Хозяин Генри был добрым христианином, и тот бросился к нему за помощью. К сожалению, безуспешно. Хозяин ответил, что Генри может найти себе новую жену и с легкостью создать другую семью. Генри умолял всех, кого знал, чтобы они помогли ему выкупить жену и детей, но никто не согласился.
На следующее утро Генри стоял на углу улицы, по которой вели проданных рабов. Сначала увидел повозку с детьми. Мужчина и раньше видел множество подобных повозок, только эта увозила его первенца, и Генри слышал плач ребенка. Он увидел беременную жену Нэнси в цепях. Он шел рядом с ней 7 километров, держа за руку, но потом им пришлось расстаться. Генри больше никогда не видел ни Нэнси, ни собственных детей.
Когда Крафты находились в Ричмонде, у Генри случилось откровение. В Рождество он услышал песню и в видении ему явился ящик. Он понял смысл и сумел сделать то, что не удалось рабу Мозесу в Чарльстоне: Генри упаковали в ящик размером 69х90 сантиметров и отправили в Филадельфию. Через двадцать семь часов он выбрался оттуда и воспел хвалу Господу.
Вскоре мир узнал его имя – в том числе и Крафты. Его назвали Генри «Бокс» Браун[207]. Путям Брауна и Крафтов суждено было пересечься.
Столица[208]
Проехав 97 километров, они оказались во Фредериксбурге, на берегу реки Раппаханнок. Черные торговцы – иссиня-черные от холода, как вспоминал один путешественник, – предлагали пассажирам бисквиты, фрукты и огромные треугольные коврижки. Крафтам этого было бы достаточно, если бы мистер Джонсон и его раб не смогли или не захотели поесть раньше. Во Фредериксбурге они пересели на другой поезд и покатили по очередному длинному мосту. Через 24 километра они прибыли в Акиа-Крик, откуда направились в Вашингтон.
Этим путем несколькими годами ранее прошел Соломон Нортап, свободный чернокожий скрипач, которого похитили и сделали рабом. (В 1848 году он все еще был в рабстве, а знаменитая книга «Двенадцать лет рабства» была еще впереди.) Нортап – один из тысяч рабов, прошедших через Акиа-Крик. Этот небольшой, однако очень важный порт соединял столицу страны с южными городами. Уильям и Эллен оказались среди немногих рабов, двигавшихся в обратном направлении.
Крафты быстро поднялись на борт небольшого быстроходного корабля – по-видимому, «Паухэттен» или «Маунт Вернон». Они были гораздо лучше тех, на которые несколькими годами ранее жаловался Чарльз Диккенс: «На всех пассажиров для мытья и приведения себя в порядок имеется два полотенца на ролике, три деревянные шайки, бочонок воды, черпак, чтобы ее оттуда доставать, зеркало в 15 квадратных сантиметров, два куска желтого мыла того же размера, гребенка и щетка для волос и никаких принадлежностей для чистки зубов»[209]. Он заметил, что все пользовались общей гребенкой и щеткой и удивились, когда он достал свои.
Те, кто долго страдал во время путешествия, особенно в Северной Каролине, искренне наслаждались плаванием по Потомаку. Даже туалеты на кораблях были чистыми. Кроме того, имелся «негр-цирюльник» на случай, если кому-то нужно побриться. Мистер Джонсон, конечно же, подобное предложение отверг, сославшись на ревматизм в челюсти.
На корабле Крафтам нужно было вести себя особенно осторожно. По Большому южному почтовому пути путешествовали студенты, торговцы и обычные туристы, возможно, знакомые с их хозяевами или даже с ними самими. Одним из молодых людей, проделавших тот же путь несколькими месяцами позже и назвавших это путешествие «восхитительным», был Генри Крафт, сын бывшего хозяина Уильяма Хью Крафта, того самого, продавшего его семью[210]. Генри окончил юридический факультет Принстонского университета и путешествовал вместе с сестрой.
Река была широкой и быстрой – местами напоминала море, потому как ширина ее достигала полутора километров. Широкое блестящее серебристое зеркало, как вспоминал один путешественник. Реку окаймляли зеленые берега, изрезанные небольшими бухточками. Корабль шел мимо изысканных вилл и скромных ферм. Пассажиры, ранее не бывавшие в этом регионе, поражались близости чернокожих и белых. На одних и тех же руках оказывались белые и черные младенцы; лица разных оттенков появлялись из одних и тех же дверей. Корабль двигался на север, а река разделяла два штата. Слева – Вирджиния, справа – Мэриленд. Крафты всем сердцем надеялись прорваться через оба.
Колокол возвестил появление достопримечательности со стороны Вирджинии: Маунт Вернон, старый дом Джорджа Вашингтона. Даже самые ленивые туристы обычно поднимались на палубу, чтобы это увидеть. Поступил так и мистер Джонсон: если бы он остался в салоне, это вызвало бы вопросы. Некоторые пассажиры вооружились биноклями. Кто-то запел «Могилу Вашингтона». В ясный день были хорошо видны колонны хозяйского дома, красная крыша на фоне синего неба. Когда-то здесь жил первый президент новой страны, а ныне тут находилась его могила.
