Именно здесь, в здании таможни, Эллен предстояло купить билеты и зарегистрировать Уильяма в качестве своего раба. Однако беспокоило ее не только это. За бывшим домом Коллинзов находился сахарный дом, которого боялись все рабы без исключения. Именно сюда, на бывшую сахарную фабрику, рабов отправляли «получить немного сахарка»[176].
Сахарный дом окружали высокие стены, сверху покрытые битым стеклом, чтобы никто не смог сбежать. Хозяева могли определять уровень боли, причиняемой тем, кого сюда приводили: от количества плетей до их вида и продолжительности мучений. Хозяева могли уйти, а могли и наблюдать.
У мужчин, женщин и детей, кого приводили сюда, выбора не было. Как рассказывал один из свидетелей, Джеймс Мэтьюз, комната для порки находилась в подвале, где было так темно, что «невозможно было понять, день на дворе или ночь… Оказавшись там, ты повсюду видел кнуты, хлысты, палки и плетки-девятихвостки. Была особая плетка, “сойка”: два тяжелых ремня со множеством узлов. Наказание было очень жестоким: узлы оставляли глубокие раны, из которых хлестала кровь».
Те, кого доставляли для наказания, видели устрашающие инструменты, а потом на голову им натягивали мешок, и людей «растягивали». Но самым ужасным инструментом пыток было огромное колесо, «вечная лестница», по которому раб после порки должен был бежать с большой скоростью, чтобы не упасть. Упавшим лопасти колеса буквально отрывали ноги и перемалывали людей, словно кукурузу[177]. «Я много слышал про ад и другие места мучений, – вспоминал Мэтьюз, – но не думаю, что там хуже, чем в Сахарном доме. Это самое ужасное место в мире».
Чтобы не попасть туда, требовалось соблюдать правила. В Джорджии и рабы, и свободные чернокожие не могли собираться вместе. Для них установили комендантский час, обозначаемый звоном колоколов и барабанами. Рабовладельцы безумно боялись восстаний – они помнили о бунте Стоно (1739) и восстании Вези (1822). После восстания Ната Тернера в Вирджинии в 1831 году большая часть Юга превратилась в полицейское государство[178]. В Чарльстоне имелись собственные правила. Чернокожие должны были ходить по дорогам, а не по тротуарам. По закону, Уильям должен был поднимать шляпу и приветствовать каждого встреченного белого. Городские патрули строго следили за всеми. У Крафтов были все основания бояться Чарльстона.
Супруги незамеченными преодолели около 480 километров, сумели убедить в своей идентичности пассажиров поездов и пароходов, но в этом космополитическом городе перед ними стояла более сложная задача. Чарльстон, где проживало около сорока тысяч человек, во много раз превосходил Мейкон, где жителей насчитывалось всего тысяч шесть. Эллен предстояло расписываться не только на таможне, но и в других местах. Следовало учитывать и южную открытость и радушие. Как писал один из приезжих: «В Соединенных Штатах, да и во всем мире, трудно найти более общительных и радушных людей, чем жители Чарльстона. В них нет бостонской претенциозности и холодности, свойственной жителям Филадельфии при первом знакомстве»[179].
Короче говоря, жители Чарльстона были исключительно открыты и радушны по отношению к незнакомцам. Холодная отстраненность и отнюдь не мужественная мягкость вызвали бы здесь неприязнь, сколь бы богатым и нездоровым ни был человек. Эллен предстояло быть очень внимательной и приспосабливаться к ситуации. Уильяму тоже следовало следить за поведением. Его общение с хозяином на пароходе явно не понравилось другим мужчинам, которые увидели в нем не верного слугу, а хитрого раба, готового сбежать при первой возможности.
Крафты постарались сойти на берег последними. Эллен оперлась на руку Уильяма. С облегчением они увидели, что опасаться нечего. Однако их поджидали плохие новости: пароход до Филадельфии отменили.
Позже Крафты узнали, что на последнем пароходе, который отправился месяц назад, скрывался беглец. Раб по имени Мозес принадлежал богатой жительница Чарльстона, мисс Мэри Браун[180]. Он ухитрился спрятаться в ящике размером с детский гроб – 76 сантиметров глубиной, 60 сантиметров шириной и 90 сантиметров длиной. Ящик был адресован «Э. Мишоу». Его погрузили в трюм накануне отплытия. Мозес лежал там, чуть не задыхаясь. У него была краюха хлеба и бутыль с водой. Он стремился в Филадельфию.
Но из-за непогоды корабль задержался в море на два дня, и Мозесу пришлось выбраться из ящика. Хотя ему и удалось спрятаться среди других ящиков и найти пропитание – галеты, гранаты, вино, – когда его обнаружили при разгрузке, он был почти при смерти. Корабль вернулся в Ньюкасл, штат Делавэр, и Мозеса отправили в тюрьму. Судьба его неизвестна – умер ли он, вернули ли его мисс Мэри Браун или продали.
