которого доходила редко. Они управляли империей с помощью местной военной силы, желавшей защищать британские интересы по своим личным причинам.
США должны быть готовыми к враждебным атакам. Их власть будет вызывать ненависть, им не следует рассчитывать ни на симпатию, ни на благодарность. Великие мировые державы никогда их не получают. Ожидание, что США будут пользоваться всеобщей любовью, как это было после Первой мировой, – признак незрелого государства. Те, кто жаждет восхищения от мира в адрес Штатов, не в состоянии осознать нынешний статус США и пересмотреть свои взгляды.
Американское стремление использовать собственные войска для борьбы с силами вроде «Аль-Каиды»[27] нерационально. Не потому, что война с «Аль-Каидой» является несправедливой, а потому, что США не могут находиться в состоянии войны в течение восемнадцати лет, фокусируясь лишь на одной области мира и не обращая внимания на другие, столь же или даже более важные для Штатов регионы.
Главная опасность для империи заключается в постоянной войне. С позиции глобальных интересов, в мире всегда будет существовать какая-нибудь горячая точка. Если первичным ответом раз за разом будут военные действия, то империя всегда будет находиться в состоянии войны. А если она всегда где-то воюет, то всегда будет уязвима для кого-то, кто захочет этим воспользоваться. Даже более того: если империя не приносит блага своим жителям, а вместо этого высасывает из них соки и калечит их жизни войной, то политическая поддержка такой империи быстро испарится. И Римская, и Британская империи выживали, по минимуму используя прямые военные действия, стараясь обходиться другими способами поддержания собственного существования.
Проблема в том, что после событий в Перл-Харборе в эмоциональном и институциональном планах США ориентированы на ответную массированную военную атаку (даже если она будет неадекватной или недостаточно эффективной). Более того, государство устроено таким образом, чтобы фокусироваться на этой определенной угрозе, а не на том, чтобы рассеивать свое внимание. Во время Второй мировой войны такой угрозой считались Германия и Япония. В холодной войне – СССР и Китай. В обоих случаях остальной мир рассматривался через призму подобной первичной угрозы. Поэтому, если возникала проблема в Африке, а СССР не был в ней замешан, то США не обращали внимания на эти события. Если же СССР принимал участие в конфликте, то Штатами овладевала настоящая одержимость. Именно в подобных случаях страна неоправданно нарушала собственные моральные принципы, объединяясь с режимами, которые были неприятны США и имели крайне несущественное значение. Когда одному врагу уделялось практически все внимание, другие соображения стратегического или морального толка в лучшем случае отходили на второй план.
Война с исламистами была первой, в которой США участвовали как империя, но сражались так, как если бы были обычной влиятельной державой. Америка была одержима этой войной, задействовав по большей части собственные военные силы и забросив другие свои интересы в мире; поиск альтернативных путей разрешения конфликта не велся. США на тот момент еще не перешли от образа страны, пережившей Вторую мировую или холодную войну, к образу государства, сознательно позиционирующего себя в качестве империи. Перехода от статуса влиятельного государства со значительными, но ограниченными интересами к позиции величайшей империи из когда-либо существовавших предпринято не было. В институциональном смысле США не имеют понятия, как уклониться от борьбы. Военные силы часто используются в конфликтах, которые, по сути своей, не поддаются решению военным способом. Структура принятия решений в Вашингтоне сложна, расплывчата, конфликтует сама с собой. Она предназначена не для принятия рутинных решений, а главным образом для действий в условиях кризиса. Поэтому проблема должна сначала достичь уровня кризиса, иначе система буксует, будучи не в состоянии отреагировать надлежащим образом. Она крайне редко выдает эффективное решение проблемы, не лежащей в плоскости кризиса. Что же касается империи, то она не может отвечать войной на каждый вызов, и процесс принятия решений не должен стопориться из-за любого второстепенного кризиса.
Из-за этого федеральная власть испытывает гигантское давление, которое будет давать знать о себе через проблемы, возникающие сейчас; а в 2020-х годах давление усилится. И бюджет, и государственный аппарат постепенно приспосабливаются к задачам управления империей, быть которой США не желают. Из-за подобного давления власть действует менее эффективно, что негативно отражается на социальной и экономической динамике. Неудивительно, что почти два десятилетия войны и устаревшие принципы функционирования федеральной власти, которой пришлось вести войну, неизбежно способствовали циклическим кризисам, свидетелями которых мы станем в 2020–2030-х.
Глава 6. Институциональные циклы и война
США зародились в сражении. Их государственные институты закалились в войне. Примерно каждые 80 лет в США меняются принципы функционирования политических институтов. Базовая структура Конституции остается неизменной, но федеральные и региональные институты меняют принципы взаимодействия и работы. До настоящего момента было три подобных сдвига. Каждый из них случился потому, что действовавшие прежде схемы более не работали. Подталкиваемая экстремальными условиями войны институциональная структура обнажила свои слабые места, и стало ясно, что требуется новая институциональная система, которая заменила бы прежнюю. Я покажу, что мы близки к новому институциональному сдвигу. Этот сдвиг назрел из-за неспособности системы работать с новой реальностью, а развился в конфликтах и неопределенности, вызванных превращением США в единственную мировую державу.
Три предыдущих цикла прослеживались ясно. Первый начался во время написания проекта Конституции в 1787 году, а к жизни был вызван Войной за независимость и ее последствиями. Первый институциональный цикл длился 78 лет – до конца Гражданской войны и внесения поправок в Конституцию 1865 года, в результате чего появилось федеральное правительство, но его отношения со штатами не были прояснены. Второй институциональный цикл был начат в 1865 году в результате Гражданской войны и привел к закреплению власти федерального правительства над штатами. Продолжался он до конца Второй мировой. Третий начался в 1945 году, возникнув из Второй мировой. В ходе этого цикла власть федерального правительства существенно расширилась, распространившись не только на штаты, но и на экономику и общество в целом.
Если данная модель продолжит существовать в таком виде, то следующий институциональный цикл начнется примерно в 2025 году. Приближающийся четвертый цикл заставит федеральную власть пересмотреть отношение к самой себе. Поэтому чтобы понимать, каким будет следующий цикл, поскольку он грядет и будет определять следующие 80 лет, необходимо разобраться в предыдущих циклах и в том, как в рамках этой структуры работают американские принципы изобретения с нуля и повторного изобретения.
Восемьдесят лет – крайне короткий период для истории государства. Другие страны менялись гораздо медленнее, менее слаженно и предсказуемо. Как мы уже видели, США в этом смысле отличаются, и суть этого отличия – в том, что страна является артефактом, искусственно созданным государством. Изобретение встроено во все элементы американской культуры, от технологии до общества. Другие страны, такие как Россия и Вьетнам, не изобретали себя сами, но даже если и были искусственно созданы, то это произошло так давно, что у них развилась другая стержневая структура. Когда такие страны достигают точки, в которой их принципы функционирования дают сбой, они могут попытаться выбраться, могут быть парализованы или впасть в хаос. Их стержневая структура при этом не затронута. В США же изменения происходят иначе. В американских городах строятся гигантские здания, которые затем, через несколько десятков лет, демонтируются. Потому что в почете изобретение с нуля, а не традиция. Условное разделение истории на 80-летние периоды между Войной за независимость и Гражданской войной, между Гражданской войной и Второй мировой, возможно, является случайным. Однако же данные сроки реальны, и, я думаю, они слишком необычны, чтобы быть простым совпадением. Частично причина этого заключается в скорости, с которой американское общество, как предполагалось, должно развиваться, а частично – в том, что федеральная власть как таковая тесно связана с военными действиями.
В конституционном плане первичная функция федеральной власти – обеспечивать национальную безопасность. Президент является также и верховным главнокомандующим. С самого начала штаты имели значительные властные полномочия. За федеральным же правительством оставалось право воевать с иностранными государствами. Неизбежно по мере того как политические силы, ведущие к войне, и способ ведения военных действий изменились, институты федерального правительства также начали претерпевать изменения. Происходили преобразования и в других областях, что обусловило эволюцию прочих государственных институтов, но война осталась основной движущей силой.
Давайте сравним затраченное Штатами время на войну за последние несколько веков. В XX веке США были вовлечены в крупные войны, такие как Первая мировая, Вторая мировая и война во Вьетнаме: в общей сложности это составляет 17 % от всего столетия. В XIX веке процент военных лет был выше. На ведение традиционных, неядерных войн ушел 21 % от столетия, включая войну 1812 года, Мексиканскую войну, Гражданскую войну и Испано-американскую войну. Однако если мы добавим сюда и действия против индейцев, то война займет практически 100 % времени. За прошедшие девятнадцать лет нового, XXI века США на 100 % были заняты военными действиями. Однако не все войны одинаковы. Совершенно особое влияние на нацию оказали Гражданская война и Вторая мировая, равно как и длительная война на Ближнем Востоке в сочетании с противостоянием терроризму и новой ролью Америки в мире.
Любая война оставляет неизгладимый след на институтах власти, но некоторые войны их просто-напросто ломают. Они ломают их потому, что, как в случае с Гражданской войной, военный конфликт возникает естественным образом из-за отношений между институтами, либо же, как во Второй мировой, потому, что война не может вестись без преобразования национальных институтов. Неудивительно, что США часто принимали участие в конфликтах. Само появление Америки бросило вызов Британской империи и европейской системе в целом. США также бросили вызов народам Северной Америки, Индии и Европы. Не все войны трансформировали институты, но когда социальные и экономические напряженности накладывались на войну, результатом оказывался институциональный провал и, в конечном счете, переосмысление принципов функционирования страны.
Однако произошло и другое, еще более значимое международное событие: не война, а переопределение того, что значит быть американцем, и введение в законные рамки постоянного присутствия страны на мировой арене. Американское могущество подразумевает постоянное участие в делах других стран, любое из которых может вылиться в войну. В мире должна присутствовать только одна глобальная сила, но не потому, что она этого желает, а потому, что масштабы ее экономики и вооруженных сил делают это реальностью. Так создается постоянное взаимодействие с большинством стран мира, а с некоторыми случаются конфликты. Во время холодной войны Соединенные Штаты знали, что Советский Союз представлял собой потенциального врага. Сегодня потенциальных врагов становится много, это происходит не из-за действий США, а из-за того, чем США являются.
Это меняет не только внешнюю политику, но и институциональную структуру Штатов. Весь мир является потенциальным антагонистом и требует постоянного управления. Институты США и общественное представление о том, что значит быть американцем, должны адаптироваться к новой ситуации, а это сложный и длительный процесс. Впрочем, как мы уже наблюдали на примере всех циклов, война и постоянное давление, оказываемое ею, вызывают институциональные изменения. То, что должно произойти сейчас, – это появление зрелой и сдержанной модели поведения в отношениях Америки с остальным миром.
Поскольку я считаю, что мы приближаемся к концу текущего институционального цикла и началу четвертого, будет полезно более подробно рассмотреть, что привело к концу второго цикла и как возник текущий, третий цикл.
Крах второго институционального цикла
После Гражданской войны федеральное правительство получило окончательную власть над штатами. Власть была ограниченной, но достаточно сильной, чтобы создать неделимую республику. Однако это была республика больших расстояний и различий. Нью-Мексико сильно отличался от штата Мэн, и на практике федеральное правительство, учитывая ограниченные ресурсы для прямого контроля за обоими, управлять не могло. Власть федерального правительства основывалась на его способности обеспечивать соблюдение Конституции и ограничивать автономию штатов в этих рамках. Благодаря формулировкам в Статьях Конфедерации[28] и неопределенности некоторых мест Конституции начался новый институциональный период, в котором существовала одна неделимая страна. При этом федеральное правительство не принимало участия в частной жизни граждан и, по большей части, в функционировании частной собственности, особенно бизнеса. По мере прохождения второго цикла стена начала разрушаться, но институты рухнули по двум причинам.
Ломка институциональных рамок второго цикла началась в 1929 году из-за Великой депрессии. Депрессия поставила страну перед большой проблемой. Если с ней не справиться, то она, безусловно, привела бы к социальным волнениям или даже к восстанию. Многие были в отчаянии, а отчаяние способно стать угрозой для институтов власти. Единственный способ, которым федеральное правительство могло решить эту проблему, – преодолеть существующую институциональную структуру и вмешаться в экономику.