Именно Вашингтон подписал закон, который ставил под угрозу саму жизнь Крафтов: закон о беглых рабах 1793 года, согласно которому рабовладельцы имели право требовать возвращения беглецов, вырвавшихся из штата. Корнями он уходил в саму конституцию, где не упоминалось рабство, зато охранялись права рабовладельцев: «Ни одно лицо, содержащееся в услужении или на работе в одном штате по законам оного и бежавшее в другой штат, не освобождается в силу какого-либо закона и постановления последнего от услужения или работы, а должно быть выдано по заявлению той стороны, которая имеет право на таковые услужение или работу» (статья IV, раздел 2, пункт 3).
Где бы ни находились Крафты, хозяева имели все права вернуть их в рабство, а также предъявить иск тем, кто помогал беглым рабам, – конечно, если их удастся выявить. Применять данный закон было невероятно сложно, особенно на Севере, где росло неприятие рабства. У самого Вашингтона были проблемы с беглой рабыней, умершей в начале 1848 года. Уна Джадж пережила хозяев, так и оставшись на свободе. Если повезет, Крафты смогут повторить ее опыт.
Корабль повернул к Форт-Вашингтону, штат Мэриленд, а затем остановился в Александрии, штат Вирджиния. Всего лет десять назад Александрия была главным рынком экспорта рабов[211]. Отсюда виднелся Капитолий США – гигантский купол высился над вечнозелеными деревьями, устремляясь в небо.
Пароход двигался к столице. Уильяму и Эллен оставалось всего две пересадки до завершения долгого пути: предстояло проехать на поезде 64 километра из Вашингтона в Балтимор, а оттуда еще 160 километров до Филадельфии. С каждым километром их мечта превращалась в реальность. Они уже начинали верить, что сегодняшний день станет последним днем их рабства.
Но когда южный ветер потеплел, по спине Уильяма пробежал холодок. Путешествие могло в любой момент закончиться катастрофой. Уильям ощутил, что белый пассажир пристально смотрит на него. Чем ближе они подходили к Вашингтону, тем более враждебным становился взгляд незнакомца. Мистеру Джонсону он заметил, что тот балует раба, – носить такую белую касторовую шляпу не зазорно было бы даже самому президенту. Эллен не впервые слышала подобные упреки, но сейчас эти слова прозвучали особенно зловеще. Пассажир объявил, что хочется сорвать с Уильяма головной убор и выбросить за борт.
К счастью, приятель положил ему руку на плечо и что-то тихо сказал: не подобает так разговаривать с джентльменом. Раздраженный пассажир продолжал ворчать – ему страшно не нравилось, что Уильям одет, «прямо как белый человек»[212]. В Вашингтоне полно наглых свободных рабов. Их всех следует продать на Юг, где из них хлыстами выбьют всю дурь.
Эти слова стали первым, пусть и устрашающим напоминанием, что Крафты более не на Дальнем Юге, настоящий Юг остался позади. Эллен, скрыв лицо полями собственной шляпы, решила, что чем меньше говорить, тем лучше. Она просто отошла в сторону, показав, что не намерена терпеть подобной фамильярности со стороны незнакомца.
Инстинкты не подвели. Несколько напряженных минут – и они снова оказались на берегу. Времени на раздумья не оставалось, нужно было двигаться дальше. Хотя их ожидали новые испытания, чувство облегчения тоже ощущалось: в нарушении границ и переодевании обвинили Уильяма, не Эллен[213].
Хотя Крафты могли не знать, ситуация на борту была отражением растущей напряженности в столице: всего через год разразятся бурные события, которые полностью изменят страну, проносившуюся перед их глазами.
Они высадились у большого моста на Мэриленд-авеню, в самом центре города. Вашингтон все еще строился, особенно на окраинах, и производил впечатление недописанной картины. Монумент Вашингтона представлял собой скромный пьедестал, а строительство Смитсоновского института остановили на зиму. Готовы были лишь резиденция президента и Капитолий. Их величественный вид напоминал об античных богах, спустившихся в мир смертных.
Гонка Крафтов началась с момента высадки. От причала до вокзала – 1,6 километра, и им нужно было спешить, чтобы успеть на поезд до Балтимора. Они вскочили в первый попавшийся экипаж, устремив взгляды на вокзал и на Капитолий, который стал для них путеводной звездой.
Супруги никогда не видели здания больше. Глядя на гигантский синевато-серый купол, устремленный в небо, они смотрели в мир, где становилось все больше таких, как они: рабов-беглецов. В выборный 1848 год повсюду говорили только об одном. Толчком стало дело, получившее название «Перл».
Дождливым апрельским вечером, когда жители города жгли костры и поднимали бокалы за демократические революции в Европе, семьдесят семь рабов, мужчин, женщин и детей, спрятались в трюме шхуны «Перл», чтобы по Потомаку добраться до Чесапикского залива и пробраться дальше на Север. Это было смелое предприятие, «крупнейшая совместная попытка бегства американских рабов»