Пришлось менять планы – как оказалось, к счастью, поскольку после неудачной попытки бегства Мозеса пароходы на Филадельфию досматривали особенно серьезно. Но новый маршрут сулил новые трудности. Вместо того чтобы прямой дорогой направиться в Филадельфию, Крафтам предстояло путешествовать сложным путем вместе с почтой: пересаживаться с пароходов в дилижансы и поезда и двигаться через множество городов, в том числе через столицу. Они могли добраться до Филадельфии к Рождеству, но только если все пересадки пройдут без сучка без задоринки.
Поскольку пароход в Уилмингтон, штат Северная Каролина, уходил довольно поздно, все проблемы с таможней откладывались. Крафтам нужно было найти место, где провести время. Они забрали багаж и наняли небольшой экипаж – такие курсировали между улицами и доками, а также по всему городу.
Столь состоятельному джентльмену, как мистер Джонсон, нужно было лучшее. Эллен приказала ехать в отель «Плантерс». По мнению политика и ярого сторонника рабства из Южной Каролины Джона С. Колхауна, это один из лучших отелей города. Кроме того, он находился в знакомом Эллен квартале[181].
По дороге от причалов, расположенных в северной части гавани, Крафты увидели почти весь Чарльстон – городской рынок и его окрестности, где находилось множество церквей: баптистская, католическая, универсалистская и германская евангелическая, а также одна из старейших синагог Соединенных Штатов.
Магнолии и карликовые пальмы придавали широким улицам томный, тропический вид, но все портили огромные грифы-индейки, сидевшие на здании рынка и на высоких столбах[182]. Приезжие часто пугались, но местные жители давно привыкли к своим бесплатным уборщикам улиц, которые охранялись законом. Возле рынка грифы стремительно пикировали, чтобы схватить выброшенные мясниками внутренности, а потом, чудом избежав смерти под колесами повозок, взмывали в небо, цепко держа кровавую добычу в клювах.
На перекрестке Черч-стрит и Квин экипаж притормозил возле элегантного здания из коричневого камня с изящным кованым балконом. Дом этот имел театральную историю: когда-то здесь находился «первый американский театр»[183], потакавший «самым буйным и непристойным вкусам»[184]. Отель «Плантерс» со временем вернется к театральным корням, а пока что он, как и Крафты, был совсем не тем, чем станет в будущем. Гости вели себя очень свободно – чокались стаканами с бренди, нюхали табак и занимались самыми разными делами. Говорили, что здесь даже торговали человеческим товаром[185].
Эллен, несомненно, было неуютно находиться так близко к бывшему дому Коллинзов, где приходилось носить металлическую бляшку, показывавшую, что она – домашняя рабыня Элизы[186]. Семья жила на углу Митинг-стрит вместе с семьей сестры Элизы (и единокровной сестры Эллен) Мэри Кливленд. Эллен наверняка помнили другие рабы дома: девушка, три женщины и один мужчина[187]. Успокаивало лишь то, что Кливленды уехали из Чарльстона. Джесси умер, когда Коллинзы еще жили в городе, – по-видимому, это и ускорило их отъезд. Мэри умерла вскоре после возвращения в Мейкон. И все же этот район будил воспоминания.
Как только Крафты подъехали, к ним выбежал хозяин отеля. Он отлично разбирался в людях и сразу же понял, что перед ним человек из тех, для кого и создавался отель: богатый, светский и значительный. Гость явно был нездоров. Хозяин с большой осторожностью взял его под руку, приказал кому-то подхватить под другую и велел устроить раба молодого человека.
Мистер Джонсон, опираясь на двух незнакомых мужчин, хозяина отеля и его человека, осторожно поднялся по ступенькам ко входу. По-видимому, Эллен впервые так любезно и внимательно помогали белые. Все прошло быстро. Мистер Джонсон пожелал пройти прямо в номер. Закусок не нужно. Доктора тоже. Хозяин отеля понимающе кивнул. Джентльмена устроили в одном из лучших номеров. С помощью прислуги мистер Джонсон поднялся по широкой лестнице и заперся в номере, чтобы отдохнуть, – ему нужна была лишь помощь собственного слуги и тишина и покой отдельной комнаты.
Оказавшись в комнате, Эллен сняла повязки с лица и передала их мужу. Уильям вышел в вестибюль и сказал хозяину отеля, что господину как можно быстрее нужны два горячих компресса. Через несколько минут он вернулся в номер с двумя повязками, над которыми поднимался пар. За закрытыми дверями он положил повязки на каминную полку. Кожа Эллен впервые за два дня смогла отдохнуть. Она не собиралась накладывать бинты раньше, чем это необходимо.
Благодаря спешке первого кризиса удалось избежать. Эллен въехала в отель под именем мистера Джонсона, и расписываться не пришлось. Оставалось надеяться, что на таможне проявят аналогичное понимание и удастся справиться с этой проблемой.