После избрания на пост президента Франклин Рузвельт был полон решимости устранить проблему, но не указывал, как конкретно он это сделает. Казалось, у него нет четкой идеи или плана. Пойманный в ловушку обстоятельствами, президент начал менять отношения между правительством и обществом. Великая депрессия привела к экономическому спаду, который перетек в социальный и политический кризис. Фабрики, которые могли производить продукцию, сталкивались с потребителями, которые не могли ее купить, потому что были безработными. Это вело к закрытию все большего количества производственных мощностей. Во время нескольких прошлых депрессий федеральное правительство предпочитало держаться на расстоянии от проблемы. Однако данный кризис имел два отличительных аспекта.
Прежде всего – его интенсивность и продолжительность. Когда президент Рузвельт вступил в должность в 1933 году, Великая депрессия бушевала уже более трех лет и не думала прекращаться. Вторая проблема заключалась в том, что общество стало намного сложнее. Аграрное общество, состоящее из мелких фермерских хозяйств, относительно простое. Экономические спады разрушают общество, но фермы производят еду, и этой еды достаточно для того, чтобы выжить. Между тем, индустриальное общество 1930-х годов зависело от городов, где проживало огромное количество рабочих и где фабрики объединялись в целые цепочки поставок. По городам депрессии бьют с удвоенной силой. Голод был не за горами. Возвращение людей к работе или, по крайней мере, облегчение их положения было политическим императивом.
Федеральная власть стояла перед проблемой. Сторонники второго институционального цикла полагали, что если правительство снизит налоги и не станет вмешиваться в экономические и социальные проблемы, то это поможет преодолеть Великую депрессию. Суть второго цикла в этом и заключалась. Однако подобное решение в перспективе увеличило бы давление на экономику; к тому же, даже если бы оно и было эффективным, время его осуществления и политическое время не совпадали. Принимая во внимание давление как на рабочий класс, так и на промышленное производство, нельзя было позволить событиям течь самим по себе. Радикальные политические выступления, такие как движение Хьюи Лонга «Наше богатство» («Share Our Wealth») или заявления коммунистов, не имели реальной власти, но со временем и с учетом переносимых народом тягот вполне могли ее получить.
В экономической и политической областях требовалось решение, и единственно возможным путем стало вмешательство в экономику и социальные отношения. Отыскивая способы заплатить хотя бы части безработных, Рузвельт на законодательном уровне ввел максимальный налог в 75 %. В теории это должно было работать. Однако проблема заключалась в том, что в США имелись промышленные предприятия, чье предложение превышало спрос. Рост налогообложения урезал доходы, предназначенные для инвестиций в производство, и означал, что предприятия не будут наращивать свою мощность и что денежные средства пойдут на потребление. Никто не инвестировал в промышленность, поэтому на помощь безработным шло крайне мало денег. «Новый курс» Рузвельта не привел к окончанию Депрессии, но установил принцип, согласно которому правительство несло в определенном смысле ответственность за экономику и могло на законных основаниях регулировать экономические и социальные вопросы.
Силой, решившей эту проблему, приведшей к завершению Великой депрессии и, в конце концов, разрушившей институты второго цикла, стала война. Сутью американской стратегии во Второй мировой явилось промышленное производство. Благодаря 300 тыс. самолетов, 6 тыс. кораблей и почти 200 тыс. танков победа была предопределена. США мобилизовали на войну 12 млн мужчин и женщин; всех их нужно было кормить, одевать и размещать. Необходимо было производить боеприпасы, атрибуты вроде колючей проволоки, медицинское оборудование всех типов. Чтобы изготовить все это, значительная часть экономики была перепрофилирована под военное производство. В процессе этого перепрофилирования сырье, то есть нефть, сталь и медь, должны были распределяться не только среди гражданского населения, но и по различным предприятиям. Федеральным властям пришлось установить приоритеты и распределять сырье в соответствии с ними.
Промышленное производство в таких больших масштабах и в таком высоком темпе помогло справиться с безработицей. Война также разрушила многие барьеры между публичной и частной жизнью и изменила само понятие частной жизни: женщины и афроамериканцы стали занимать места в обществе, раньше им недоступные. Самым крупным разрушенным барьером оказался тот, который разделял федеральное правительство и бизнес. Бизнес процветал за счет федеральных контрактов, но, в свою очередь, жестко управлялся федеральной властью.
Сложность участия в военных действиях и выстраивания экономики в соответствии с военными нуждами требовала управленческой системы, достаточно большой, чтобы контролировать разветвленные и непростые экономические процессы, и государства, которое осуществляло бы надзор над всеми. Большинство этих управленцев были выходцами из военных, а многие должностные лица, которым надлежало контролировать различные аспекты процесса, были набраны из сферы бизнеса. Федеральное правительство тоже повышало свой уровень. На фоне требований войны возникла необходимость интеграции федеральной власти в экономику и общество. Оглядываясь назад, мы можем сказать, что этот период был пройден относительно хорошо, потому что управленцы изобретали различные решения, рассматривая свою работу исключительно в качестве временной.
После Второй мировой федеральное правительство изменилось. Ушли в прошлое такие понятия, как продажа по карточкам; число военнослужащих сократилось. Федеральные контракты в экономике не доминировали. Впрочем, вовлеченность правительства в частную жизнь, прежде проявлявшаяся в военной сфере, не исчезла. Военная система проникла в мирную реальность: достаточно вспомнить, как запросы военной отрасли влияли на появление новых технологий, вовлекая ученых и корпорации в их разработку, а также в превращение их в потребительские товары, помимо продуктов чисто военного назначения.
Из-за Великой депрессии второй институциональный цикл устарел. Действовавшие институциональные правила не решали проблему, а она должна была быть решена. Вторая мировая привела «Новый курс» Рузвельта к окончательной развязке, переплетя федеральную власть с экономикой и обществом. Поскольку они были, по большей части, национализированы во время Второй мировой, прежняя модель была отброшена – и заложено основание нового институционального цикла, который продолжался следующие восемьдесят лет.
Чтобы понять, насколько сильна была федеральная власть, посмотрим, как во время Второй мировой строились отношения власти и науки. Наиболее драматичный пример этого альянса – «Проект Манхэттен». Университетские ученые открыли базовые принципы ядерного деления. Когда разразилась вой на, они донесли до военных возможность создания атомной бомбы. Военные организовали ученых и связали их с представителями деловых кругов, чьи производственные возможности и знания потребовались бы для производства бомбы. «Проект Манхэттен» оказался успешным, и ученые заняли почетное место в умах граждан, военных, федеральных должностных лиц. Они стали символами американской победы.
«Проект Манхэттен» был лишь одной из многих удачных инициатив во время Второй мировой. Однако именно его успех скрепил нацию. Он оказался настолько впечатляющим и характерным, что послужил моделью для следующего цикла. Подобная программа могла существовать только на правительственные деньги; организация и продвижение также обеспечивались правительством. Проект нужно было держать в строгом секрете, и федеральная власть контролировала жизнь его участников, скрывая его от населения. Все эти меры были необходимыми – и именно они изменили принципы функционирования Америки. Федеральная власть имела право перекраивать промышленность и при этом не быть подотчетной за это обществу, хотя разработанные технологии были способны перевернуть повседневную жизнь людей. Таким образом, военные получили технологию, требовавшуюся для участия в холодной войне. Исследователи и другие ученые получили возможность продолжать научные изыскания, которые в противном случае они не смогли бы вести. Корпорации получили правительственные контракты и возможность перепрофилировать технологию в гражданских целях. Однако же именно правительство определяло вектор развития науки и технологии.
В предыдущем институциональном цикле научные исследования, технологии были сферой компетенции университетов и корпораций. Томас Эдисон являлся воплощением того, как наука может сотрудничать с бизнес-идеями, и мы видели, как он в этом преуспел. Он был еще и убежденным пацифистом, выступавшим против использования его разработок в военных целях. Однако подобный образ мыслей не годился в условиях Второй мировой, потому что был слишком расплывчатым и непредсказуемым. На войне требуются ясность и предсказуемость. Поэтому федеральные ведомства объединяли университеты с их учеными, и корпорации с их инженерами в единое финансируемое из центра предприятие, и сотрудники этого предприятия пацифистами не были.
С одной стороны, отцы-основатели предусматривали вовлеченность федеральной власти в науку. В Северо-Западном ордонансе[29], который был разработан Томасом Джефферсоном и определял порядок образования штатов, говорилось, что каждый новообразованный штат должен выделять землю под университет. Такой принцип существовал с самого начала, но получил совсем неожиданное развитие. В период, о котором мы ведем речь, объединились университеты, федеральный центр и частный бизнес – и жизнь каждого человека изменилась.
Эта модель до сих пор довольно распространена. Возьмем, к примеру, смартфон. Впервые сотовый телефон получил применение в 1985 году в американской армии. Камера, находящаяся в смартфоне, была разработана Национальным управлением военно-космической разведки США для разведывательных спутников. Функция GPS в сотовом телефоне разработана и внедрена американскими ВВС, литиево-ионные батареи – Министерством энергетики, а пионером в области разработки Интернета стало Управление перспективных исследовательских проектов Министерства обороны Соединенных Штатов. Поэтому все, что вы видите в смартфоне, – это наследство военных технологий: большинство из функций были созданы университетскими учеными, при помощи корпораций получили применение в военной сфере, а затем уже стали распространяться среди гражданского населения. Поскольку изобретения в рамках федерального финансирования нельзя патентовать, компании вроде Apple позаимствовали технологию и разработали смартфон. Наука, производство и федеральная власть (в особенности военные) объединили свои усилия, чтобы придать ускорение американской экономике. Именно в отношении федерального правительства к переоценке институтов заложены и триумф, и провал системы.
Данная модель помогла США стать победителем во Второй мировой и сделала Штаты одной из двух мировых супердержав. Благодаря этой модели завершилась Великая депрессия и последовало дальнейшее, довольно впечатляющее развитие страны. Отношение федерального центра к частной сфере в период Второй мировой изменилось. Это было необходимо для победы в войне, поскольку выигрыш зависел от возможности использования промышленной базы. Это означало, что необходимо соединить различные элементы индустриального общества в единое и управляемое целое. По сути, федеральный центр регулировал экономику, распределяя сырье, диктуя объемы и порядок производства.
Американские институты и общество после Второй мировой крайне отличались от того, чем они являлись в начале войны. Это ознаменовало окончание второго институционального цикла, и Америка снова себя переформатировала.
Третий институциональный цикл
Идея, созревшая в результате «Нового курса» и Второй мировой, заключалась в том, что государство, управляемое профессионалами, ориентированными на принятие решений без какой-либо идеологической окраски, сделает для страны то же самое, что сделало в условиях войны: приведет к успеху. Конечно же, такая идея стала принципом, принцип стал убеждением, а убеждение – идеологией. Вот так и был создан класс, который считал себя наделенным правом управления и верил, что подходит для такой миссии.
Подобное положение дел принесло некоторую долю власти и ученым, но этот класс включал в себя не только правительственных специалистов. Были и корпоративные эксперты, и академические мужи, и обладатели высшего журналистского или юридического образования, и выпускники бизнес-школ. Прошли те времена, когда можно было быть судьей Верховного суда, не будучи юристом по образованию. Теперь в состав Верховного суда входили юристы, а не люди, выбранные за свою мудрость. Финансовое сообщество тоже контролировалось экспертами. Согласно концепции технократии, возникшей в начале XX века, управлять государством должны профессионалы, находящиеся вне идеологии и политики, чья власть основана исключительно на их знаниях. Технократия изначально не была связана с богатством. Она основывалась на заслугах, независимо от наград. Таким образом, миллиардеры, сделавшие состояние на высоких технологиях, и ученые одинаково верили во власть знаний и заслуг, и прежде всего – в документы, которые подтверждали подобные вещи, – то есть дипломы правильных высших учебных заведений. Как мы еще увидим, технократия играет жизненно важную роль в нашем действующем и будущем циклах.
Внимание технократии было сосредоточено на социальной инженерии, помогающей перестроить способ работы экономических и социальных институтов в целях улучшения жизни граждан. У подобного стремления были прецеденты. Система распределения земель на западных территориях во время первого институционального цикла, безусловно, переделала общество. На данном этапе отличие заключалось в создании крайне организованных систем, взаимодействующих в целом с экономическими и общественными институтами. Существует большая разница между передачей земель поселенцам и созданием финансовой системы для владения домами – которая, в свою очередь, в корне изменила американский пейзаж.
