Как любимая горничная хозяйки, Эллен отлично знала, что положение Коллинзов пошатнулось. Она была в курсе поездок доктора Коллинза в Чарльстон и достаточно хорошо знала Элизу, чтобы почувствовать, с какой тревогой та ожидает новостей.
Если Эллен знала, что очередной суд представляет для нее огромную опасность, то были и все основания бежать в конце года. Рождество – самый удобный момент, поскольку в это время рабовладельцы часто давали рабам выходные и пропуски. Однако у спешного бегства имелась одна важная причина. Все началось со смерти ребенка.
Крафты никогда не говорили о детях, рожденных в рабстве. Но в последнее время по меньшей мере четыре белых активиста и их потомки, у каждого из которых была уникальная связь с Крафтами, по отдельности заявили: Эллен родила ребенка, который умер, когда она исполняла обязанности в доме[165].
Все эти рассказы опубликованы в разное время, явная связь отсутствует. Роднит их лишь одно: смерть ребенка подтолкнула Крафтов к бегству. Если они действительно оплакивали малыша, то вполне могли чувствовать, что терять нечего – они уже понесли самую тяжелую потерю.
Были ли у них дети или нет, ясно одно: решив бежать, Крафты в первую очередь думали о будущих детях. «Более всего», как они говорили позже, их страшило «то, что другой человек может вырвать из колыбели новорожденное дитя и продать его, словно скот, и уничтожить нас, если осмелимся хоть пальцем пошевелить, чтобы уберечь малыша от подобной судьбы»[166]. Они хотели оградить детей от повторения главной травмы собственного детства и ради этого готовы были пожертвовать собственной жизнью.
Самые интимные моменты жизни Крафтов, особенно Эллен, в рабстве окружены завесой молчания. Те, кто их знал, намекали на другие травмы: говорили, что Эллен стала «жертвой хозяина», что дом Коллинзов был «колыбелью злобной распущенности и безнравственности»[167]. Факт это или простые измышления, призванные еще более драматизировать ужасы рабства, нам неизвестно. С определенностью можно сказать лишь одно: в какой-то момент чаша весов качнулась, и стремление бежать пересилило все привилегии и страх перед худшим исходом.
Спустя много лет потомки Эллен вспоминали: она не любила говорить о временах рабства[168]. Все утраты они с Уильямом оплакивали вдвоем. И будущее строили вдвоем – они решились на собственную революцию, основанную на любви и вере. Они знали слова из Библии: «От одной крови Он произвел весь род человеческий»[169]. И всей душой восприняли Декларацию независимости. Мы не знаем, когда они услышали эти слова, – может, в День независимости ее читали со ступеней здания суда или в зале методистской церкви, где молились их хозяева. Может, от близких во время молений, а может, эти слова были произнесены самими хозяевами. Но когда казалось, что задуманное неосуществимо, Эллен сказала Уильяму: «Бог на нашей стороне». Эта вера в невидимую руку провидения помогла ей на трудном пути – и стала одним из элементов визуальной маскировки.
План сложился быстро – по словам Крафтов, всего за четыре дня. Уильям всегда говорил, что план принадлежал ему. Это безопаснее, чем признаваться, что именно Эллен придумала переодеться мужчиной – очень неженственное поведение. И все же кажется, план был Эллен. Во-первых, у нее смешанное происхождение. Никто лучше нее не понимал, что со стороны она смотрится белой. Как опытная портниха, она осознавала, как меняет людей одежда. Если Эллен сопровождала Коллинзов в Чарльстон, она обладала необходимыми географическими знаниями: где остановиться и как путешествовать. И была в курсе всех опасностей, которые могли разрушить маскировку.
По одному рассказу, идея родилась из фальшивой монеты. Вечером Крафты сидели в мастерской Эллен, и Уильям подсчитывал сбережения. Тогда он обнаружил фальшивые полдоллара. Интересно, откуда они взялись. У него было около 150 долларов – сумма одновременно и очень большая, и очень малая. Этих денег не хватило бы купить свободу даже одному из них, не говоря об обоих. Но этого было слишком много, чтобы спокойно хранить деньги дома. Эллен предложила использовать их, чтобы приобрести все необходимое для бегства.
Судя по такой истории, скептически к плану отнесся Уильям, а не Эллен. Его беспокоило, что жена недостаточно высока, чтобы сойти за мужчину, на что Эллен ответила: «Ну же, Уильям, не будь трусом!»[170] Несколько вечеров супруги тайно собирались у Эллен за запертыми дверями, разрабатывая план и готовясь к его осуществлению. Ей предстояло притвориться не просто белым мужчиной, но еще и богатым. Расходы были велики, зато она могла купить определенную приватность и не находиться постоянно в кругу других пассажиров.