Вернувшиеся с войны ветераны Второй мировой стали привилегированной частью общества. Многие женились и хотели иметь собственные дома, но им не хватало денег для первоначального взноса. Государство вмешалось в дело и поручилось за займы, поскольку они были сделаны без гарантийного депозита и по низкой процентной ставке. Так ветераны получили справедливое вознаграждение, а экономика была простимулирована. В концептуальном плане программа была простой, но беспрецедентной в плане вмешательства в сферу, которая раньше считалась сугубо частной: между кредитным учреждением и заемщиком. Программа следовала принципам нового цикла и имела далеко идущие последствия в плане создания среднего класса послевоенной эпохи. Прослеживая этот путь, мы можем видеть, как он привел к кризису 2008 года.
Ветераны получили ипотечные кредиты – а значит, надо было строить дома. Однако под дома требовалась земля. Строить в уже переполненных городах было невозможно – там не нашлось бы нужного количества земли. Нельзя было строиться и вдалеке от городов, потому что трудящимся нужно было ежедневно приезжать в город на работу. В результате появились пригороды, окружавшие крупные города. Пригород, разумеется, требовал дорог, которые соединяли бы его с городом и с другими населенными пунктами. В пригородах, конечно же, должны быть магазины, чтобы удовлетворять запросы жителей, и парковки. Пришлось также строить новые школы, церкви, больницы и другие объекты инфраструктуры.
Федеральное правительство, желая обеспечить домами вернувшихся с войны солдат, коренным образом изменило американское общество. Можно спорить, вышло ли это к лучшему, но отрицать сам факт изменения нельзя. И хотя технократы тщательно и успешно разрабатывали проект предоставления ветеранам жилья, обнаружились неожиданные препятствия для их усилий: степень социальной инженерии и узкоспециализированные знания технократов. Провал проекта означал пустую растрату ресурсов. Если же проект оказывался удачным, то ситуация выглядела так, как если бы Микки Маус сыграл в «Ученике чародея»[30] – случайно выпустив на свободу всевозможные силы. Идеология узкоспециализированных знаний не учитывала следующего: узкий профиль задействованных экспертов не позволит им осознать, какие силы они выпустили на волю.
В данном случае пригород разрастался и за счет аналогичных программ, переплетавшихся с другими американскими реалиями. Концепцию ипотечного кредита ветеранам войны под госгарантии распространили впоследствии и на покупателей жилья с низким доходом, не являвшихся ветеранами. Программа проводилась Федеральным управлением жилищного строительства и позволяла нижней прослойке среднего класса покупать дома. Программа имела большой успех, и было решено, что задействованные банки могут продавать эти гарантированные ипотечные кредиты инвесторам, увеличивая количество денег, доступных для кредитования. Данное увеличение доступных денег стало манной небесной для строительной отрасли, покупателей жилья и банков.
В качестве инструмента выступала Федеральная национальная ипотечная ассоциация Fannie Mae: структура была создана государством, она принимала непогашенные ипотечные кредиты времен Великой депрессии, чтобы стабилизировать банковскую систему. Fannie Mae и в дальнейшем ее ближайший «родственник» – крупнейшее американское ипотечное агентство Freddie Mac – покупали ипотечные кредиты в банках, чтобы обеспечить наличие ипотечных денег. Банки в основном зарабатывали на ипотечных кредитах. Кредиты были проданы, и риск перешел к Fannie Mae и Freddie Mac – этим сложно организованным, наполовину государственным и наполовину частным компаниям. Поскольку первоначальная функция Fannie Mae заключалась в работе с проблемными кредитами, а Федеральное управление жилищного строительства гарантировало кредиты, предоставленные тем лицам, которые обычно не могли бы претендовать на ипотечные кредиты, а также поскольку закладные были проданы Fannie Mae, всем было удобно: риелторам, застройщикам, покупателям жилья, банкам.
По мере перехода от 1950-х к 1970-м, а затем и к 2008 году мы замечаем проблему. Прекраснейшая идея превратилась в другую замечательную идею, которая стала активно использоваться и в других сферах, а не только при покупке недвижимости, – а затем привела к неконтролируемому безумию. К 2008-му никто, включая руководство Fannie Mae и Freddie Mac или Министерство жилищного строительства и городского развития США, не имел ни малейшего представления о хрупкости своих собственных учреждений. Об этом можно было бы узнать заранее, но тогда пришлось бы изрядно потрудиться. Государственная страховка создала иллюзию неуязвимости, и эффективная система управления так и не была построена. Федеральное правительство создало эти структуры, и никто из избранных должностных лиц не имел возможности их контролировать. К этому времени вопрос стал намного более запутанным: частные учреждения также покупали ипотечные кредиты и продавали производные по ипотечным кредитам, и никто не был в состоянии сказать, смогут ли люди, взявшие кредит, вернуть деньги.
Наша цель – отнюдь не разбор деталей ипотечного кризиса. Следует подчеркнуть, что изначально программа была разумным способом помощи ветеранам. Она переродилась в схему помощи нижней прослойке среднего класса и одновременно – бизнесу. Далее банки получили возможность продавать ипотечные кредиты, которые в течение нескольких десятков лет привели к возникновению частных покупателей ипотечных кредитов, а кредиторы стали в значительной степени безразличны к кредитоспособности заемщиков. Со временем это закончилось катастрофой. И как мы теперь видим, потребуются десятилетия, чтобы преодолеть кризис.
Институциональная проблема заключалась не в том, что федеральная власть слишком разрослась. На самом деле в процентном отношении к численности населения количество чиновников не выросло. Число государственных служащих удвоилось с 1940 года, но население увеличилось более чем вдвое, со 139 до 320 млн человек. Больше всего штат вырос не у федерального правительства, а у местных органов власти и правительств штатов. В этот же период государственная занятость за пределами вооруженных сил оставалась стабильной. Стоит отметить некоторые факты. К примеру, последнее увеличение штата чиновников пришлось на время президентства Р. Рейгана.
Существует серьезная обеспокоенность тем, что размер федерального (равно как и потребительского) долга также будет иметь пагубные последствия для экономики (рис. 14). Идея, не лишенная смысла, заключается в следующем: в конечном счете долг достигает точки, когда он не может быть погашен. Этот страх остается актуальным со времен Великой депрессии, когда общественность научилась бояться безответственного поведения всех институтов. Однако дело в том, что, поскольку долг постоянно возрастал после Второй мировой войны, а затем в течение 1980-х годов и далее, опасения коллапса, гиперинфляции и тому подобных вещей не оправдались. Общий ответ таков: как бы там ни было, это произойдет. Может быть, это действительно так, но более вероятное объяснение отсутствия катастрофы вы можете увидеть на следующем графике (рис. 15).
Рис. 14. Госдолг США в отношении к ВВП
Рис. 15. Общие активы США и долговые обязательства
При оценке кредитоспособности физического или юридического лица во внимание берутся три фактора: сумма задолженности, годовой доход и совокупные активы. По каким-то непонятным причинам, когда оценивается кредитоспособность государства, производится расчет отношения годового дохода (ВВП) к общей сумме долга. Это как если противопоставить совокупный долг отдельного человека по ипотеке, автомобильным кредитам и кредитам на обучение доходу за один год. Очевидно, что это выглядело бы странно.
Представьте себе миллиардера, годовой доход которого $50 млн, а совокупный долг – $100 млн. Если не знать, что он миллиардер, то можно решить, будто он находится в бедственном положении. Однако если к доходам прибавить его активы, то ситуация уже не будет казаться столь плачевной. Если вы посмотрите на график, то увидите, что активы страны, вычисленные весьма традиционным способом, сильно превышают долговые обязательства. США – будто тот миллиардер, чьи долги превышают годовой доход, но не оставляют его без средств к существованию. Очевидно, что аналогичное отношение ВВП к задолженности в разных странах даст совершенно разные результаты. Некоторые страны не могут выполнить свои долговые обязательства из-за ограниченности активов. К примеру, вспомните ситуацию в Исландии в 2008 году, когда рухнули три основных банка страны (Glitnir, Landsbanki и Kaupthing), что привело к серьезной рецессии на несколько ближайших лет.
Проблема федерального уровня не в самой задолженности или ее размере: ведь ни одно из давних пророчеств не сбылось. Проблема скорее в том, что существенно выросший уровень вмешательства федерального центра в социальную сферу превысил институциональные возможности системы. Это и является причиной того, что национальный долг не имел тех последствий, которые многие предсказывали еще с 1980-х годов. Проблема федеральной власти кроется не в финансовой, а в институциональной области.
Институциональный кризис вызван двумя факторами. Во-первых, правящий класс и технократы концентрируют в своих руках власть и богатство и потому начинают перекраивать институты для защиты собственных интересов. Вторая проблема – в том, что знания, которые были накоплены в результате Второй мировой и на которых построено поствоенное пространство, в настоящее время переживают собственную неэффективность: они распылены.
Распыленность – это распределение власти между несколькими министерствами или агентствами. На нижних уровнях это распыленность и фрагментированность знаний конкретных специалистов. Знание о том, что происходит, скорее дробится, а не консолидируется. Распыленность тесным образом связана с проблемой узкой специализации – безусловно необходимой. Однако все сотрудники являются экспертами в разных сферах, и когда организация на чем-либо специализируется, между ее подразделениями возникают барьеры, хотя иногда они имеют дело с одним и тем же феноменом. Вместо того чтобы создать единое видение проблемы, эксперты занимаются различными ее частями, и организация, которую они представляют, вынуждена параллельно уделять внимание отдельным элементам. Так создаются распыленность федеральной власти и зачастую противоположные направления работы учреждений. То, что началось во Второй мировой как попытка, которая была сильно сфокусирована на войне и жестко контролировалась, обернулось крайне фрагментированным проектом, зачастую терявшим ориентиры, благодаря которым его и можно было понять. Подобная ситуация характерна не только для федеральной власти. Она распространена во всех, особенно крупных, организациях. Подобный дефект является неотъемлемым следствием узкой специализации. Впрочем, на уровне федеральной власти проблема заключается в том, насколько этот дефект масштабен.
Еще одной проблемой является запутанность: множество государственных учреждений вовлечены в управление частями одной и той же проблемы. Одна из форм запутанности – когда различные ведомства борются между собой за финансирование и сферу влияния. По данным американского федерального агентства ACUS, занимающегося повышением эффективности работы госаппарата, в США на уровне федеральной власти действует 115 учреждений. Однако ACUS замечает:
Официального списка федеральных ведомств не существует. (…) К примеру, FOIA.gov [сайт, используемый Министерством юстиции] пишет о 78 независимых органах исполнительной власти, а также о 174 подразделениях министерств, которые соответствуют требованиям «Закона о свободе информации», распространяемым на каждое ведомство. Это выглядит довольно скромным перечнем существующих ведомств. В «Руководстве правительства Соединенных Штатов Америки» приводится список из 96 независимых исполнительных учреждений и 220 подразделений различных министерств. Еще более содержательный список можно найти на сайте USA.gov: 137 независимых исполнительных ведомств и 268 подразделений в Кабинете министров.
Внутри каждого подразделения так много других отделов, что пересчитать их невозможно.
Путаница с многочисленными органами власти усугубляется еще и большой путаницей в социальной сфере. В свое время граница была сломлена, и осталось не так много частных сфер, куда государство в той или иной степени не вовлечено. Здравоохранение, образование, сельское хозяйство, транспорт, внешняя торговля – буквально любая значительная область деятельности так или иначе связана с федеральным органом власти, который выступает либо регулирующей структурой, либо основным потребителем. И практически не существует сферы, которая контролировалась бы одним органом власти. Путаница среди государственных учреждений становится определяющей характеристикой федеральной системы.
Поскольку социум сам по себе усложняется, а первоочередная задача федеральной власти состоит в том, чтобы не упустить эту растущую сложность, то и управление становится все более непростым, создаются менее понятные правила, а властные полномочия все менее ясно прописываются.
Институциональный кризис продолжает увеличиваться с момента созревания третьего цикла. Как и в случае с первыми двумя, то, что начиналось как потрясающая идея, постепенно, по мере изменений, случившихся в обществе, износилось. Если смотреть в корень, то станет видна принципиальная асимметрия между федеральной властью (той, которая была задумана в 1945 году) и современным состоянием экономики и общества. Гигантские корпорации и промышленная рабочая сила тогда заполонили пространство, а социальной проблемой было использование сверхбогатства, появившегося в эпоху Второй мировой войны. Как будет понятно из следующей главы, сейчас мы имеем дело с совершенно другим социальным и экономическим кризисом.
Другой важный аспект третьего институционального цикла – изменение равновесия между тремя ветвями власти. Возможно, самый очевидный момент – то, как значительно выросли президентские властные полномочия. Формально сами полномочия не увеличились, но политический вес главы страны в общей системе стал гораздо больше. Отчасти это связано с внутренними вопросами и является результатом способности президента толковать значение законов в ходе написания постановлений и проведения их в жизнь. Вторая и по-настоящему серьезная движущая сила – сдвиг его властных полномочий во внешней политике.
Создание ядерного оружия и холодная война привели к возникновению чисто технической проблемы. Ядерная война подразумевает такую скорость действия, которая не позволяет президенту совещаться с Конгрессом. В случае ядерной войны президент должен иметь возможность немедленно осуществлять свои полномочия верховного главнокомандующего без официального объявления войны или получения резолюции Конгресса, как это предусмотрено Конституцией. У него есть безусловное право начать войну по своему усмотрению. Так что американский президент мог в любой момент не только ответить на нападение СССР, но и самостоятельно инициировать войну.
Такой же принцип позже стал применяться и в случае обычных, неядерных войн. Ни об одном начале войны со времен Второй мировой не было предварительно объявлено, а многие военные конфликты начались даже без резолюции Конгресса. США вступили в вой ну в Корее без одобрения Конгресса: президент Трумэн заявил, что, поскольку Совет Безопасности ООН дал санкцию на вступление в войну, а США являются постоянным членом Совета Безопасности, на вступление в войну в Корее одобрения парламента не требовалось. Эта война стала первой, начавшейся без парламентской резолюции. Аналогичная ситуация сложилась во Вьетнаме, когда президент Линдон Джонсон провозгласил, что «Тонкинская резолюция», в которой не затрагивался вопрос о том, может ли страна вступать в длительную, задействующую множество ресурсов военную операцию, является санкцией на военную операцию, приведшую к гибели в общей сложности 50 тыс. американцев. Во время Карибского кризиса вопрос о том, что следует делать, решался президентом и его советниками, без какого бы то ни было формального или неформального одобрения парламента.
Рост президентских полномочий становится наиболее заметным во время войн с джихадистами, ведущихся в течение последних 18 лет. Президент наделил себя правом отслеживать телефонные переговоры американских граждан, а также переговоры, ведущиеся при помощи других средств связи. Многие аспекты этой программы засекречены и не проходили через Конгресс. Итак, президент провозгласил себя верховным главнокомандующим, наделенным правом инициировать военные действия и следить за американцами по своему усмотрению без получения санкций Конгресса. Баланс сил во власти оказался нарушенным.
И это не просто имперские замашки президента – понятие, которое отсылает нас к 1960-м годам. Это реальность современной войны. Принять решение по ядерной атаке следует за считанные минуты. Северокорейские войска вошли на территорию Южной Кореи в выходной день, поэтому решение о вступлении в войну надо было принимать тогда же. Джихадисты планировали теракты, находясь на территории США, и слежение за частными лицами было единственным (возможно, неэффективным) способом их остановить. Карибский кризис, как многие другие до и после, разворачивался быстрее, чем велись бы обсуждения в Конгрессе. В большинстве случаев для эффективности действий их нужно держать в секрете.
Это еще больше нарушило равновесие сил. Сотрудники аппарата президента, а также эксперты из разведывательных служб, военных и внешнеполитических ведомств имели теперь большее влияние на процесс принятия решения, чем Конгресс. Глава Совета национальной безопасности или заместитель начальника отдела по спецоперациям ЦРУ больше участвовали в управлении американскими действиями и стратегиями, чем спикер Палаты представителей, которого иногда информировали о том, что произойдет, но с которым никогда не консультировались. Секретность превыше всего; аппарат, контролируемый президентом, обладал серьезными знаниями и дисциплиной для поддержания режима секретности. Конгресс был на это не способен. Поэтому в ходе третьего цикла президент постепенно аккумулировал в своих руках все больше полномочий в вопросах внешней политики и политики безопасности. Это, однако, не всегда вело к успеху.
Кризис налицо: институты, построенные на экспертных знаниях, перестали работать. Федеральная власть все больше и больше распыляется, запутывается и не может своевременно и эффективно реагировать. Университеты все больше становятся неэффективными, стоимость обучения и кредиты на учебу запредельно высоки, в результате чего дипломы недоступны для большей части населения. Интернет становится все более неадекватным, а газеты уже не могут оплачивать работу нужного количества сотрудников. Что же до технократов из Google или Goldman Sachs, то определяющей характеристикой общества стало масштабное накопление денег. Эти средства все чаще не могли быть эффективно реинвестированы, но создавали при этом финансовую пропасть, до определенного уровня замаскированную после Второй мировой.
Накопление экспертами богатств вкупе со снижающейся эффективностью технократии и привело к этому третьему институциональному кризису. Однако поскольку мы находимся на ранней стадии его развития, те, кто хоть немного понимает, что кризис начинается, все еще бессильны что-либо изменить. Д. Трамп занял президентское кресло, пообещав «осушить болото»: эту метафору он использовал для обозначения засилья технократии, но у него не было ни ясной идеи, как это сделать, ни политической базы для исполнения обещания. Страна была разделена напополам, а технократы успешно защищали свои институты.
Третий институциональный кризис находится в самом начале, он вызван новым, неудобным положением США в мире и длительной борьбой с джихадистами. США находятся в поиске нового видения для взаимодействия с остальным миром, но не могут полноценно сделать это в рамках третьего институционального цикла. В ходе данного периода федеральная власть постоянно разбиралась как с внешними, так и с внутренними проблемами. Сложившаяся запутанность под маской управления долго не продержится. Теперь же мы обратимся к циклам второго типа – социально-экономическим, которые столь же сильно влияют на США. В настоящий момент социально-экономический цикл завершается в то же время, что и институциональный, что только усиливает неразбериху.
Глава 7. Социально-экономические циклы
Развитие американского общества и экономики подчинено особому ритму. Примерно каждые пятьдесят лет они переживают болезненный и мучительный кризис, и тогда зачастую складывается впечатление, что экономика рушится – и американское общество вместе с ней. Политические меры, эффективные в течение предыдущих пятидесяти лет, перестают работать, нанося значительный вред. Возникает политический и культурный кризис, и то, что считалось чем-то само собой разумеющимся, отвергается. Политическая элита настаивает, что из кризиса следует выходить проверенным способом. Значительная часть бедствующих людей с этим не согласна. Старая политическая элита и ее взгляды на мир отвергаются. Появляются новые ценности, новая политика и новые лидеры. Прежняя политическая элита, которая рассчитывает вскоре вернуться к власти, когда граждане образумятся, к новой ситуации относится с презрением. Однако только радикально новый подход может решить основную экономическую проблему. Со временем проблема решается, появляется другое ощущение здравого смысла, и Америка процветает, пока не наступает время следующего экономического и социального кризиса – и следующего цикла.
Последняя смена цикла произошла примерно 40 лет назад. В 1981 году Рональд Рейган сменил Джимми Картера на посту президента. Рейган преобразовал экономическую политику, политические элиты и общее настроение, 50 лет доминировавшие в США со времен Рузвельта, а до него – Герберта Гувера. Если модель, отталкивающаяся от становления государственности, верна, то примерно в 2030 году США будут стоять перед очередным социально-экономическим сдвигом. Но до этого проявит себя чувство утомления от старой эпохи. За 10 лет или раньше до смены цикла возникнет политическая нестабильность вкупе с растущими экономическими проблемами и социальным расслоением. Когда кризис назреет, он придется на время правления человека, президентство которого будет считаться провальным; возникнет необходимость в новом президенте, чья задача будет состоять не в том, чтобы создать новый цикл, но, скорее, в том, чтобы позволить ему развернуться. В течение следующих примерно десяти лет США переродятся, настанет новая эпоха.
Необходимо помнить, что политические склоки и сплетни – это внешние проявления глубокой социальной и экономической дезорганизации. Не политика двигает систему, а система – политику. Рузвельт и Рейган не были основателями своих эпох. Эпоха переживала кризис, и его нельзя было решить привычным способом. Поэтому требовалось порвать с прошлым, и Рузвельт и Рейган просто делали то, что было необходимо.
На сегодняшний день можно говорить о пяти социально-экономических кризисах в истории Америки. Первый начался при Джордже Вашингтоне и закончился при Джоне Куинси Адамсе. Второй – при Эндрю Джексоне, закончился Улиссом С. Грантом. Начало третьего пришлось на нахождение у власти Ратерфорда Б. Хейса, а завершился он при Герберте Гувере. Четвертый стартовал при Франклине Рузвельте, закончился при Джимми Картере. Пятый начался с Рональда Рейгана и закончится на моменте президентства кого-то, чье имя нам еще не известно, но он или она будет избран(-а) президентом в 2028 году. Надо понимать, что эти президенты – всего лишь нечто вроде уличных указателей. Цикл сам собой появляется из темных глубин.
Первый социально-экономический цикл: цикл Вашингтона, 1783–1828 годы
Рассмотрим ход социально-экономических циклов. Основание США пришлось на период между 1783 годом, когда была одержана победа в Войне за независимость с Англией, и 1789 годом, когда была принята Конституция, а президентом избран Джордж Вашингтон. Америка более не была группой штатов без общих интересов. Война за независимость трансформировала структуру американского способа государственного управления. Прежде всего американцы выдворили британцев, а потом создали принципы управления. Однако революция[31] была странной, поскольку ее движущей силой являлся правящий класс, оставшийся после нее на своем месте и сохранивший за собой все рычаги власти. В институциональном смысле США изменились, но в экономическом и социальном планах остались такими же. Политики вроде Вашингтона, Адамса и Джефферсона, ставшие первыми тремя президентами США, представляли южную аристократию и северный бизнес-класс, доминировавший в колониях, затеявший революцию и правивший впоследствии.
После революции необходима стабильность. Революционные события во Франции и России показали, что может случиться, когда резкие перемены ведут к общественным беспорядкам и экономической неопределенности. В ходе первого социально-экономического цикла американская политическая система обрела свои очертания, социальная стабильность сохранялась. США наслаждались собственным географическим размахом – от Атлантики до Аппалачей, а также социальной и этнической структурой. Национальная экономика строилась на меркантилизме и была ориентирована на сельское хозяйство, а также основные отрасли международной торговли, судостроение и банковскую сферу. Система была одновременно и революционной, и стабильной. Она отринула прежние порядки, однако стабильность воцарилась быстро. Отличительной чертой первого цикла является соседство радикальных перемен и стабильных результатов.
В Англии полным ходом шла промышленная революция, подстегиваемая масштабными сдвигами в текстильной промышленности. Эта страна продолжала представлять угрозу для вновь образованной нации, потому что Соединенные Штаты в экономическом смысле были обречены на торговлю с Англией, а растущее богатство Англии позволило ей построить военно-морской флот, господствовавший в Атлантическом океане. Намерения британцев стали ясны в вой не 1812 года. Торговая война с англичанами привела к массовой депрессии в Америке, продолжавшейся с 1807 по 1809 год. Соединенные Штаты в целом могли оставаться на том экономическом уровне, на котором они находились, но это означало, что социальная структура, построенная на этих принципах, может не устоять. Интересно, что, хотя до циклического сдвига оставалось около 20 лет, проблема, которая могла вызвать кризис, была уже налицо.
Придать ускорение американской экономике в этот период можно было, выполнив два условия. Первое – увеличение сельскохозяйственного производства. Второе – индустриализация страны, так Америка не будет отставать от Британии ни в экономическом, ни в военном смыслах. Однако индустриализация требовала большего первичного капитала и большего населения: оба этих фактора должны были ей предшествовать. Единственный способ достичь такой цели – задействовать территории к западу от Аппалачей. Часть земли, Северо-Западные территории, была уже американской. Другая часть, Луизиана, была куплена в 1803 году. Но ни одну из них нельзя было полноценно использовать без сети дорог и маршрутов через Аппалачи и без людей, которые хотели бы там поселиться. Требовался приток населения.