Уильям несколько дней добывал элементы костюма; чтобы не вызвать подозрений, все покупки делал в разных магазинах[171]. Ему приходилось вести себя очень осторожно: он целиком зависел от настроения торговцев, которым законом было запрещено продавать рабам что-либо без разрешения хозяев. Эллен сшила брюки и стала тренироваться ходить, говорить и вести себя по-мужски. Уильям изо всех сил старался держать себя в руках. Кроме того, Эллен следовало притвориться расстроенной, чтобы получить пропуск: она должна была убедить хозяйку, что нужно навестить больную тетку. (Позже Уильям признался: это чистая выдумка.)
Поначалу Элиза Коллинз отказала. Ей нужна была помощь с детьми, да и в праздники дома всегда много дел – без Эллен не обойтись. Это произошло накануне запланированного бегства. Сапоги, шляпа, рубашка, брюки – костюм был готов и надежно спрятан. Понимая, что стоит на кону, Эллен разрыдалась и принялась умолять позволить ей повидаться с тетушкой, которая на смертном одре. Перед этим Элиза не устояла.
В коттедже Эллен и Уильям с радостью рассматривали свои пропуска. И тут Эллен вспомнила: в отелях придется расписываться – и на таможне в Чарльстоне, где рабовладельцы должны регистрировать рабов перед выходом из порта. Неграмотность могла стать серьезным препятствием на пути к свободе.
Они сидели в маленьком коттедже, не в силах справиться с тоской. Но потом Эллен, давно привыкшая работать у доктора и его жены, придумала важный элемент маскировки: «Я могу сделать припарку и держать правую руку на перевязи», – предложила она.
С больной правой рукой она вполне могла попросить кого-то расписаться за нее. Еще одну повязку можно держать на щеке, делая вид, что болят зубы. Это надежно замаскирует щеки и подбородок без малейших признаков щетины и даст лишний повод не вступать в разговоры. Оставались лишь очки, чтобы скрыть глаза и не выдать взглядом своих чувств. Уильям отправился и купил очки с зелеными стеклами – для глаз, утомленных чтением или измученных лихорадкой.
Эллен была готова к превращению в молодого человека, одновременно и состоятельного, и больного, – слишком состоятельного и слишком больного, чтобы к нему приставать[172]. Это лишний раз доказывает хитроумность женщины. Болезнь или просто недомогание могло стать проклятием для раба. Зато болезнь белого хозяина требовала заботы. Явное нездоровье Эллен способствовало тому, чтобы Уильям был «глазами, ушами, руками и ногами» хозяина, – все знали: чернокожие самой природой созданы для тяжелого физического труда, а белым должны прислуживать[173]. И это же стало лишним поводом для поездки в Филадельфию, центр современной медицины.
Притворное нездоровье уже сослужило им хорошую службу с Креем в поезде, позволило не пить чай в отеле и не общаться с пассажирами на пароходе. Теперь самая серьезная проверка – на таможне в Чарльстоне, где Эллен должна была убедить чиновника расписаться за нее выбранным именем – Уильям Джонсон или Джонстон[174]. Последняя остановка – и они на пути в Филадельфию.
Судьба порой причудливо шутит с людьми: Эллен покинула Юг под именем злейшего врага своего хозяина, директора Центральной железной дороги. Даже если Крафтов задержат, имя сохранится в документах как самая едкая насмешка.
Чарльстон
День 2, утро: Четверг, 21 декабря 1848
Два дома[175]
На сушу сошли все: бдительный пассажир, работорговец, который хотел купить Уильяма, молодой офицер, советовавший Эллен разговаривать со своим рабом более резко и сурово. Сошли и рабы: Нед с багажом молодого офицера и все остальные – безымянные мужчины, женщины и дети, которые плыли в трюме. Но мистер Джонсон задержался в салоне.
С того момента, как Крафты заперли дверь коттеджа в Мейконе, прошло более 24 часов. Уильям все еще хранил ключ, но они точно знали, что взломать ее несложно. Если их объявили беглецами, хозяева могли уже отправить охотников за головами или использовать для оповещения властей на таможне один из любимейших проектов Роберта Коллинза – электромагнитный телеграф. (Слова добирались из Мейкона в Чарльстон гораздо быстрее, чем пароходы и поезда.) Кто-то мог узнать Уильяма по описанию и схватить его, как только он сойдет на берег. Неудивительно, что беглецами овладел страх.
Эллен помнила и о других опасностях Чарльстона. В гавани стояло множество парусных кораблей и пароходов с самыми разными грузами: золотистым рисом, тюками хлопка, китайским фарфором. В трюмах сидели закованные в цепи рабы – главный товар этого международного порта. Близ доков располагался рынок рабов. Ими торговали в закрытых лавках и на таможне – именно там находился самый большой рынок под открытым небом, и Эллен об этом знала. Зрелище было настолько отталкивающим для иностранцев (и, следовательно, вредным для бизнеса), что через несколько лет в городе приняли закон о проведении торгов рабами в закрытых помещениях.