После окончания Войны за независимость в Штаты приезжало все больше поселенцев, включая немцев, шведов и, что наиболее важно, шотландских ирландцев. На протяжении веков шотландцы искали землю для обработки и поселились в Ирландии. В Соединенные Штаты они начали массово прибывать в 1790-х годах, изо всех сил пытаясь стать независимыми фермерами. Культурно они отличались от англичан, недолюбливали их. Они были воинственными индивидуалистами, любившими много выпить, но трудолюбивыми. Англичане смотрели на них свысока, считая, что пресвитерианцы нарушают порядки, созданные англичанами. Джеймс Логан, секретарь семьи Уильяма Пенна, основателя Пенсильвании, говорил о самых первых шотландских ирландцах в Америке, что «поселение пяти семей [шотландских ирландцев] доставляет мне больше хлопот, чем 50 любых других людей». Их считали неграмотными агрессивными выпивохами. Все шотландские ирландцы, прибывавшие в Штаты, оценивались исходя из этого стереотипа. Вскоре пару им составили немцы. Бенджамин Франклин называл немцев «глупыми и чумазыми».
Впрочем, землю нужно было осваивать, а это означало, что Америка нуждалась в иммигрантах. Вновь прибывшие неизбежно поставили под вопрос социальную стабильность: их прибытие до некоторой степени изменило экономическую систему и весьма существенно – общественный порядок. Из-за бедственного положения и чуждой культуры иммигранты сделались объектом для насмешек, в итоге возникла серьезная напряженность. Хотя эти люди были нужны Америке, существующий социальный порядок их отторгал.
Шотландские ирландцы обосновались на западе от Аппалачей и вскоре стали проявлять недовольство тем, как распределялась и продавалась земля. Они возмутились тем, что английская элита правит и здесь: английские лендлорды не проживали в своих шотландских имениях, предпочитая управлять издалека. Кроме того, им не нравилось, что политический порядок, называвший себя народным правлением, фактически контролировался псевдоаристократией. Новые жители были совершенно необходимы Америке: иммигрантов привлекали демократические и даже анархические элементы США, а тех, кто управлял тринадцатью первоначальными штатами, они рассматривали с тем же презрением, с каким их воспринимала элита.
Борьба поселенцев за контроль над своей землей началась с финансового кризиса. Александр Гамильтон создал Первый банк Соединенных Штатов. Банк был создан на частной основе, но предназначался для управления национальной валютой. Из-за напряженностей, присущих процессу основания, включая долг, оставшийся после Войны за независимость, Конгресс отклонил законопроект о продлении лицензии банка. Это не спасло ситуацию, и в 1816 году был учрежден Второй банк Соединенных Штатов – тоже частный банк, принадлежавший богатым инвесторам. Он должен был управлять денежной массой страны путем сокращения чрезмерного кредитования другими банками.
Частный банк, работающий с целью получения прибыли и отвечающий за не рискованное управление денежной массой, – не лучшая идея, поэтому неудивительно, что он оказался неэффективным. Хотя получить кредит было легко, цены на землю резко выросли. Ранние поселенцы разбогатели, а новых вытеснили с земельного рынка. В результате некоторые инвесторы банка стали весьма обеспеченными. Спекуляция западными землями приобрела впечатляющие масштабы, и в результате инфляция распространилась на остальную часть страны.
Поселенцы считали, что управление банком осуществляется в интересах финансового сообщества, а не в их интересах. Затем в 1819 году в Европе случилась финансовая паника. Во время наполеоновских войн банки и компании брали гигантские кредиты, а волна дефолтов и банкротств привела к депрессии, продолжавшейся до 1821 года. Кризис затронул и Соединенные Штаты, так как восточные банкиры в Нью-Йорке и Бостоне инвестировали в европейские долги, поэтому банковский сектор сильно пострадал из-за дефолта. Паника привела к страху дальнейших инвестиций в европейский сектор и выявила хрупкость американской финансовой системы, а следовательно – и экономики. События 1819 года вызвали небезосновательные сомнения в благоразумии класса, правившего страной с момента основания. Любое утверждение о том, что денежные круги были как нельзя более осторожными, не сочетался с их явно безрассудной практикой кредитования. Еще более серьезный вопрос касался того, почему они инвестировали внушительные средства в Европу, а не в кредитование новых поселенцев в Америке. Возникло огромное социальное неравенство, назревал политический кризис, и последующее десятилетие было турбулентным на всех уровнях.
В 1822 году Второй банк Соединенных Штатов ужесточил эмиссию денег, что вызвало двойной кризис. Стоимость земли на Западе резко упала. Многие из поселенцев брали взаймы под завышенную стоимость своей собственности и были должны больше, чем земля стоила в тот момент. Новые поселенцы не могли получить кредит от банков для покупки земли, оборудования или сельскохозяйственных принадлежностей. Цена на землю упала из-за нехватки кредитов, но многие поселенцы все еще оставались вытесненными с рынка. Так над геополитической стратегией США, основанной на масштабном заселении Запада, нависла угроза. Помимо этого, снижение сельскохозяйственного производства привело к росту цен на продовольствие на востоке Америки. Неудивительно, что страна впала в депрессию – а это, среди прочих неприятностей, привело к политическим спорам относительно предназначения Второго банка.
Проблема заключалась в том, что Второй банк контролировал выпуск денег через сложные отношения с другими банками. Поскольку ходившие доллары не имели никакого обеспечения, кроме заявлений самого банка, а доступность денег была вызвана не необходимостью решить социальные проблемы, а требованиями обеспечить интересы банковской системы, депрессия, накрывшая США, длилась несколько лет. Особенно сильно она ударила по западным поселенцам: считалось, что шотландские ирландцы, которых английские поселенцы, приехавшие сюда ранее, и банкиры воспринимали как ленивых и пассивных, сами виноваты в своем бедственном положении.
Подходил к концу первый этап. Государству требовалось расширяться на запад. Необходимо было производить больше продовольствия. Поселенцев подминала под себя ранее полезная, а теперь мешавшая гамильтоновская идея кредитной политики. То, что такой финансовой политики (впрочем, показывавшей прекрасные результаты в начале цикла) продолжали придерживаться, лишь усугубляло кризис. Необходимо было изменить принципы функционирования финансовой системы. Однако многие полагали, что следует сопротивляться этому радикальному повороту: в конце цикла всегда бывает сложно согласиться с тем, что приемы, применявшиеся ранее, отжили свое. И в ходе следующих выборов неизбежно появился президент, приверженный идеям прошлого.
Выборы 1824 года превратились в противоборство представителя английской элиты Джона Куинси Адамса и Эндрю Джексона – выходца из семьи бедствующих шотландских ирландцев. Их соперничество прекрасно иллюстрировало раскол в США. Когда циклы вступают в переходную фазу, часто возникают политическая нестабильность и избирательный хаос. Выборы 1824 года были, возможно, самыми дикими в американской истории. Джексон чувствовал, что Адамс нечестно выходит вперед, и мог бы сыграть на этом. Голосование Коллегии выборщиков не определило победителя, абсолютное большинство не было набрано, поскольку голоса распределились между несколькими кандидатами. Тогда стала голосовать Палата представителей (единственные выборы, в которых она была задействована), и решение было умопомрачительным. Адамс победил, вашингтоновская эра упорствовала.
Президентский срок Джона Куинси Адамса обернулся катастрофой. Адамс стремился сохранить существующую финансовую систему. Он не чувствовал близости нового цикла. Последний президент цикла обычно не способен приспособиться к будущему. Эпоха, которую любил Адамс, ушла. С 1776 года Америка изменилась. Частично изменения носили геополитический характер: земли к востоку от Аппалачей должны были заселяться. Частично они были этническими: новая волна иммигрантов принесла с собой культуру, отличную от прежней. Частично – экономическими: финансовая политика первого цикла не смогла справиться с новыми экономическими реалиями. Старая модель пережила саму себя, назад пути не было. Либо должна возникнуть новая система, либо страна рассыплется на мелкие части.
Второй социально-экономический цикл: цикл Джексона, 1828–1876 годы
Эндрю Джексон в конце концов выиграл выборы 1828 года, став первым выходцем с земель к западу от Аппалачей, занявшим президентский пост. Начался процесс становления нового цикла. Это являлось поворотным моментом, но отнюдь не окончанием сражения. А вокруг банковской системы все еще шли баталии.
Лицензия Второго банка действовала до 1836 года, и Джексон пока не имел достаточной политической власти, чтобы ликвидировать данное учреждение. Если 1828 год стал поворотным, то переходный кризис начался примерно в 1819 году и длился до 1836-го, когда после переизбрания Джексона банк был ликвидирован. Однако до этого времени продолжались экономические колебания. Для освоения Запада требовались стабильная денежная масса, стабильные займы. Джексон поддержал предложение по обеспечению доллара золотом и серебром. Цены на золото держались на стабильном уровне, но ограничивали возможность выпуска. Серебро было не таким редким металлом, поэтому стало использоваться при обеспечении долларов. Связав доллар с обоими металлами, Джексон надеялся создать достаточную ликвидность без финансовых пузырей.
Таковы были долгосрочные планы. А в краткосрочной перспективе инициатива привела к панике 1837 года, когда попытка стабилизации валюты вылилась в банковский кризис. Но эта причина – не единственная. В том же году в США был собран плохой урожай пшеницы, а в Британии случился внушительный финансовый кризис, отразившийся также и на США. Из сложившейся ситуации можно сделать два вывода. Во-первых, действия, которые следует предпринять, чтобы подстроиться под новый цикл, зачастую становятся экономическими потрясениями, особенно для тех, кто этих трудностей не предвидел, считая, что старый цикл будет длиться бесконечно. Во-вторых, после сдвига политического курса прошло примерно 10 лет, а переходный период еще не думал заканчиваться.
Принимая во внимание важность Гражданской войн ы, было бы разумно допустить, что она стала переломной точкой американской истории. С институциональной точки зрения – несомненно. С экономической же у обеих сторон было много общего. Линкольн был родом с Запада, родился в Кентукки, жил в Иллинойсе. Он пропагандировал интересы Союза, а не Юга, а также интересы поселенцев Запада. В 1862 году он подписал Гомстед-акт, согласно которому любой желающий мог получить почти 65 га незанятой федеральной земли на Западе под сельскохозяйственные нужды. Через пять лет поселенец становился собственником участка. Так освоение Запада стало проходить быстрее, но при этом появилась возможность спекуляции земельными участками, поскольку возделывать участок требовалось пять лет, и на рынке оказалось огромное количество участков.
В этом вопросе Линкольн продолжал традиции джексоновского цикла. Учитывая значимость его фигуры для американской истории, странно, что он не столь значим в социальном и экономическом планах. Однако величие Линкольна заключалось в осуществлении масштабного институционального сдвига после Гражданской войны. С социальной и политической же точки зрения он управлял в рамках джексоновского цикла, раздавая земли и способствуя их разработке. Тем не менее его правление ознаменовало собой окончание цикла, а Грант стал тем самым президентом-неудачником. Как я говорил раньше, политическая нестабильность возникает примерно за десять лет до окончания социального и экономического цикла. Хейс был избран в 1876 году, а за 15 лет до этого разразилась Гражданская война, первопричина всех дальнейших причин.
Тем не менее новый цикл уже развивался. В наследство от Гражданской войны досталась проблема экспорта хлопка с Юга в Британию, и Юг не мог себе позволить пошлинную войну. На Севере только начинался промышленный рост, необходимо было проводить политику протекционизма для защиты от иностранных конкурентов. После Гражданской войны Юг был разрушен, а индустриализация получила мощный импульс. Однако произошло и еще кое-что, зревшее в течение некоторого времени. Сельскохозяйственным «сердцем» страны стал аграрный Средний Запад. Жители этого региона теперь были успешными землевладельцами, расселившимися в небольших городках, ставших для них опорой в плане инфраструктуры. Индустриализация создала радикально новую культуру больших городов, которые были прежде финансовыми и торговыми центрами, а вовсе не местами размещения мощного производства. Города стали меняться только с приходом индустриализма.
Финансовый кризис, причиной которого была Гражданская война, разразился в 1873 году, предваряя смену эпох. Что привело к этому кризису? Логично, что финансирование Гражданской войны потребовало серьезных федеральных займов. Когда этого оказалось недостаточно, правительство начало выпускать денежную массу, не обеспеченную серебром или золотом, что привело к искажению модели Джексона. В результате война привнесла хаотичность в американскую экономику. Прежняя обеспеченная золотом валюта все еще находилась в обращении, но правительству не хватало золота. Владельцам облигаций платили в долларах, не имевших большой ценности. Держатели военных облигаций были стерты с лица земли. Доллары, обеспеченные золотом и серебром, в качестве сбережений были выведены из обращения. В результате ударила инфляция, которая была на руку должникам, но опустошала кредиторов. Возник огромный социальный раскол, и затем в 1873 году разразился неизбежный финансовый кризис, предшествовавший окончанию цикла.
Этот кризис ударил по акциям железнодорожных компаний – передового технологического сектора в то время. В данной отрасли имели место много спекуляций, и в 1873 году, как и все спекулятивные пузыри, отраслевые акции обесценились. Обвал железнодорожных акций отразился на Европе, которая вложила значительные средства в Штаты. Еще одной жертвой стали многочисленные банкиры из небольших городков на Западе, оказывавшие финансовую поддержку местным фермерам.
Небольшие города стали символом праведной жизни. В них предоставлялись все необходимые услуги: брокерские, банковские, юридические, похоронные, религиозные и прочие, – что привлекало прижимистых фермеров-переселенцев либо их потомков. Однако интересы молодых людей уже не совпадали с интересами их отцов и дедов. Маленькие городки были другой культурой в двух отношениях. Во-первых, в них жило огромное количество новых иммигрантов из Скандинавии и Германии, которые не расселялись дальше, а держались группами. Во-вторых, маленькие городки становились все богаче. Теперь они оказались между двумя силами. Одной из них был уже изживший себя цикл Джексона, другой стал растущий индустриализм, почти их разрушивший.
Улисс Симпсон Грант оказался президентом, закрывавшим эпоху. Его считали неэффективным: он не знал, как преодолеть финансовый кризис, который вспыхнул в начале его второго срока, и при этом не имел ни малейшего представления о том, как справиться с предстоящим переходным периодом. Умом он был в эпохе Джексона, сосредоточенной на земле и умеренно накачиваемой денежной массой. Проблема заключалась в том, что страна состояла уже не из поселенцев, расчищавших землю, а из небольших городков (а поскольку Грант был из Огайо, он должен был это понимать) и растущих промышленных центров, которые примерно через четверть века произведут половину промышленных товаров в мире. Налицо был экономический и социальный переворот, который нельзя было преодолеть политикой нынешнего цикла. Тем не менее, как и у всех последних президентов цикла, у Гранта не было никакого ориентира, кроме прошлого. Социально-экономический цикл снова был на грани смены.
Третий социоэкономический цикл: цикл Хейса, 1876–1929 годы
Как и в случае с голосованием по кандидатуре Джексона, выборы, в ходе которых победил Ратерфорд Берчард Хейс, прошли хаотично, в обвинениях и встречных оскорблениях. Выборы 1876 года считаются одними из самых грязных и скандальных в американской истории. Хейс набрал во всеобщем голосовании меньше голосов, чем его соперник Сэмюэл Тилден, но победил при голосовании Коллегии выборщиков. Выиграл он благодаря бюрократическим уловкам. Его обвинили в махинациях, и это обвинение не было безосновательным. Однако же он был избран. Хейсу пришлось столкнуться с проблемами, доставшимися ему в наследство после Гражданской войны. Хейс, чья популярность несравнима с известностью Вашингтона и Джексона, следовал их курсом. Никто из них не создал новый цикл, но они создали для него условия.
Экономический кризис требовалось преодолеть, поскольку научные возможности ширились и сближались с технологиями. В этот период возникли две основные энергетические технологии, необходимые для промышленной революции. Первая из них – электричество, которое быстро получило широкое применение: от коммуникационных линий до ночного освещения. Вторая – это изобретение двигателя внутреннего сгорания, радикально изменившее транспортные перевозки, в особенности автомобильные и воздушные, и вызвало к жизни нефтяную промышленность. Индустриализация меняла повседневную жизнь, и стремление создать новые технологии привело к недостатку капитала.
Проблема заключалась в том, что до сих пор чувствовались отголоски финансового кризиса 1873 года, а это вызывало дефицит капитала. Хейс и его министр финансов Джон Шерман, гораздо более значимая личность, решили стабилизировать валюту, но не тем способом, к какому прибегал Джексон. Джексон обеспечивал доллар серебром и золотом. Серебра было больше: и в руках жителей, и в недрах земли. Обеспечение валюты серебром сделало бы доллар стабильнее, не ухудшив его эластичность. Перед Хейсом стояла проблема: в то время как стране требовались инвестиции в промышленное развитие, к валюте было утрачено всякое доверие. Инвесторы и вкладчики должны были быть уверены, что их инвестиции не уничтожатся стремительной инфляцией.
Поэтому вместо того, чтобы использовать для обеспечения доллара и золото, и серебро, Хейс решил задействовать только золото. Золотой стандарт привнес жесткость, но при этом также и доверие. Когда правительство погасило военный долг обеспеченными золотом долларами, старая золотая валюта вернулась в обращение, поскольку ее не нужно было приберегать на фоне возможного надвигающегося краха. Люди понесли свои сбережения в банки, и инвестиции, в том числе в значительной мере иностранные, потекли на развитие промышленности.
Из-за золотого стандарта денежная масса уменьшилась. В частности, пострадали от этого беднейшие фермеры, у которых были проблемы с получением необходимого им кредита. Бедных фермеров вытесняли, а более богатые землевладельцы и предприниматели из небольших городков могли приобретать заложенные фермы со скидкой. В обществе возникла сильная ностальгия и желание вернуться в довоенную эпоху. Представитель Демократической партии Уильям Дженнингс Брайан призывал к возвращению к валюте, обеспеченной золотом и серебром. Его знаменитая речь под названием «Крест золота» (Cross of Gold), произнесенная в 1896 году, пришлась гражданам по душе, и он несколько раз баллотировался на пост президента, но не смог победить. Брайан был видным сторонником предыдущего цикла, уже не существующего и не актуального.
Небольшие города, которые начали появляться в эпоху Джексона, стали социальной основой новой эпохи. Они диктовали моральные правила, исповедовали важность бережливости и трудолюбия. Во времена, когда остро требовался инвестиционный капитал, его создавали именно трудолюбие и бережливость. Тем не менее, небольшие города были также и средоточием предубеждений и узких взглядов. Они служили местом и отчуждения, и интенсивной сплоченности сообщества. Городки объединяли людей, но посредством навязывания правильной модели поведения с помощью сплетен и порицания. Маленький городок – это двигатель, поддерживающий жизнь и обеспечивающий богатство, и он не может функционировать в хаосе. Поэтому те, кто отличался от большинства, в таких городках либо вовсе не приживались, либо оставались в подчиненном положении. Так, были исключены афроамериканцы, а евреев и католиков едва терпели. Различия между англичанами и шотландскими ирландцами стерлись. Немцы и скандинавы, которые начали масштабно прибывать до Гражданской войны, были приняты, хотя они, как правило, группировались в отдельных регионах и городах. А вот ирландские католики, прибывшие в то же время, доверием не пользовались и предпочитали жить в больших городах.
Англичане не доверяли шотландским ирландцам, и поначалу фермеры не доверяли коммерсантам и банкирам из небольших городков. Фермеры жили трудом, а маленькие города – торговлей. В этом было решающее социальное, а также культурное и моральное отличие. Недоверие господствующего класса существующей эпохи к классу формирующемуся и национальным корням представителей новых времен – обычное дело. Поэтому жители маленьких американских городов совсем не признавали крупные процветающие промышленные города как из-за их огромных размеров, так и из-за того, что крупные города считались цитаделью греха. Несмотря на толпы, рассуждали они, люди в больших городах одиноки, а так легче впасть в грех. В отличие от крупных городов, провинциальные населенные пункты, по их мнению, были оплотом единства и высокой морали.
Жители небольших провинциальных городков не любили и самих обитателей больших городов – богатых людей, а также многочисленных новых иммигрантов, прибывших в конце XIX века. Города были заполнены католиками из южной и восточной Европы, евреями и афроамериканцами, которые начинали мигрировать с юга, все с неизвестными настроениями, непонятным характером: никаких намеков на протестантские маленькие города. Растущие города рассматривались как чуждые и экономически опасные, поскольку индустриализм экономически вытеснял сельскохозяйственную торговлю, доминировавшую в маленьких городках.
Введение золотого стандарта привело к масштабному инвестиционному потоку. К 1900 году на США приходилась половина мирового промышленного производства. На протяжении большей части третьего цикла Соединенные Штаты быстро наращивали производство и увеличивали потребление. Постоянно требовалось больше рабочей силы, и иммигранты вливались в жизнь страны, расширяя города, которые с их помощью становились все более экзотичными. Страна росла по всем показателям.
Основу для проблемы, которая вызовет циклический сдвиг, заложила Первая мировая война. Масштабный рост промышленного производства привел к отчаянной потребности в покупателях. Первая мировая война уничтожила клиентов. Потеря экспортных рынков плохо сказалась на американском бизнесе, что было скомпенсировано ростом потребления, вызванным снижением налоговых ставок. В 1929 году образовавшийся потребительский пузырь лопнул. Но еще раньше по фермерскому поясу Среднего Запада ударила депрессия.
Можно назвать множество причин, объясняющих массовый спад спроса на продукцию промышленных предприятий: от чрезмерного кредитования до монетарной политики Федеральной резервной системы. Однако с учетом экономической ситуации в мире между 1922 и 1927 годом невозможно было поддерживать уровень производства, который постоянно увеличивался бы. Кризис, чье приближение угадывалось в иррациональном росте фондовых рынков, был неизбежен.
Этот кризис не выразился в крахе рынков – он скорее приобрел форму последствий этого краха: сокращения занятости и снижения спроса на производимую продукцию. Когда продажи упали, занятость снизилась. Поэтому спрос снизился, а продажи пошли вниз по спирали, которую невозможно было остановить в условиях, созданных Хейсом. Он успешно продвинул американскую экономику вверх, но решения, которые привели к росту (в частности, строгая подконтрольность, навязанная экономике золотым стандартом), не могли решить проблем, вызванных Великой депрессией.
Благодаря стабилизации валюты Хейсу удалось создать благоприятный инвестиционный климат. Но проблема была в том, что он слишком преуспел. Промышленное производство США превысило способность американского и мирового рынков потребить продукты этого производства. Увеличение сбережений не устранило бы проблему. Было решено нарастить потребление. Однако стратегия третьей эпохи была сосредоточена на поощрении инвестиций. Стимулирование потребления с целью использования существующих мощностей выходило за рамки эпохи.
Эта эпоха была выстроена вокруг золотого стандарта и бережливости. Промышленники построили заводы, которые обогатили страну и поддержали элиту. Создавая промышленную систему, они подрывали систему, созданную Хейсом. Фабрики впечатляющими темпами производили товары, но производство могло развиваться только при наличии потребителей. Идеология бережливости, интересы владельцев предприятий и избыток рабочей силы в виде иммигрантов мешали росту заработной платы. В условиях стагнации зарплаты и роста производства система вышла из равновесия и, наконец, в 1929 году начала переживать глубокий кризис.
Герберт Гувер стал президентом в неудачный момент. Предполагалось, что экономические проблемы будут решены с помощью ударного труда и бережливости. Безработица рассматривалась сквозь призму прошлой эпохи. Предполагалось, что она является результатом отсутствия у безработных любви к труду, и если это исправить, то они вернутся к работе. Тем временем наиболее разумным представлялось поддержание бюджетного баланса и ограничение денежной массы. Проблема, конечно, заключалась в том, что эти два фактора снижали существующую заработную плату, подрывали спрос и ухудшали экономическое положение. Модель нынешней эпохи просто больше не работала. Герберт Гувер присоединился к Джону Куинси Адамсу и Улиссу С. Гранту в качестве последнего президента-неудачника эпохи.
Четвертый социально-экономический цикл: цикл Рузвельта, 1932–1980 годы
Выборы 1932 года Гувер не выиграл, был избран Франклин Рузвельт. Последний выступал за принцип бережливости и сбалансированного бюджета. На самом деле у него не было четкого плана, но он понимал, что не сможет сделать того, что удалось Гуверу, независимо от предвыборных обещаний. Проблема заключалась в отсутствии спроса на производимую продукцию, потому что работники остались без работы или столкнулись с сокращением зарплаты. Предать эту эпоху анафеме – вот решение проблемы, нужно передать деньги в руки рабочих. Поскольку они не могли получить работу в обанкротившихся отраслях, необходимо было создать рабочие места, пусть даже искусственным образом, для обеспечения занятости, чтобы в их руках были деньги.
Выборы проходили в атмосфере мощной политической нестабильности. В 1920-е годы дала о себе знать левая идеология в виде коммунистов; противовесом ей была антикоммунистическая активность федеральных властей. Выросла популярность Ку-клукс-клана, причем не только на Юге, но и на Севере. Губернатор Луизианы Хьюи Лонг считался серьезным кандидатом в президенты, однако был убит в 1935 году. Окончание цикла обычно сопровождается политическими драмами.
Социальным фундаментом данной эпохи являлся живший в городах рабочий класс. Его составляли многочисленные иммигранты из Ирландии, Южной и Восточной Европы, их дети и внуки, а также белокожие жители Юга, серьезно пострадавшие от Великой депрессии и так и не восстановившиеся после Гражданской войны. Они либо уже входили в профсоюзы, либо создавали их, тесно сотрудничая с органами Демократической партии в больших городах. Они требовали перераспределения богатств. Республиканцы были в шоке, но это ничего не меняло.
Действия Рузвельта были одновременно и необходимыми, и неэффективными. Из-за дисбаланса между производственными возможностями и спросом фабрики простаивали, работники оставались не у дел. Вторая мировая война способствовала окончанию Великой депрессии. Как мы видели, во время войны спрос на промышленную продукцию резко возрос, при этом, однако, множество рабочих были призваны в армию. Таким образом, США перешли от переизбытка рабочей силы к ее недостатку. Войне удалось сделать то, что планировал «Новый курс» Рузвельта. Безработица сократилась, промышленные производства заработали в полную силу.
Благодаря войне начался период роста, средоточием которого были мощное промышленное предприятие, созданное под нужды войны, и высокопрофессиональная дисциплинированная рабочая сила. Война создала мощный отложенный спрос, поскольку гражданские товары либо были в дефиците, либо вообще отсутствовали. На самом деле благодаря войне появилось то, что Джон Кейнс считал решением по преодолению экономических кризисов в эпоху промышленного общества: существенный дефицитный бюджет. В итоге в руках потребителей появились денежные средства, поскольку они не могли потреблять во время войны, а значительная часть средств находилась в виде облигаций. Спрос наличествовал, промышленные мощности – тоже. Не хватало одного.
Отсутствие потребительского кредитования в предыдущие эпохи являлось одним из сдерживающих и накладывающих определенные рамки факторов. Ипотечные кредиты были доступны в начале XX века, но зачастую на довольно обременительных условиях. Кредитов на другие товары было крайне мало. В послевоенную же эпоху выросли объемы не только ипотечных кредитов, но и потребительского кредитования на другие товары, такие как автомобили. Постепенно стала работать формула «кредитная карта для кредитов практически на все». Принципом, лежащим в основе этой стратегии, был принцип создания с нуля. Требовалось привести фабрики в действие, увеличив спрос. Рабочие места – лишь одно звено в цепочке. Следующим логическим шагом, укрепившим экономическое положение, стал потребительский кредит.
Эпоха Рузвельта создала технологию управления. Концепция, преподаваемая в бизнес-школах и других заведениях, не касается ни материальных, ни методологических особенностей, а скорее является способом постижения организации и контроля. Как уже упоминалось ранее, тех, кто овладевает этим искусством, называют технократами. Технократы – класс, основанный на принципе прагматизма. Выполнение работы во что бы то ни стало – вот высший пилотаж для технократа, и, как стало ясно в ходе Второй мировой, это принесло свои плоды. После Второй мировой войны технократов стало больше, они не только руководили бизнесом, но и занимали посты госуправленцев, контролировали другие сферы американской жизни. Производственные отрасли, возникшие в эпоху Хейса, теперь оказались под контролем технократов.
Технократия – крайне важное понятие, необходимое для понимания прошлого и следующего социально-экономического кризиса. Технократ – это тот, кто имеет знания в определенной области и диплом, данные знания подтверждающий. В некотором смысле технократия может считаться достижением. Технократ достигает высокого положения не по праву рождения или благодаря политической хватке. Он достигает высокого положения, потому что обладает компетентностью, необходимой для выполнения своей работы, какой бы она ни была, в государственной или частной сфере.
Одна из самых важных характеристик технократа – отсутствие идеологии. Другими словами, его единственной идеологией является компетентность, то есть глубокие знания в какой-либо области. Это класс, присутствующий во всех областях, государственных или частных, и приносящий с собой принцип эффективности. Технократы воплощают собой моральный принцип, какими бы далекими от любой идеологии им ни хотелось бы казаться. Этот моральный принцип является обязательным условием для эффективности в управлении и во всех других сферах. Поэтому ценность представляет специализация не водопроводчика, а менеджера, специалиста и интеллектуала с университетским дипломом. Таким образом, из относительно ограниченного понятия технократа, возникшего в эпоху Рузвельта, вырос класс, который стал могущественным в эпоху Рейгана.
Концепции Рузвельта и Кейнса работали необычайно хорошо в период между 1945 и 1970 годами. Это был период процветания. В 1970 году стали заметны первые признаки окончания цикла, когда возникла сравнительно небольшая волна инфляции и Ричард Никсон заморозил цены и зарплаты, чтобы стабилизировать экономику. Вероятность того, что эти меры сработают, улетучилась в 1973 году, когда арабские страны ввели эмбарго на продажу нефти в США после арабо-израильской войны. Эти действия ускорили инфляцию и ухудшили экономическую ситуацию.
Как выйти из этого кризиса – следующая проблема. Четвертый цикл концентрировался на высоких темпах потребления по сравнению с инвестициями. Еще больше положение усложняли выросшие налоговые ставки для лиц с высокими доходами. Ставка налога на доходы свыше $250 тыс. составляла 70 %. Богатые инвесторы, рассчитывающие свои риски, не видели особых причин инвестировать, когда успех обошелся бы им в 70 % прибыли. Потенциальные предприниматели также не рисковали, поскольку прибыли надо было ждать долго, а доходы оказались серьезно урезаны.
В результате нефтяного эмбарго возникла инфляция. Однако под этой проблемой скрывалась другая, более глубокая. Высокий спрос замаскировал проблему с промышленными предприятиями. Оборудование износилось, и из-за нежелания инвестировать сократился финансовый фонд для обновления промышленной базы. Такие страны, как Германия и Япония, потерпевшие поражение во Второй мировой войне, имели больше новых заводов, их производство было более эффективным, чем на американских предприятиях. Они вышли на американский рынок и воспользовались преимуществами высокого потребления, подстегиваемого кредитами.
Спрос на деньги был высоким, как со стороны потребителей, так и со стороны бизнеса. Но деньги вкладывались неохотно, что резко увеличивало их стоимость. Естественным импульсом этой эпохи было стремление увеличить потребление. Проблема здесь заключалась в том, что американские предприятия становились все более неэффективными. Рост спроса привел к росту закупок иностранных товаров. Кроме того, продолжавшаяся эксплуатация неэффективных заводов означала падение рентабельности: чем больше эксплуатируется неэффективное предприятие, тем выше затраты и ниже прибыль.
Всему этому предшествовала массовая политическая нестабильность, начавшаяся за двенадцать лет до решающих выборов 1980 года. В 1968 году были застрелены демократ Роберт Кеннеди, баллотировавшийся на пост президента от Демократической партии, и Мартин Лютер Кинг-младший. В Чикаго во время Демократического национального съезда вспыхнули массовые беспорядки. Национальная гвардия расстреляла демонстрантов в Кентском государственном университете в 1970 году. В 1974 году Ричард Никсон подал в отставку в результате мучительного кризиса. Как обычно, конец старого цикла и начало нового были отмечены политической неопределенностью, которая иногда начинается примерно за десятилетие до перехода.
Результатом стал кризис 1970-х годов, когда инфляция выражалась двузначными цифрами, безработица выросла, а процентные ставки стали астрономическими. Я купил свой первый дом по ипотечной ставке 18 %. Избранный в 1976 году президентом Джимми Картер испытал всю прелесть нехватки капитала. Его реакция, конечно же, была заимствована из эпохи Рузвельта. Та эпоха началась во время Великой депрессии, и частично депрессия преодолевалась путем увеличения налогов для инвесторов и передачи денег потребителям. Картер следовал тому же плану. Проблема, с которой он столкнулся, заключалась в нехватке капитала и чрезмерном спросе, что привело к росту цен и эксплуатации малопроизводительных предприятий. То, что имело смысл в 1930-х годах, в 1970-х было практически бессмысленным. Вместо улучшения ситуация усугубилась. Картер примкнул к Гуверу, Гранту и Адамсу, став свидетелем последней фазы цикла и делая то, что когда-то работало, но потом перестало.
Пятый социально-экономический цикл: цикл Рейгана, 1980–2030 годы
Проблему нехватки капитала, оставшуюся с эпохи Рузвельта, Рейган решил структурным изменением налогообложения. Снижение налогового бремени для инвесторов высвободило деньги для инвестиций, а также сделало инвестиционный риск более привлекательным. В результате на этой волне устаревшие предприятия были модернизированы, система управления изменена. Произошел и всплеск предпринимательской активности, связанной с использованием микросхем. Инвесторы, ощутив рост прибыли, были готовы пойти на риск. Наступил период экспансии, который будет доминировать в американской и мировой экономике до финансового кризиса 2008 года.
Корпорация эпохи Рузвельта, воплощением которой является General Motors, была эффективной в течение большей части этого периода. Однако темпы роста снизились. Двигатель внутреннего сгорания перестал быть сенсационной инновацией, равно как и автомобиль, который он приводил в действие. К середине 1950-х годов автомобиль обрел форму, которая требовала лишь незначительных технических преобразований, но отнюдь не радикальных изменений. Акцент был перенесен на дизайн и маркетинг.
Конкуренция выросла, рентабельность снизилась, и General Motors искала другие способы поддержания роста. Так появилась General Motors Acceptance Corporation (GMAC) – дочерняя структура GM, изначально созданная для финансирования покупки автомобилей и превратившаяся в масштабное финансовое учреждение. Деятельность GMAC приносила больше прибыли, чем продажи автомобилей. Цена на машины была ограничена спросом и предложением, и акцент сделали на эффективность. Менеджеры, которые относительно мало знали об автомобилях, но много – об экономических процессах, взяли под контроль автозаводы и пытались управлять целым рядом предприятий, от автомобильных до финансовых. General Motors как компания стала настолько распыленной и связанной со многими отраслями промышленности, что не смогла конкурировать на основных рынках с японскими и немецкими производителями, имевшими более технологичные заводы и сконцентрировавшимися на своем основном продукте.
General Motors – пример корпорации с запутанным и сложным управлением, разросшейся до невероятных размеров и потому имеющей раздутый штат. Для поддержания ее хитросплетенной структуры требовалось множество сотрудников. В случае корпорации вроде GM требовалось полностью переосмыслить ее логику и вернуть первоначальный потерянный смысл – получение прибыли, ведь без соблюдения этого принципа ничего не работало. Поскольку подобные компании были весьма малопроизводительными, пришлось произвести сокращение штата. Многим из тех, кто попал под сокращение, было за сорок и пятьдесят, они больше не смогли найти столь же высокооплачиваемую работу. Численность штата и зарплатный фонд вышли из-под контроля. Однако в этом не было вины сотрудников. Виновата была логика, приведшая корпорации к запутанности и потере фокуса.
Рост эффективности произошел за счет потери рабочих мест, особенно на производстве. Впрочем, были и другие жертвы, потому что эффективность создавалась двумя способами. Один был организационным и техническим; другой заключался в перенесении производства в районы с более низкими затратами, такими как Китай, или разрешении экспорта из этих стран. Оба этих способа были разработаны для того, чтобы сделать экономику более эффективной, но они привели к тому, что потребовалось меньше сотрудников, занятых непосредственно на производстве.
В то же время в американской экономике происходила революция. Технологический прорыв в виде микросхем и новая волна предпринимательства совместно привели к дальнейшему экономическому прорыву, который создал новую прекрасную экономику и культуру. Микросхема преобразовала рынок труда. Мой отец был наборщиком в типографии. Текст в то время набирался вручную, а мой отец был высококвалифицированным мастером. Когда в типографской отрасли появились компьютеры, его знания устарели, а его труд перестал быть нужен. Мой отец стал одним из миллионов людей, которые из-за новой технологии потеряли работу, будучи в том возрасте, когда они уже не могли освоить нововведения, заменившие их самих. Иногда их собственная компания заменяла своих сотрудников новыми технологиями; иногда компанию, в которой они работали, или даже целую отрасль разрушал предприниматель, продвигавший электронные устройства.
Теория свободной торговли подразумевает рост богатства наций. Открытыми остаются два вопроса. Во-первых, сколько времени потребуется для достижения этой цели? Во-вторых, как будет распределяться увеличенное богатство? Свободная торговля и капитализм в принципе постоянно создают новые богатства и в целом стимулируют развитие экономики. Однако это «в целом» исключает тех, кто теряет работу по мере экономической революции и не способен найти новую. В абстрактной теории свободного рынка это цена, которую нужно заплатить. В реальном мире общества и политики, где ставшие ненужными работники обладают большей властью, чем та, что они имеют в экономике, этот процесс может дестабилизировать важные и влиятельные секторы экономики. Вот то, что происходило на протяжении всего данного периода, но политической реальностью стало после 2015-го. Количество сокращенных работников увеличилось, и их концентрация пришлась на те же самые регионы.
Требовалась реформа. Цикл Рузвельта не мог завершиться без сдвигов, случившихся в цикле Рейгана. Как и в предыдущих циклах, проблема заключалась в том, что одновременно с ростом экономики жертв становилось больше. Те, кто нашел новые рабочие места, начинали с низших ступенек и никак не могли подняться выше. Средний доход домохозяйства в долларах вообще не рос.
Средний доход домохозяйства в 2014 году составил около $53 тыс. при среднем размере домохозяйства в 2,8 человека. Начиная с 1975 года, середины последнего десятилетия цикла Рузвельта, доход едва рос (рис. 16). По данным Национального до клада о занятости населения ADP, этот валовой доход составлял около $3400 в месяц за вычетом налогов.
Рис. 16. Доход домохозяйств не растет
По данным Федерального резервного банка Сент-Луиса[32], дом в США в среднем стоит $311 тыс. Ежемесячный платеж по ипотечному кредиту за этот дом составит около $1,1 тыс. при условии, что покупатель внесет первоначальный платеж в 20 %, то есть около $60 тыс. По данным RealtyTrac.com, средний налог на такой дом в год составляет 1,29 % от общей стоимости – или $4 тыс. в год, $333 в месяц. Если добавить еще и страхование жилья, то ежемесячная стоимость владения домом будет равняться около $1,6 тыс., не считая технических расходов. Почти половина заработанных в год денег будет потрачена на жилье, а на другие нужды уйдет примерно $1800 в месяц. Это примерно $450 в неделю на еду, одежду, выплату прочих задолженностей – к примеру, по автомобильному кредиту (около $600 в месяц за новый недорогой автомобиль) и, возможно, по кредиту на обучение. К тому же всегда возникают непредвиденные расходы.
Выходит, сейчас средний класс едва ли может позволить себе жизнь среднего класса. Теперь подумайте о нижней прослойке среднего класса, которая раньше тоже достаточно комфортно существовала. В настоящее время среднегодовой доход этой группы людей составляет около $30 тыс. На жилье уходит около $26 тыс., или $2166 в месяц. Поскольку половина дохода уходит на выплату ипотеки (это еще с учетом того, что уже был внесен первоначальный взнос), на другие нужды остается всего $250, от обслуживания авто до покупки еды. Это не вариант. Единственным вариантом для нижней прослойки среднего класса остается квартира, причем довольно скромная.
Как ни странно, данное ухудшение произошло на фоне одного из самых резких скачков в американской истории. ВВП начал расти быстрее, чем средний доход домохозяйства, в начале 1990-х годов, и на протяжении всего остального цикла Рейгана разрыв увеличивался (рис. 17).
Рис. 17. Разрыв увеличивается. ВВП растет быстрее, чем средний доход домохозяйства
Примерно с 1993 года рост ВВП превысил 35 %. Средний доход домохозяйства за это время увеличился чуть более чем на 5 %, но в реальном выражении он снижался начиная с 1998 года. Важным было не неравенство – американцы всегда терпимо к нему относились. Важна была потеря того уровня жизни, который позволял среднему классу получать удовольствие от того, что они считали нужным. Дом в собственности, два автомобиля и ежегодный отпуск – вот определение среднего класса и американской мечты. В 1950-х и 1960-х средний класс, включая и нижнюю его прослойку, мог достичь подобного уровня. К 2015 году это уже едва было доступно американцу со средним доходом и совершенно недоступно представителям нижней прослойки среднего класса. С некоторой долей обобщения можно сказать, что в целом данный сегмент являет собой остатки белокожих американцев, представляющих рабочий класс.
Общее богатство увеличилось, но оно перетекло от рабочих к тем, кто работал в сфере финансов, технологий и в других областях и кто теперь составлял верхний средний класс. Однако, в отличие от того, что было ранее, среди представителей среднего класса теперь не было плавного перехода от нижней прослойки через среднюю к верхней. Между сегментами имелись разрывы – разрывы в доходах между прежним средним классом и новым.
Цикл Рейгана оказался настолько успешным, что образовался огромный избыток капитала. Процентные ставки, которые были чрезвычайно высокими в начале цикла, позже снизились на фоне масштабного инвестиционного бума, который принес существенную прибыль. Учитывая налоговые ставки, эта прибыль скопилась в руках инвесторов. Подобная концентрация, вместе со снижением инвестиционных возможностей, выразилась в падении цены денег. К сожалению, для малого бизнеса деньги доступными не стали. Финансовый кризис 2008 года привел к тому, что при любой процентной ставке инвесторы все равно проявляют осторожность. Таким образом, по мере того как эра микросхем близится к своей высшей точке, мы видим сочетание ограниченного денежного объема у малого бизнеса и избыточного – у инвесторов, не спешащих расставаться с деньгами.
Процентные ставки сейчас – на историческом минимуме. В начале эпохи были получены огромные суммы денег, и большая их часть находится в руках инвестиционных фондов и индивидуальных инвесторов, которых можно определить как людей, у которых больше денег, чем им нужно для жизни. В то же самое время, на фоне замедления инноваций, замедлился и бизнес. Возможностей для инвестирования стало меньше, и те, кто инвестируют в давно существующие на рынке компании, сталкиваются с проблемой растущих рисков, обычно присущих концу эпохи.
Имеется большое количество денег, которые ищут и не находят инвестиционных возможностей. Денежные средства вложены в очень надежные активы, что резко снижает процентные ставки. Даже пенсионеры, тщательно распланировавшие собственные вклады, не ожидали, что не получат практически никаких дивидендов. Утрата рабочими своего былого положения, в сочетании с ущербом, который осторожные вкладчики понесли от низких процентных ставок, стали причиной экономического кризиса. За ним неизбежно последует и социальный кризис.
Новый экономический кризис вытекает прямиком из успеха цикла Рейгана, ведь во время этого цикла скопились огромные объемы богатства, которое было в конечном счете распределено, как и в начале, с прицелом на увеличение средств для инвестиций. Однако, как и в случае со всеми циклами, проблема, решенная в текущем цикле, порождает проблему, которую надо будет решать в следующем. Социальная проблема, проистекающая из этого экономического кризиса, заключается в напряженности между слабеющим классом – рабочими, занятыми на промышленных производствах, – и коалицией, получившей некоторую выгоду от становления группы, которую можно назвать технологическим классом: предпринимателями и инвесторами. А на пару с социальным возникает и культурный кризис. Он во многих смыслах является краеугольным камнем других кризисов, потому что, когда непрерывно сталкиваются друг с другом слабеющий и набирающий силу классы, возникает экономическая коллизия, движущей силой которой являются именно ценностные различия.
Окидывая взглядом все пять циклов, можно заметить, как в экономике взаимосвязаны социальные и культурные изменения. К примеру, возросший контроль, осуществляемый технократами за американской жизнью стал возможным на фоне обильного потребительского кредитования после Второй мировой и возникновения нового социального класса – жителей пригорода. Их потребности подстегнули развитие промышленной, управленческой, образовательной, медицинской и всех остальных сфер. Развитием этих сфер руководили технократы. Послевоенное поколение могло позволить себе купить дом, мебель для дома, автомобиль, побаловать себя путешествием, а платить за это – из своего будущего дохода. С точки зрения предыдущей эпохи подобные действия расценивались бы как верх безответственности и даже аморальности. По мнению же преуспевающих кругов, пригороды – это некачественно построенные дома, в которых нет ни красоты, ни души. Жители крупных городов относились к обитателям пригородов так же, как к ним самим относились жители провинциальных городков. Последние считали горожан средоточием безответственности. Новые социальные формы всегда с долей презрения воспринимаются их предшественницами из прошлых эпох. Однако технократы, возникшие одновременно с возникновением культуры пригородов, понимали, что их задача заключается в удовлетворении запросов возникающей реальности.
Разобрав пять экономических эпох, я попытался обрисовать в общих чертах циклы, сформировавшие США. Стоит отметить, что эти циклы функционируют схожим путем. Предыдущий цикл достигает критической точки или, если точнее, становится все более неэффективным. Прежде чем крах станет очевидным, возникает политический кризис, длящийся около 10 лет. Политический кризис является своего рода сейсмографом для постепенно развивающихся социального и экономического землетрясений. Появляются и зреют новые социальные силы, по-новому расчерчивающие страну. Наступает такой период, когда экономическая дисфункция становится невыносимой для какой-либо социальной группы, даже если другие группы продолжают оставаться в выгодном положении. Оба социальных порядка – прежний и нарождающийся – относятся друг к другу свысока, и это отношение усиливает политическую проблему и замедляет приход экономических изменений. Прежний социальный порядок пребывает в уверенности, что будущее должно стать продолжением прошлого. Новый социальный порядок требует радикально иного подхода. Существовавшая в то время элита с презрением относилась к Рузвельту и к возникающему новому социальному классу, в то время как только что появившаяся общественная сила свысока наблюдала за антирузвельтовской потомственной финансовой элитой и жителями провинциальных городов. Те же, в свою очередь, были весьма низкого мнения о рабочих, занятых на промышленных производствах и бросавших им вызов.
Напряженность и взаимная неприязнь всегда способствуют росту противоречий в стране. Последний акт затухающей эпохи – избрание президента, страстно приверженного принципам и обычаям уходящей эпохи. Такие президенты: Адамс, Грант, Гувер и Картер – лишь подливали масла в огонь, пытаясь решить стоящие перед ними проблемы устаревшими методами. После них к власти приходят другие люди, которые, благодаря своему пониманию ситуации или же умению адекватно реагировать на события, способствуют мощному сдвигу в экономической политике прежней эпохи и, будучи избранными набирающей силу социальной группой, начинают масштабный процесс перехода в другой цикл.
При разворачивании подобного процесса мы сейчас и присутствуем. Эпоха Рейгана достигла собственных пределов и более не может поддерживать экономику. Такая несостоятельность становится причиной возникновения нового состава конкурирующих социальных классов. Отражением данного процесса является усиление политического кризиса в эпоху Трампа: новые социальные силы начинают бороться друг с другом. Этот кризис продлится в течение всех 2020-х годов. В 2024-м будет избран другой президент, он будет держаться за ценности уходящей эпохи. Под конец его неудачного правления у руля окажется набирающий силу класс, который начнет диктовать новые правила экономической игры.
И наконец, в 2030-х (после бурь, начавшихся в 2016 году) начнется новый цикл. В течение нескольких лет в 2030-е политическая конфронтация утихнет, социальная напряженность спадет, экономический кризис будет преодолен. Цикл вызовет к жизни новую эпоху, отличающуюся от прошлой, но построенную на том же самом принципе изобретения с нуля. Этот цикл будет длиться следующие 50 лет.